Страница 13 из 55
Вот что записал Блай в своем дневнике:
«… На двадцать первый день плавания весь полдень нас так заливало дождем и солеными брызгами, что мы едва могли что-либо рассмотреть. Мы страдали от пронизывающего холода и боялись наступления ночи. Сон, в котором мы так нуждались, не приносил облегчения; я почти совсем не спал. На двадцать второй день положение стало почти катастрофическим. Пришлось плыть при ветре и сильной волне, бдительно следя за обстановкой, так как малейшая ошибка в управлении лодкой могла привести к гибели. Весь день дул штормовой ветер, вспененные брызги заливали корму. В эту ночь нам пришлось еще хуже, чем в предыдущую. Волны накатывались на нас с огромной силой, внушая ужас. На рассвете мы совсем выбились из сил, и я стал опасаться, что еще одна такая ночь унесет жизнь нескольких моих спутников…»
14 июня 1789 года шлюпка Блая добралась все-таки до залива Купанг. Во время всего плавания не погиб ни один из его моряков.
Довольно беспомощно слонялся я по маленьким улицам города, так как даже в тех китайских магазинчиках, в которых я побывал, не оказалось ни плана города, ни путеводителя. Зато я столкнулся с предусмотрительностью круглолицых торговцев, которые, почувствовав потенциального покупателя, в кругу семьи угощали меня апельсиновым соком и зеленым чаем. При этом с невероятной быстротой появлялись на прилавках груды товаров.
В результате я приобрел две пачки популярных в Индонезии сигарет с гвоздикой и совершенно ненужные мелочи. Затем я побродил немного по городу, стараясь держаться теневой стороны улиц. Спасение пришло наконец в лице случайно повстречавшегося мне индонезийца, на котором, к крайнему моему удивлению, были темный пиджак и галстук. Он обратился ко мне на хорошем английском языке.
— Журналист из Польши, — представился я.
— Дари Беланда? — передернуло индонезийца.
Я сразу же стал пояснять ему, что прибыл вовсе не из Голландии, а из Польши. Мой новый знакомый сразу же заулыбался и вручил свою визитную карточку, на которой стояла фамилия: Сурджодипутро. Тут же он признался, что, несмотря на то что прибыл в Купанг недавно, собирается написать путеводитель по городу и его окрестностям.
«Вот человек, посланный мне небом», — подумал я и забросал его вопросами об объектах, которые стоило бы осмотреть. Тут мистер Сурджодипутро стал рассказывать о фольклоре островитян (правда, с ним ему еще не удалось познакомиться), о местном курорте (там он пока не был), о крокодилах (их он собирался посетить на будущей неделе). Из рассказа я понял, что путеводитель не скоро выйдет из-под его пера.
Однако мой новый знакомый привел меня к развалинам старого форта и на пристань, которой пользовались некогда плававшие по этим водам моряки. Это была маленькая бухточка в устье небольшой реки. Несколько рыбачьих лодок покоились там на каменистом дне. Было как раз время отлива, и остатки деревянного мола обнажились. Совсем по-другому представлял я себе этот известный порт-убежище на Тиморе.
На прощание мы с мистером Сурджодипутро выпили по бокалу пальмового вина и выкурили несколько гвоздичных сигарет. Последовав совету славного индонезийца, я не пошел на уединенную бетонную набережную — современный морской порт Купанга, а направился на ближайший пляж, служивший островитянам чем-то вроде пассажирского морского вокзала.
Здесь кипела жизнь. Прямо к плоскому песчаному берегу причаливали архаичные парусники с залатанными парусами, ловко управляемые опытными мореплавателями. Под открытым небом складывались предназначенные к отправке товары. На берегу лежали мешки с бататами и небольшие связки бревен — дорогого и дефицитного товара. Оживление царило вокруг: знакомые радостно приветствовали друг друга, обнимались. Тут же развязывали свои узелки, доставали туак и пировали в наспех устроенных закусочных. Жарили рыбу. Пахло чесноком и луком. Торговали бетелем и саговой мукой. Солнце палило нещадно. Более изысканные дамы в ожидании лодок прятались под красочными зонтиками из Гонконга и держались поодаль от простонародья. К лодкам они добирались по пояс в воде, прикрываясь зонтиками.
