Императорская Россия

Заметки на полях

Никто не знает ту цену, которую заплатила Россия за строительство Петербурга. С давних пор встречаются общие, приблизительные данные о потерях, гибели людей от болезней, голода и непосильных работ при возведении столицы. Речь идет о десятках тысяч трупов, положенных в основание города. Сведения о потерях идут преимущественно от иностранных путешественников и дипломатов, приезжавших в Петербург много позже его основания. Они считали, что при строительстве города погибло не менее 100 тыс. человек. Конечно, в их рассказах много преувеличений, но отмахнуться от многих данных, приводимых в мемуарах, нельзя. Считать, что большая смертность на стройке – это миф, пустые слухи, было бы неверно. В 1716 году, когда в городе была уже налажена более-менее сносная жизнь, А. Д. Меншиков писал кабинет-секретарю Петра I А. В. Макарову, что среди рабочих, занятых на строительстве Петергофа и Стрельны, «больных зело много и умирают непрестанно, из которых нынешним летом больше тысячи померло». При этом генерал-губернатор сделал специально для Макарова приписку, что об этом царю сообщать необязательно, «понеже чаю, что и так неисправления здешние Его царское величество не по малу утруждают». Если гибель целой тысячи людей в течение одного лета только на двух загородных стройках не кажется Меншикову достойной внимания царя, то при каком количестве умерших государя следовало «утруждать»?

Были и другие сведения о смертности строителей уже после первого, самого неблагоустроенного десятилетия в истории Петербурга. 28 ноября 1717 года, когда до Петра I дошли слухи о многих умерших на строительстве Кронштадта, он писал начальнику стройки сенатору М. М. Самарину: «Я слышал, что при гаванной работе посоха (т. е. крестьяне. – Е. А.) так бес призрения, а особливо больные, что по улицам мертвыя валялись, а от больных и ныне остаток вижу, милостыню просят». То, что не иностранцы-мемуаристы, а информаторы царя видели валявшихся по улицам мертвецов, говорило о явном неблагополучии на стройке даже в те времена, которые считались не самыми суровыми в истории города. А, как известно, Стрельной, Петергофом и Кронштадтом строительство в окрестностях тогдашнего Петербурга не ограничивалось.

Проверить, систематизировать сведения о причинах гибели людей, как и вообще дать сводные данные о потерях работных, практически невозможно. Неизвестна и статистика причин убыли людей на стройке. У нас есть только отрывочные, краткие данные. Так, в 1704 году генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, сообщая о высокой смертности среди работных, меланхолически писал: «И отчего такой упадок учинился, не можем рассудить». Совершенно очевидно, что потери в начальный, самый трудный период строительства города должны быть выше, чем в последующие годы. По самым общим подсчетам за первые пятнадцать лет в Петербурге на работах побывало не менее полумиллиона человек. И наиболее распространенная в литературе цифра потерь строителей – 100 тыс. (т. е. каждый пятый) не кажется невероятной. Для гибели такого числа работных были «созданы условия»: людей гнали партиями со всей страны за сотни и даже тысячи верст по трудным дорогам. В Петербурге они селились под открытым небом, в шалашах, землянках, пища была скудной, медицинское обслуживание отсутствовало. Труд же работных людей был крайне тяжел и изнурителен. В основном это были земляные работы на болотистом грунте, в холодной воде. Почти все работы велись вручную, а масштабы их были грандиозны. Ни для кого не было секретом, что чиновники, заведовавшие строительством, воровали. Для них эти работы были настоящими «серебряными копями», возможностью сколотить состояние, оправдать свою нелегкую и дорогую жизнь в новопостроенном городе. Хотя каждому работному полагалось выдавать деньги, которые были ничтожным вознаграждением за тяжелейший труд, да и, вероятно, у распорядителей работ всегда была возможность «экономить» за счет людей. Известно и о повальных болезнях, косивших работных. Будущий канцлер Г. И. Головкин в 1703 году сообщал, что у солдат и рабочих «болезнь одна: понос и цинга». Иначе говоря, это могла быть дизентерия, от которой в те чуждые гигиене времена люди мерли, как мухи. Кроме дизентерии, тифа, в XVIII веке, как и ныне, в городе с таким тяжелым климатом часто свирепствовал грипп, уносивший немало человеческих жизней. Скорее всего, именно от гриппа умер в апреле 1719 года наследник Петра I царевич Петр Петрович. Словом, дороговато обошелся России этот город.

Самым выразительным примером этой страсти может служить знаменитый деревянный Домик Петра Великого, раскрашенный под красный голландский кирпич, промышленное производство которого позже также было налажено с помощью голландских мастеров.

