Арена и кровь: Римские гладиаторы между жизнью и смертью

Ускоренное обучение воинов Спартака не прошло даром: когда Вариний отважился напасть на их новый лагерь, то был разбит наголову. Конечно, его сопровождали не испытанные ветераны, а наспех собранные случайные люди, совсем не рвавшиеся в бой. И все же, вопреки здравому смыслу, Вариний неосмотрительно повел «быстрым шагом к лагерю новых и незнакомых ему беглых солдат, к тому же напуганных чужими неудачами, хранящих молчание и вступающих в сражение вовсе не с тем мужеством, какое от них требовалось» (Sallust. Hist. III. 96). Между тем среди вождей восстания вспыхнули раздоры из-за плана дальнейших действий. Как писал Саллюстий, «Крикс и его соплеменники — галлы и германцы — рвались вперед, чтобы самим начать бой, а Спартак отговаривал их от нападения» (Sallust. Hist. III. 96). Вероятно, его план заключался в том, чтобы дать противнику растратить силы при штурме лагеря, а потом нанести ему неожиданный удар. Детали этой битвы нам не известны, зато итог очевиден: Вариний не только потерпел поражение и потерял свои полевые укрепления, но и утратил в столкновении с самим Спартаком коня, ликторов — свою почетную стражу и чуть было сам не попал в плен (Plut. Crass. 9). Когда весть об этом разнеслась повсюду, на многих в Италии она, конечно, произвела впечатление. Вождь восставших рабов еще раз показал себя великолепным тактиком, умело сочетающим оборону и нападение, военные хитрости и сокрушительные атаки.

Флор писал, что отнятые в ходе сражений у преторов (Клавдия и Вариния. — В. Г.) фасции — связанные ремнями красного цвета пучки березовых или вязовых прутьев, в которые на период ведения военных действий втыкали по двустороннему топору, мятежники отдали своему предводителю (Flor. III. 20. 7). Отсюда можно сделать вывод о том, что в итоге у него оказалось такое количество этих знаков власти, какое положено консулу, то есть двенадцать. Вряд ли приходится сомневаться в том, что с этого времени Спартак носил консульское облачение, набрал ликторов и пользовался этими символами достоинства высшего должностного лица в Римской республике, чтобы еще больше возвыситься в глазах своих воинов и тех италийцев, которые встали на его сторону.

Теперь многие из восставших требовали идти навстречу врагу, «полагаясь безрассудно на прибывающие к ним огромные силы и на свою храбрость… большинство же — из-за того, что, будучи рабами по натуре, хотели лишь пограбить и проявить свою жестокость…» (Sallust. Hist. III. 98). В конце концов Спартак сумел доказать преимущества следующего решения: не вступая в соприкосновение с врагом, двинуть армию в соседнюю область — Луканию (рис. 34), чтобы пополнить ее отборными воинами из числа рабов-пастухов. С помощью подходящего проводника из пленных отрядам рабов удалось незаметно подойти к Луканским Нарам, а оттуда также скрытно, на рассвете — к Форуму Анния. И вот здесь до тех пор сдерживаемые страсти, обуревавшие многих повстанцев, вырвались наружу. Примкнувшие к восстанию случайные люди, пренебрегая приказом Спартака о тайном и быстром передвижении, хватали и насиловали девушек и матрон, «поджигали дома, а многие местные рабы, естественные союзники беглых, тащили добро, спрятанное их господами, и самих их вытаскивали из потаенных мест; гнев и произвол варваров не знал ничего святого и запретного» (Sallust. Hist. III. 98). Спартак был бессилен бороться с этим, хотя старался ускорить продвижение своей армии, чтобы использовать фактор внезапности. По-видимому, именно тогда произошло следующее сражение, в котором потерпел неудачу еще один римский военачальник, уже упоминавшийся Гай Тораний: его лагерь тоже был захвачен рабами. Это поражение отдало в руки войска восставших почти всю Южную Италию. Снова и снова по пути его движения вспыхивала жестокая резня, горели усадьбы и поселения, страшному опустошению, грабежам и кровопролитию подверглись такие города, как Нола и Нуцерия в Кампании, Фурии, Консенция и Метапонт в Лукании. Спартак пытался пресекать бесчинства и даже велел с почестями похоронить захваченную его людьми знатную римскую матрону, «которая, не перенеся позора бесчестья, сама лишила себя жизни». Как сообщает Павел Орозий, на ее погребении «устроили гладиаторские бои с участием четырехсот пленников — разумеется, что те, кто должны были бы быть предметом зрелища, стали зрителями — действуя скорее как мастера гладиаторов, нежели как руководители войска» (Oros. V. 24. 3). Наконец, когда росшая, как снежный ком, армия Спартака увеличилась вдвое, он отдал приказ разбить лагерь на обширной равнине среди еще стоявших на полях созревших осенних хлебов, где можно было не испытывать никаких проблем с продовольствием.

