Сто полей

Думаю, при империи местному народу жилось лучше, потому что хуже, чем сейчас, ему житься не может.

Я кажется, начинаю понимать книгу. Это стихи и язык не очень изменился.

Сегодня на пиру слышал песню про страну Великого Света и прибывшего из нее путешественника. Навострил уши в ожидании географических сведений и услышал, как герой плыл через четыре моря и три острова, и там был остров, покрытый бесами, кричащими так, что один в великом шуме не слышал другого, и магнитный остров, который повыдергал все гвозди из обшивки корабля, и птичка, которая схватила корабль в когти и унесла его на гору из драгоценных камней, и я уже совсем перестал слушать, как вдруг подошел певец и потребовал от меня золота, потому что песня эта была сложена о моем путешествии!

Не могу сказать, что я страдаю от отсутствия информации об империи, но все это информация, видимо, того же рода, что информация о моем путешествии.

Позавчера вернулся Марбод: с ним было сорок дружинников и целая куча всякого добра. Они разделили добро и устроили пьянку почище, чем я видел однажды в Джерсийском космопорту. Теперь я понимаю, что значит «и благородные рыцари начали пировать». Марбод предложил мне ехать завтра с ним. Бредшо сказал, чтобы я этого не делал. Я послал Бредшо к черту.

У меня такое впечатление, что это совершенно статичная система. В ней ничего не может измениться. Главное, что придает ей стабильность – абсолютное военное превосходство знати над крестьянами и столь же абсолютное ее невежество.

Я отправился с Марбодом.

Мы плыли целый день и приплыли к какому-то городку. Жители городка залезли на стены и стали швырять в нас всякой утварью для убийства. Я решил, что нам конец. Марбод подогнал один из кораблей под самые стены, перекинул через поперечный брус у мачты канаты и вздернул на этих канатах лодку: в лодке сидели лучники. Они осыпали жителей стрелами, а потом перескочили на стены. Марбод был первым.

В жизни не думал, что шестьдесят человек могут взять город (без мезонных ракет). Марбод согнал все население на главную площадь и потребовал от них тысячу «ишевиков» выкупа. Население со слезами на глазах благодарило Марбода. Ишевики были принесены. Пятерым из тех, кто ловчее других швырялся в нас утварью для убийства, Марбод предложил быть его дружинниками. Пятеро исполнили танец восторга.

На оборотной странице моего дневника – стихи о белых гусях. Престарелый поэт империи вышел в сад и решил, что опять выпал запоздалый снег, присмотрелся, – а это прилетели весенние гуси.

Любовались на весенних гусей и долюбовались до Марбода Кукушонка.

Вчера приплыли к островку, оставили лодки и поехали по лесу (на лошадях, их возят с собой в лодках). Вдруг навстречу нам – молодец с вооруженной свитой. Молодец выехал вперед и Марбод выехал вперед. Молодец вытащил свой меч и Марбод вытащил своей меч. Молодец сказал, что его меч – лучше. Марбод выразил сомнение. Молодец сказал, что его меч лучше, и поэтому он хочет подарить этот меч Марбоду. Марбод сказал, что в таком случае он готов подарить свой меч молодцу.

Они поменялись мечами, и молодец присоединился к нам. Зовут молодца Лух Медведь.

Поехали на другой конец острова и разграбили там деревеньку. Над деревенькой торчит замок, хозяин которого отлучился по уважительной причине, – грабит другую деревеньку. Опять мы взяли посад с помощью лодок, поднятых на мачту. Я спросил у Марбода, часто ли так делают, и он сказал, что он это первый придумал неделю назад.

Однако!

Опять была дикая пьянка.

На мою долю досталось много всякого добра.

Мы едем встречать торговцев из храма Шакуника, которые недавно повадились ходить в здешние края за черепахами, янтарем и мехами. Эти люди приходят с Востока, из-за Голубых Гор, то есть из страны Великого Света. Марбод сказал, что у торговцев я могу обменять доставшуюся мне добычу на множество удивительных вещей, которые производят в империи и которые нельзя добыть с помощью грабежа. Я ответил, что я сам хочу идти за Голубые Горы и обменять там меха и золото с большей прибылью.

