Страница 7 из 45
Нечего было делать. Лучше всего было, по-видимому, направиться домой. Так я и сделал.
Тут толпа была реже. Зеваки и любопытные вели себя сдержаннее. Но, к моему неудовольствию, количество маскированных увеличилось. По-видимому, с приближением ночи, они смелее показывались на улицу в своих отрепьях.
Одетые черт знает во что, накрашенные свеклой, напудренные мукой, в ужасном виде, но все же радостные, они вылезали из всех переулков на этот оживленный маскарадным весельем бульвар. Они появлялись отовсюду, даже с авеню Рашель, которая вела на кладбище. Да, представьте себе, даже на этой улице жили люди, которые хотели позабавиться и требовали своей доли веселья. Сумасшедшие!.. Два клоуна вышли оттуда: они были одеты в желтые, пополам с синим, люстриновые костюмы, наклеили фальшивые носы, — и весело орали модную шансонетку. Следом за ними шла улыбающаяся женщина, переодетая рабочим, с наклеенными усами и трубкой в зубах. А сзади нее шла маска, не поддающаяся определению. Трудно было разобрать, мужчина это или женщина, одалиска или римлянин, была ли она одета в грязную тогу или это был потерявший первоначальный цвет бурнус. Не было возможности ответить на эти вопросы. Но что маска эта была пьяна, не подлежало сомнению, потому что она шла все время, держась за стены домов. Должно быть, это было пари: вышли веселиться самые подонки, лишь бы сделать мне гадость. Маска шла, неприятно стуча ногами по мокрому асфальту; тащившийся по грязи пеплум, наверное, прикрывал затасканные сабо. Но грим прикрывал все у этой отвратительной маски, и кроме того, этот скот был пьян. О… это веселье, это веселье. И повсюду.
Я был возмущен и постарался обогнать этого пьяницу, отвернувшись от него. Эта убогая маска казалась мне воплощением всеобщего веселья этого маскарада подонков; это убеждение до того въелось в меня, что мне стало невыносимо слышать шаги этого пьяницы, идущего за мной. Грусть всего мира заполнила мою душу. Я до боли жаждал одиночества. Медленный бой часов показался мне погребальным звоном.
Наконец, я дошел до своего дома, куда я стремился, как в убежище.
Радуясь, что избавился от сутолоки, я медленно поднимался по лестнице; поднявшись на первую площадку, я услышал за собой шум шагов, из-за которого бросился чуть не бегом дальше наверх… «сабо», спотыкаясь, отстукивали шаги в подъезде, а ковер, лежавший на лестнице, вероятно, заглушал их дальнейшее шествие.
Ах, черт возьми, эта мерзкая маска поднималась по лестнице! Меня преследовало веселье… Веселье…
Перепрыгивая через ступеньки, я добежал до своей двери и, лихорадочно ища свой ключ, не находил его, потому что из-за безумного желания найти его поскорее руки мои тряслись. А я ни за что не хотел видеть проходящее мимо моей двери веселье, со взрывами хохота и наглым подмигиванием, издевающимся надо мной.
Наконец я нашел ключ и, почувствовав себя в безопасности, победителем, вздохнул свободнее.
— Черт бы побрал этот карнавальный вторник,[1] — пробормотал я. — Ах, да, сегодня вторник… Прошло уже… Как грустно, именно сегодня она должна была…
И вдруг, господин прокурор, у меня закружилась голова, зуб на зуб не попадал и кости стали отбивать пляску смерти… я стоял у открытой двери, и не было сил войти… Я слышал, как поднимается маска… маска, вышедшая из авеню Рашель… Я слышал, как она спотыкалась, нащупывая стену в полумраке… Могильный холод предшествовал ей…
Она появилась, цепляясь за перила лестницы… На ней был… не… бурнус… и не… тога… это был… саван… Это существо не было мужчиной и не было женщиной, и оно вовсе не было пьяно… ко мне приближалось… меня коснулось нечто туманное и бесформенное…
Оно обвеяло меня холодом и сыростью… Я услышал какой-то хрип вместо голоса:
— Пойдем, пойдем скорее. Нам осталось мало времени — мне так трудно было выбраться… Я опоздала… Идем, мой любимый… Ах, как я страдаю!.. Но я люблю тебя больше своих страданий. Идем же…
Ошеломленный, я не был в силах сопротивляться, и моя покойная любовница втащила меня в комнату.
