Страница 91 из 103
Они вошли в небольшой вестибюль, заглянули в аудитории, мастерские, где стояли станки с ременными трансмиссиями, показал Пышнов ректорат, куда следовало Славороссову прийти с документами.
— Правда, неплохо? А ведь раньше… Я попал в авиационный техникум сначала, его открыли тоже недавно. Это на Вознесенской. Там профессор Жуковский читал нам историю авиации и механику.
— Жуковский?!
— Да, Николай Егорович. После техникум превратили в институт и дали вот этот дом. В старом ужасно было, особенно зимой. Сидели одетыми, Жуковский в шубе и шапке, говорит, а пар изо рта. Николай Егорович и здесь читает, вы его услышите. Голосок тоненький… Привыкнуть надо. Разговаривая, они обошли все здание. Володя должен был остаться, он собирался поработать в лаборатории с каким-то прибором.
Прежде чем проститься, Славороссов спросил:
— А вы тоже успели повоевать?
— Нет, я учился… А, это вас удивила военная форма. Знаете, мне просто очень повезло. Я поступил в техникум обычно, а в прошлом году мой возраст призывался. Нашим студентам предложили зачислиться в армию и продолжить учебу. Мы все, конечно, сразу согласились. Шутка ли, два фунта хлеба вместо осьмушки!..
Эта встреча показалась Харитону добрым предзнаменованием. И он не ошибся. Ректор встретил его очень хорошо, а когда узнал, что Славороссов приезжий, не знает, как устроиться с семьей, предложил ему принять на себя должность коменданта институтского здания и вместе с нею двухкомнатную квартиру в этом же доме!
«Танюша, мы с тобой самые счастливые люди на земле!» — так начиналось письмо в Томск, вызывавшее семейство в Москву. Славороссов быстро наладил работу немногочисленного штата, здание содержалось в порядке, и особых хлопот с ним у него не было… Труднее приходилось с учебой, но и здесь неоценимым помощником, товарищем оказался одаренный математик и механик Володя Пышнов. Он стал частым гостем в доме Славороссовых.
А с институтом продолжалась трансформация — он был переименован в Академию воздушного флота и снова готовился к новоселью.
На Петроградском проспекте (ныне Ленинградский) расположен один из лучших дворцовых ансамблей России — петровский подъездной дворец. Это первое творение гениального зодчего Матвея Казакова. Красные кирпичные стены обрамлены белокаменным кружевным узором, по углам причудливые закругленные башенки, в центре великолепного парадного двора сам красавец дворец. Русские цари начиная с Екатерины II, отправляясь на коронацию из Петербурга в Москву на лошадях, делали здесь последнюю остановку. После отдыха, смены дорожных одежд на парадные торжественный кортеж начинал свое пышное шествие к Кремлю, въезд в Москву.
В 1812 году, спасаясь от огня, в Петровском дворце четыре дня отсиживался Наполеон. В 1923 году бывший дворец, в котором со времен войны находился военный госпиталь, приказом Реввоенсовета республики был переименован в Дворец Красной авиации и передан первой советской воздушной академии.
Вместе со Славороссовым должны были закончить здесь учебу слушатели, составившие первый выпуск: летчики-орденоносцы Сергей Козлов, Карл Стоман, знаменитый авиамеханик Назаров и их юные товарищи: Михаил Тихонравов, который станет одним из первых создателей космической техники, Героем Социалистического Труда, прославятся в авиационной науке Борис Горощенко, Владимир Пышнов…
Далеко не все новые товарищи знали биографию Славороссова так, как юный поклонник авиации Владимир Пышнов. Зато после появления в журнале «Вестник Воздушного Флота» большой заметки «10-летие авиационной деятельности X. Н. Славороссова» его популярность среди слушателей необыкновенно возросла. Да и самому Харитону Никаноровичу было приятно прочесть: «Авиационная карьера Славороссова протекала большей частью за границей, где он в довоенный период завоевал большую популярность, в то время как на родине его имя оставалось сравнительно мало известным…» А после довольно подробной биографии заметка заканчивалась так: «…ныне продолжает свое авиационное образование в Институте инженеров Красного Воздушного Флота имени Н. Е. Жуковского». Теперь автор хочет ввести в повествование рассказ о своей встрече с генерал-лейтенантом инженерно-авиационной службы, доктором наук, профессором академии Владимиром Сергеевичем Пышновым. Вот уж никогда не думал, что попаду в гости к этому известному теоретику авиации, по учебникам которого постигали премудрости науки несколько поколений советских авиаторов. Учился по ним и я. Говоря откровенно, курсанты летных школ считали теорию авиации не столь необходимым предметом — «на формулах не полетишь». Вот техника пилотирования — другое дело. Но рано или поздно жизнь неумолимо доказывала, что без формул не обойтись даже рядовому летчику.