Во взаимоотношениях Марбода и торговцев есть какая-то тонкость – я не понял, в чем дело, по безъязыкости.

Оказывается, Марбод знает стихи про белых гусей и невыпавший снег. У меня челюсть отвалилась от удивления так, что Лух сунул мне в рот дикую грушу. Я вынул грушу и стукнул ей Луха по уху. Меч Луха лежал далеко, и когда все кончилось, у меня была расцарапана рожа, а у Луха штаны обгорели в костре. Марбод ограничился замечанием, что мы проявили неуважение к древним стихам.

Марбод обнаглел, и кончилось это, как и должно было кончиться – плохо.

Мы явились к довольно большой усадьбе. Стены были деревянные, но стояли на таком большом насыпном холме, что их нельзя было поджечь. У прапрадедушки владельца усадьбы и прапрадедушки Марбода, кажется, были какие-то свои счеты по поводу какой-то местной русалки, которую один взял в жены, а другой – изнасиловал.

Вечером явился местный изменник и сказал, что знает старый подземный канал, по которому вода шла в усадьбу, когда на ее месте был город. Марбод спросил у изменника, нет ли при замке старой подземной пещеры с храмом, и тот ответил, что есть. Мы полезли в канал. Изменник был липовый. Нас поймали: Марбода, меня, и еще троих, которые были сразу за нами.

Нас привели в большой зал и там привязали к столбу. Нас обыскали. Из меня вытрясли несколько золотых монет и лазерный пистолет, выкрашенный для маскировки желтой краской и разрисованной картинками по мотивам различных преданий. Монеты были тут же розданы присутствующим, пистолет был выброшен в очаг, как чужеземный талисман, видимо не принесший никакой пользы своему владельцу.

Марбод напомнил, что он, между прочим, королевский уполномоченный. Хозяин спросил, а что такое король, и тут между ними последовал диалог, в котором непонятные мне политические намеки были перемешаны с понятными, но совершенно непечатными словами. Потом хозяин показал на меня и спросил, с каких это пор Марбод таскает с собой колдуна? Я спросил, отчего это я колдун, и хозяин сказал: человек таскается за воинами, а дерется плохо, кто же он, как не колдун? После этого они стали обсуждать, что делать с нами, и слушать это было довольно-таки противно.

Потом хозяин велел отвести нас в подвал, потому что на нем, оказывается, есть зарок – не пытать людей в ночные часы. Нас троих отвели вниз, прикрепили цепью к обитому медью брусу, а потом вздернули брус к своду, и мы повисли, не касаясь земли, хотя никакой невесомости вокруг не было. Мы висели во внешней башни, и было слышно, как под стенами замка люди Марбода воют, как осиротевшие кошки.

Когда тюремщики ушли, Марбод раскачался, забрался ногами на балку и выдернул из гнезда цепь, за которую был привешен. Через час в камеру опрометчиво заглянул желавший полюбоваться на нас охранник. Марбод удушил его цепью, забрал ключи, спустил брус, на котором мы висели и выпустил нас. Мы втащили часового внутрь и заперлись. Марбод выломал прутья из окошка. Мы разодрали все, что на нас было, на длинные полосы и связали этими полосами цепи: получилась довольно длинная веревка. Мы спустились во двор и прошли к воротам. Марбод придушил часового и выпустил меня через этакую форточку в воротах, величиной с аварийный люк. Я спросил, не хватит ли на него сегодня, и он ответил, что не хочет, чтобы в Ламассе рассказывали, как Марбод Кукушонок голым утекал из замка кровника. Он сказал, чтобы я шел к лагерю и привел обратно воинов, если меня не придушат по ошибке.

Когда мы пришли к воротам, они были открыты: человек двадцать из числа вражеских дружинников налезало на Эльсила, защищавшего ворота, а еще чуть поодаль человек шесть шуровало на лесенке в центральную залу. Мы покончили с ними. Когда мы вошли в залу, то увидели, что посереди залы, на столе, сидит голый Марбод и ест с меча утку. В зале было шестнадцать трупов, включая хозяина замка, и кишки висели на стенах. Люди Марбода присоединились к нему. Я отошел в сторонку и тихонько блевал себе там, пока меня не засмеяли.