Из-за опущенных занавесей в ней было совершенно темно. И в мозгу у меня тоже наступала ночь. Мне казалось, что я засыпаю. Отвратительное объятие разбудило меня сразу. Я вздрогнул и оттолкнул влюбленный труп с такой силой, что он упал вместе с опрокинутым стулом. Рука моя ощупью машинально нашла выключатель, я повернул его и зажег электричество.
Она уже поднялась и оправляла складки своего савана. При свете это было что-то невероятное… было от чего сойти с ума… умереть на месте… это было отвратительное чудо, которое надо было во что бы то ни стало, немедленно прекратить…
Но как это сделать?.. Какому тайному закону гипнотизма я был обязан тем, что мое приказание исполнялось и после смерти загипнотизированного? Мне было не до разрешения загадок. В моем расстроенном мозгу все время мелькала одна мысль: снова усыпить этот труп и приказать ему вернуться к себе в могилу и оставаться там до скончания веков… Да, но вопрос в том, поддастся ли он внушению? Удастся ли гипнотизировать мертвеца? Можно ли усыплять тех, которые больше не бодрствуют? Как заставить заснуть спящего?.. А я? Найду ли я в себе достаточно силы воли, чтобы пристально глядеть в эти ужасные глазные впадины теперь, если я боялся смотреть на них, когда они были для меня звездочками с неба…
Я взял себя в руки.
— Послушайте, Жиллета, — сказал я. (Боже, как эти ласкательные имена не подходят к усопшим, и как дико звучало это имя!). — Жиллета… Сядьте… Как долго я не видался с вами. Нет… ради Создателя… не смотритесь в зеркало. Я умоляю вас об этом. Я запрещаю вам…
Раздался ее глухой хрип:
— Как отвратительно сознание смерти… так страдать…
— Пощади, пощади… — заклинал я ее.
— Почему ты просишь пощады? Разве ты в чем-нибудь виноват?.. Я люблю тебя, и это самое главное. Подойди ко мне, моя радость. Я должна быть твоей «возлюбленной и восхищенной любовницей»…
Она страстно декламировала эти давно внушенные ей мною слова и, оправляя кокетливым жестом свой саван, тянулась ко мне…
— Жиллета, — пробормотал я, отодвигаясь до самой стены. — Я сказал вам… что… хочу… мне хочется… поглядеть на вас… Сядьте в это кресло…
Она покорно села. С улицы донесся резкий звук трубы, на которой пытались что-то сыграть.
Я попытался загипнотизировать ее, но мне не удавалось сосредоточиться, и мой взгляд все отклонялся в сторону. Впрочем, на расстоянии и не прикасаясь к пациенту, трудно чего-нибудь добиться. Неужели придется сесть так близко, чтобы касаться ее руками и коленями?
В ту минуту, когда я, наконец, решился подвергнуться этому ужасному мучению, произошло событие, которое повергло меня еще глубже в пучину ужаса — кто-то звал меня из прихожей:
— Что случилось, почему все двери настежь?.. И какой отвратительный запах… Ну, где же ты?..
Боже мой, Гильом!.. Как вам это нравится, Гильом пришел ко мне… Да, ведь сегодня праздник карнавала; несмотря на то, что был вторник, лекций не было.
С быстротою молнии я представил себе мысленно, что произойдет: я заранее рисовал себе дьявольскую картину, как вдовец накроет на месте преступления свою покойную жену на свидании с любовником. Я дошел до пароксизма страха.
Перепуганный труп побежал, спотыкаясь, прятаться за занавес кровати, а я быстро потушил электричество и побежал навстречу к Гильому. Схватив его под руку, я с такой быстротой спустился с ним по лестнице, что он только на улице снова обрел дар речи. Я не отвечал на его вопросы. Крепко уцепившись за него, я молча тащил его сквозь толпу все дальше и дальше, сам не знаю куда. Мы почти бежали. Каждую секунду, оглядываясь через плечо, я осматривал тех, кто шел за нами, но, вспомнив свое приказание загипнотизированной Жиллете: «будь со мной, где бы я ни был», я вскочил в первый свободный автомобиль.
Он повез нас в Монруж, потом в Венсен, потом еще куда-то. Мы изъездили все пригороды Парижа… Я все время молчал.
1
Mardi-gras — кульминационный день маскарада.