Взмокшие грузчики носили мешки, рыбу, а громкоголосая детвора плескалась в воде. Лодки, вблизи столь неуклюжие и, по европейским представлениям, пригодные к чему угодно, только не к дальним плаваниям, на воде и под парусами просто очаровывали. Слегка накренившись от ветра, они становились украшением морской глади.
Вдоволь налюбовавшись Купангом и его окрестностями, я еще несколько дней упорно добивался места в самолете, улетавшем в Дили, на Тиморе. У местной знати и китайских купцов — в соответствии со всемирными «законами» кумовства — были, разумеется, несравненно более высокие шансы попасть в самолет, чем у меня. Когда наконец ценой огромных усилий мне все-таки удалось добиться желаемого места, пришлось битый час вдалбливать сотруднику гостиницы, что маленький крокодильчик, которого он упорно пытался продать на прощание, совершенно, и у совершенно мне не нужен.
В аэропорт меня снова доставили на почтовом пикапе, водитель которого приветствовал меня, как старого знакомого. Прежде чем я оказался на борту небольшого самолета, служащие аэропорта тщательно взвесили мой багаж и даже меня самого. Я отнюдь не толстяк, но, как показали бесстрастные весы, весил приблизительно столько, сколько два средних пассажира, вместе взятых. Однако за превышение веса с меня денег не взяли, но половина служащих аэропорта отнеслась с некоторой почтительностью к моим семидесяти пяти килограммам.
На мачте, водруженной вблизи строений аэродрома, прощально развевался национальный красно-белый флаг Индонезии. Страна же бело-красного флага[Автор имеет в виду свою родину, Польшу. — Примеч. пер.] находилась далеко, на другом краю света.
Самолет поднялся с выжженного солнцем аэродрома. Кроме меня в Дили (на остров Тимор) направлялось свыше десяти человек, в том числе несколько неряшливо одетых хиппи из Австралии, принадлежавших, видимо, к более зажиточной части этой международной братии, коль скоро у них вообще хватило средств на авиабилеты.
Перелет проходил без особых приключений. Тимор с птичьего полета весьма живописен. Горы и море — удивительно красивые пейзажи.
В Дили нет ничего интересного для туристов, за исключением, пожалуй, единственного бара в мотеле «Тропикал», где ежедневно после захода солнца встречается местная элита. После двух-трех дней Дили становится для чужестранца тем, чем он является на самом деле, — маленьким городком под нещадно палящими лучами тропического солнца.
Потеряв интерес к Дили, я стал искать транспорт, на котором смог бы добраться до Баукау. Тут-то я и натолкнулся на почтенного Лай Фэнсуна, владельца автобусной линии, Опрометчиво купив билет, я спокойно ожидал следующего утра, чтобы преодолеть на автобусе трассу в сто двадцать километров. Благодаря задержке у меня оставалось еще время осмотреть символическую гробницу знаменитого мореплавателя-одиночки Алена Гербо, который скончался в Дили. Это произошло в 1940 году, когда Гербо, узнав о нападении гитлеровцев на Францию, вышел на яхте из Борабора и отправился на Мадагаскар, чтобы вступить там во французскую армию. Однако ему удалось доплыть только до Дили, где он скончался на борту своей яхты. После окончания войны прах мореплавателя эксгумировали и перевезли на его любимый остров Борабора.
Рано утром перед импровизированным автовокзалом — на маленькой улочке на окраине города — показалось огромное облако пыли, из которого через пять минут вынырнул грузовик с установленными на нем большими скамьями. До сих пор не могу забыть эти орудия пытки, сделанные из железного дерева. Уже после первых километров езды по ухабистой дороге я готов был пожелать почтенному Лай Фэнсуну, чтобы доски его гроба сделали из такого же дерева. Путешествие на этом «автобусе» по трассе свыше ста километров заняло более шести часов, что красноречиво свидетельствует о так называемых «местных» трудностях. Из-за огромных ухабов, неимоверной тряски совсем невозможно было делать фотоснимки и воспринимать окружающий пейзаж. Приходилось все время судорожно цепляться за скамью, чтобы не вылететь из машины на дорогу.