В 1724 году, отправляя начинающего архитектора Ивана Коробова учиться за границу, царь предписывал ему ехать в Голландию и был убежден, что «строение здешнее сходнее с голландским. Надобно тебе жить в Голландии и выучить манир голландской архитектуры, а особливо фундаменты, которые мне здесь нужны: также низко, также много воды, такие нужны тонкие стены… Сады как их размерять, украсить леском, всякими фигурами, чего нигде на свете так хорошо не делают, как в Голландии». Он же говорил: «Дай Бог мне здоровья, и Петербург будет второй Амстердам!» И, надо сказать, царь многое для этого сделал.

Позже, когда столица расширялась и перестраивалась под влиянием других архитектурных стилей, «голландский Петербург» как бы утонул, растворился, ушел в фундаменты, скрылся за фасадами нового растреллиевского Петербурга, а потом – Петербурга эпохи классицизма. Но памятью о «голландском детстве» города могут служить золотые шпили Петропавловского собора и Адмиралтейства, форма которых сохранилась со времен Петра Великого, когда их возводил и украсил Ангелом и Корабликом Герман ван Болес, а также куранты Петропавловского собора, которым дал голос голландский «курантный мастер» Оортон. Этот собор с прекрасной высокой колокольней, увенчанной, как тогда писали, «летающим ангелом», стал с 1712 года возводить в камне Доменико Трезини на месте первоначального деревянного. Петр I торопил архитектора – требовал, чтобы в первую очередь построили колокольню. Царь хотел, чтобы сначала построена была именно эта башня. Он писал: «Колокольня, которая в Городе, как возможно скоряя отделать, дабы в будущем 1716-м году возможно на оной часы поставить, а церковь делать исподволь». Вероятно, царь хотел сразу же придать городу западноевропейский вид (именно шпили всегда были видны первыми при подъезде к западным городам), а также мощной, далеко видной с моря вертикалью обозначить на плоской невыразительной равнине новый город. К 1722 году покрытый золотом шпиль Петропавловского собора уже сиял над городом, сам же собор был закончен лишь в 1732 году.

Действующие лица

Архитектор Леблон

Он родился в Париже в 1679 году в семье художника и скульптора, стал одним из лучших французских архитекторов, учеником создателя Версаля А. Ленотра. Книга Леблона о том, как создавать парки, прославила его. Это сочинение переиздавали многократно во многих странах мира. Словом, Леблон был славным архитектором, и Петр I, который в 1716 году побывал во Франции, решил нанять его для строительства Петербурга. Прельстившись на большие деньги, дармовую квартиру, необычайный чин «генерал-архитекта» и думая о грандиозных возможностях, которые перед ним открывались на берегах Невы, Леблон бросил все и поехал в Россию.

В Петербурге он сразу взял все дело строительства в свои руки, работал непрерывно, напряженно и плодотворно: составил генеральный план города, учил молодых архитекторов и мастеров, создавал проекты парков и дворцов. Решительный и резкий, он забраковал все, что делали до него другие архитекторы, иначе говоря – сразу же нажил себе массу врагов. Особенно невзлюбил блестящего Леблона Карло Бартоломео Растрелли, которого поддерживал А. Д. Меншиков. Леблон же, не замечая интриг, трудился не покладая рук. Неожиданно, как пишут во всех биографиях Леблона, гениальный архитектор в расцвете сил и таланта заболел и умер 27 февраля 1719 года. О причинах болезни прежде энергичного, здорового Леблона ничего не известно. Есть только темные, глухие слухи. Историки архитектуры обходят эти слухи стороной. Согласно одной из легенд, Меншиков, завидовавший таланту Леблона, как-то раз оболгал его перед царем. Он сказал, что Леблон якобы приказал вырубить с таким трудом взращенные Петром I в Петергофе деревья. Разъяренный царь, вспыльчивый и крутой, внезапно приехал в Петергоф, жестоко оскорбил Леблона и даже ударил его палкой. Леблон был так потрясен произошедшим, что в горячке слег. Спустя некоторое время Петр I разобрался, в чем дело, и страшно избил Меншикова за ложный донос. К Леблону же царь послал человека с извинениями и уверениями в своей неизменной к нему милости. Но потрясенный этими невиданными для свободного человека и дворянина оскорблениями, Леблон уже не поднялся с постели – он умер от унижения и позора. Другое дело – Меншиков: вытерев кровь и сопли кружевным брюссельским галстуком, он почесал бока да и пошел по делам. Эка невидаль, барин холопа побил, ведь не убил же!