Итак, в ходе кампании 73 г. до н. э. римлянам был нанесен серьезный урон, а численность войска Спартака за счет беглых рабов, крестьян, пастухов и перебежчиков, напротив, достигла 70 тысяч человек. Мятежники ковали оружие и собирали припасы, готовясь к продолжению войны.

Весной следующего года Спартак, по словам Плутарха, «стал уже великой и грозной силой, но, как здравомыслящий человек, ясно понимал, что ему все же не сломить могущество римлян, и повел свое войско к Альпам, рассчитывая перейти через горы и таким образом дать каждому возможность вернуться домой — иным во Фракию, другим в Галлию» (Plut. Crass. 9). Общая политическая ситуация в этот момент складывалась для Рима крайне сложно, и не один только Спартак занимал умы римских граждан. Незадолго до бегства гладиаторов из Капуи на востоке началась уже третья по счету война с понтийским царем Митридатом VI Евпатором (111–63 до н. э.), отвлекшая на себя лучшие военные силы государства во главе с наиболее одаренным римским полководцем Луцием Лицинием Лукуллом. В Испании еще с 80 г. до н. э. велась безуспешная война с мятежным военачальником Квинтом Серторием, который, подчинив своему влиянию испанские племена, сумел создать там своего рода «государство в государстве» с «сенатом» из 300 римских эмигрантов. В 72 г. до н. э. могущество Сертория оказалось подорвано действиями отправленной в Испанию армии Гнея Помпея. Теперь, когда положение серторианцев, располагавших еще достаточно большой военной мощью, становилось все более сложным, в Риме появились слухи о скором нападении на Италию «второго Ганнибала». Если бы это произошло, вывести восставших за пределы Апеннинского полуострова, конечно, было бы несравненно легче.

Только тогда римский сенат в полной мере осознал всю серьезность положения, которое усугублялось целым рядом причин, сформулированных три года спустя Цицероном следующим образом: «Военное дело перестало быть приманкой для молодежи; храбрые воины и выдающиеся полководцы перевелись, отчасти умерли естественной смертью, отчасти пали жертвою гражданских междоусобиц и прочих несчастий, обрушившихся на наше отечество». В той ситуации на борьбу с рабами направили обоих консулов 72 г. до н. э. — Гнея Лентула Клодиана и Луция Геллия Публиколу, каждый из которых после произведенного набора солдат вел за собой два легиона. Относительно первого из упомянутых полководцев можно сказать, что это был не самый лучший выбор, поскольку на его счету числились только неудачные действия против серторианцев в Испании под началом Гнея Помпея, тогда как Луция Геллия все знали как достаточно опытного в военном отношении человека. Кстати, тогда под его командованием служил ставший позднее известным политическим деятелем Катон Младший (95–46 до н. э.). Из-за своего брата, назначенного на должность военного трибуна, он вступил в армию добровольно, что для представителей «золотой молодежи» периода заката Республики было большой редкостью. В биографии Катона Плутарх приводит некоторые детали этой кампании, они отчасти объясняют причины постигших римлян неудач и на контрасте с его поведением демонстрируют состояние римской армии на тот момент: «…начальники вели войну плохо, все же среди изнеженности и страсти к роскоши, которые владели тогда солдатами, он обнаружил такое умение повиноваться, столько выдержки, столько отваги, неизменно соединявшейся с трезвым расчетом», что «Геллий отметил его наградами и славными почестями» (Plut. Cat. 8).