Турист

— Эй, — Спрут поднес мобильный к своему уху. — Он не хочет тебя слышать. Ему хорошо со мной. Подтверди, бамбино!

Лавина боли взорвалась внизу живота, огненной волной разнеслась по телу, вырывая из горла дикий, животный крик — и даже когда разряд закончился, я не сразу умолк. Я знал, что этот мой крик, полный безграничной, сумасшедшей боли, рвал сердце Джино на части — но сдержаться не мог.

Курт с ухмылкой смотрел на меня, держа мобильный у уха — полностью поглощенный жестокими судорогами, я не мог слышать, что говорил ему Вителли. Дав ему выговориться, Курт коротко вздохнул, не разжимая губ.

— Это всё?

Судя по лицу Спрута, это было не всё, но бритоголовый не стал слушать дальше.

— Надеюсь, ты понимаешь, Топор, кто будет платить за каждое твоё слово?

Я услышал шум закипающей воды и голоса Рэя и Лесли за спиной, и вздрогнул ещё раз — в прошлый раз кипяток выплеснули мне в лицо, но мне удалось зажмуриться и отвернуться — вода обожгла только правую щеку и часть груди. Но через несколько секунд я почувствовал запах кофе, и слабо удивился. Мне казалось, в этом новом мире ночных кошмаров нет места ничему человеческому. И от этого стало ещё страшнее. Потому что мир оказался всё-таки реальным.

— На меня твои угрозы не действуют. Тебе меня не достать, а твоему боссу я пока что не нужен. Ты не захотел считаться со мной? Я — не пустое место, Топор! И я всегда получаю то, что хочу. Пришла пора делиться мальчишкой, и сейчас моя очередь!

Я закричал, когда Спрут снова включил шокер, и это было последним, что услышал Джино. Спрут отключил мобильный, и, размахнувшись, выбросил его в разбитое окно.

Я ожидал, что после этого пытки продолжатся, но Курт отложил шокер в сторону. Я мог только стонать, и, поскольку уже давно охрип, и каждый мой звук рвал горло на части, то пытался сдержаться, и наружу рвалось только животное мычание. Спрут пододвинул себе стул и уселся рядом, уткнувшись подбородком в сложенные на спинке руки. Он рассматривал меня, как кусок мяса, точно раздумывая, откусить ещё или оставить на потом. Я уже не чувствовал унижения: я был слишком поглощен физической болью.

— Я недоволен своей работой, — вдруг сказал Спрут, и я едва сдержался, чтобы не вздрогнуть. — Твоя мордашка, напарник, по-прежнему узнаваема. Впрочем… у нас ещё есть время…

Я не мог видеть себя со стороны, но мне казалось, Спрут себя недооценивает. Тело кричало от боли — множественные порезы, ожоги, кровавые следы, опухоли от ударов, жестокие судороги после шокера, и настоящий ад… Может, лицу и впрямь досталось чуть меньше, но мне не было от этого легче.

— Я думаю, у нас есть ещё несколько часов, — Спрут прикурил, выпуская клубы дыма мне в лицо. — Старик хочет заполучить тебя назад, я сделаю ему такой подарок. Возможно, это будут даже несколько подарков — я заверну для него каждый твой кусок по отдельности. Руки, ноги… В конце концов, кому-то нужно придумать, что делать с твоим телом. Похороны будут за его счет.

Я безразлично посмотрел на него. Мы оба знали, что всё действительно будет так, как он говорит. Спрут не готовил сюрпризов, я знал, чего ждать, и был уже почти готов к этому. Видимо, я всё-таки умру здесь. Спрут победил, пора признать это. Внезапно меня охватила злость — слабая вспышка, которой хватило всего на одну фразу:

— Кто… родил такого урода… как ты, Курт?

Бесцветные глаза Спрута сузились. В первый миг мне показалось, что он меня ударит, но вместо этого Спрут выпрямился, и принял из рук Лесли дымящуюся кружку. Я напрягся; он сделал глоток.

— Женщина, — он стряхнул пепел на один из моих глубоких порезов и сделал ещё одну затяжку, наблюдая, как я корчусь от боли. — Всё, что я о ней знаю — фамилия, наверняка вымышленная. Вряд ли в самом сердце Лондона можно найти хоть одну шлюху, которую бы звали Эрика Кальтенбруннер.