В начале сороковых годов мне пришлось, выполняя срочное задание, лететь в сильнейший снегопад, почти вне видимости земли из Комсомольска-на-Амуре в Хабаровск. Чтобы не сбиться с пути, я летел вдоль берега реки на очень малой высоте.
В открытой кабине легкого самолета было холодно, лицо пришлось закрыть меховой маской с вырезами для глаз и рта, поднять воротник мехового комбинезона. Район полета был хорошо знаком, и, пересекая совершенно открытый, безлесый участок, я на какое-то мгновение расслабился. Вдруг скорее почувствовал, чем увидел, что сейчас врежусь в невесть откуда появившееся дерево… Рванул ручку на себя, самолет содрогнулся от удара, раздался страшный треск и вмиг прекратился… Самолет продолжал полет, но в правой плоскости на самом ее ребре зияла большущая дыра, а в середине крыла торчала сбитая ударом верхушка дерева… Оправившись от испуга, я стал лихорадочно соображать, как довести самолет до Хабаровска? Ясно, что сломан передний лонжерон — деревянная балка крыла. В каком же положении нужно держать самолет, чтобы снять нагрузку с разбитого лонжерона?
Мучительно вспоминаю формулу перемещения подъемной силы (а она-то и давит снизу, держит в воздухе) по крылу в зависимости от его положения — угла атаки. Формула эта в учебнике Пышнова…
— Владимир Сергеевич, — заканчиваю свой рассказ, — спасибо вам.
— Если так постигать необходимость знания теории, самолетов не напасешься, — качает головой Владимир Сергеевич, услышав эту историю.
— А ведь Славороссов, ваш товарищ, когда начинал, не знал теории, как и все в то время.
— Из-за этого и гибли больше всего. Наиболее талантливым интуиция помогала, но и они порой разбивались. Скорость теряли, срывались в штопор, не зная, что такой существует, да мало ли…
— Что вы скажете о вашем знаменитом соученике?
— Он как раз и был из плеяды талантливых летчиков, а вот систематических знаний не имел. И стал я у него вроде постоянного консультанта. Даже награду от Харитона Никаноровича получил, по тому времени необыкновенно ценную…
Владимир Сергеевич подошел к одному из книжных шкафов и достал три толстеньких, изрядно залистанных тома.
— Это подлинно инженерная энциклопедия — «Справочная книга для инженеров» Хютте. Он купил ее для себя, видите, надпись на обложке: «X. Славороссов»?
— Я вижу и вторую: «Пышнову от Славороссова. 9.4.23 г.».
— Большая ценность была, а вот не пожалел… Я даже отказывался брать, так он обиделся было… Да… А мне с ним заниматься — двойной интерес. Во-первых, часами мог слушать его рассказы о полетах, о войне, о людях, он ведь был очень наблюдателен. Во-вторых, узнавал от него такие авиационные тонкости, что сам бы и не догадался. Я ведь начинал с конструирования, а потом вижу, что многое не объяснено — отчего так, а не иначе, стал докапываться до истины. Вот и он кое-что мне подсказал. Он ведь столько испытал, перепробовал: и фотографированием с самолета занимался, даже хранил целую серию фотографий, сделанных с воздуха по просьбе Блерио, самолеты испытывал разных систем, а уж в переделки попадал…
Как-то в Италии совершил вынужденную посадку и сломал шасси. Посылает хозяину своему, Капрони, такую телеграмму: «При посадке сломал себе ноги, починил их в кузнице. Вылетаю». Остроумный был человек, веселый.