Я видел, как догорает его сигарета. Осталась всего одна затяжка, и всё продолжится. Я вскинул на него глаза, лихорадочно придумывая что-то ещё, что оттянет страшное время… Я был готов умереть, но при этом мне безумно, жадно хотелось жить.

— Тебя… воспитали улицы?..

— Хуже, — хрипло рассмеялся Спрут. — Я рос в детском доме. Знаешь, какие там законы? Куда тебе, малыш… Ты рос защищенным и сытым, маленький ублюдок. Ты и понятия не имеешь, как можно провести детство. Я не дожил до выпуска — меня перевели в колонию строгого режима для малолеток. Оттуда — в армию. Начальник колонии постарался, чтобы меня взяли: старый кретин не мог дождаться, пока меня выпустят. С тех пор меня воспитывали уроды в военных формах. Старые добрые дни… по крайней мере, тогда я имел официальное право убивать.

До меня очень медленно доходило то, о чем мне рассказывал Курт. Выходит, он стал убийцей ещё в детстве?! Хорошо, что Спрут не вдавался в подробности — я не хотел их знать. Я только хотел, чтобы время тянулось медленнее, чтобы боль утихла, и он больше меня не трогал. А ещё я знал — будь у меня возможность убить его, я бы не сомневался ни секунды. Передо мной сидело животное, которое должно умереть. Он никому не должен больше причинить боли.

— Рожу… тебе разукрасили… в армии?.. — выдохнул я. В горле совсем пересохло, и каждое слово ножом резало гортань.

— Граната, малыш, — Спрут сделал последний глоток кофе и откинул кружку. — Провалялся в лазарете, стал к военной службе негоден. Как только вышел, подвернулось выгодное предложение от старого знакомого. Улетел в Америку. На прощальной гулянке командир взвода предложил закрасить мои боевые шрамы. В армии шутили, что пути Англии — смерть всего мира. Мне понравилось.

Спрут провел ладонью по багрово-синей татуировке и ухмыльнулся. Я понял, что разговор окончен, и слабо дернулся в державших меня путах.

— А ты маленький хитрый ублюдок! — Спрут вдруг подался вперед: его рука впилась мне в горло, безжалостно сдавливая кадык. — Ты думал, сумеешь натравить Вителли на меня?! И как, получилось?

Он сплюнул мне в лицо, отпуская шею, и я мотнул головой, отворачиваясь и стискивая зубы. Из-под губ всё-таки вырвалось утробное рычание, когда он потушил сигарету, ткнув её в рану у меня на груди — порезы и длинные, набухшие кровью рубцы тянулись у меня по всему телу.

Когда я снова посмотрел на него, он держал в руках скальпель. Это не означало, что я умру немедленно — просто после первого его движения у меня не останется шансов выжить. Он уже приговорил меня, и казнь началась.

— Я не хочу торопиться, — подтвердил мои догадки Спрут. — Начну снизу, и буду двигаться вверх. Не переживай, ты ничего не пропустишь. Я даже постараюсь, чтобы ты оставался в сознании. Не волнуйся, сладкий, я не трону твою мордашку. Я остановлюсь, когда дойду до твоей глотки, и оставлю голову нетронутой. Хочу, чтобы Топор посмотрел тебе в глаза. Они расскажут ему последнюю историю про нас.

Нагнувшись надо мной, он сделал несколько быстрых, глубоких надрезов на стопах и икрах, и остановился, пометив колено. Я выдохнул сквозь зубы, бросая на него мутный взгляд.

В его расслабленной позе было столько уверенности и беспристрастности профессионала, что мне стало дурно при мысли о грядущем расчленении. Я даже почти потерял сознание, чудом балансируя на грани реальности и небытия. Я уже хорошо знал этот изучающий, сальный взгляд, прикидывающий, сколько можно выдавить из жертвы до того, как она умрет. Я почувствовал, как мир качнулся перед глазами, и взмолился, чтобы Бог забрал мою душу. Сейчас, немедленно.

— Отче наш, — хрипло, почти неслышно начал я, — иже еси на небесех…

Спрут замер, вслушиваясь, но, конечно, не смог понять ни слова старославянской речи.

— Заткнись, — приказал Курт. Я видел, что он начинает злиться, и ускорил темп. — Заткнись, твою мать!!!

Он бы ударил меня, но в этот миг его позвал Рэй. Я закончил читать молитву, и закрыл глаза. Я слишком устал к тому моменту, чтобы сопротивляться неизбежному, и быстро терял последние силы. С трудом я различил голос Рэя, но не понял, что он сказал.