Страница 18 из 25
Иногда прогромыхает телега со снарядами, прокатится подвода с ранеными или убитыми.
Дороги не расчищают — все силы отданы бастионам. Живы будут бастионы — жив будет город.
За время последних боёв на Шварц–редуте вышло из строя больше половины артиллеристов. Оставшиеся в живых ветераны под огнём обучают новичков стрельбе из пушек. Новички — это вчерашние артельщики, каптенармусы, повара, мастеровые.
Коля Пищенко, чёрный от гари, охрипшим голосом даёт наставления коку.
— Я вам так скажу, — веско произносит мальчик, — для пушки самое главное — пыж вогнать потуже.
Видно, на всю жизнь запомнилась парню отцовская наука!
Кок почтительно кивает головой.
—…ежели будет зазор, плюхнется «лохматка» за вал — не далее. Кому польза? — поднимает палец юный наставник.
— Кому? — заворожённо переспрашивает кок.
— «Кому, кому»! Знамо дело — Пелисье! — снисходительно поясняет мальчик.
— А вчерась Пелисье разорвало на клочки, — неожиданно сообщает кашевар. — Нема больше нашего горлана.
Кок приподнял руку, чтобы перекреститься, но на миг задержался. «Подобает ли молиться господу богу за петуха убиенного? Животная ведь?» Но, поразмыслив, всё же перекрестился. «Петух — то ж божья тварь, и греха в этом нету!»
— Пелисье? Нашего?!
— Нашего. Того б, французского, складнее было. Да где его уцепишь? По блиндажам тот Пелисье ховается.
Колька помрачнел. Ему жалко весёлого петуха, ради которого рисковал жизнью.
— Сховать получше не смогли, — укоряет он кока, — в нашу «фурлыгу» засадили бы, может, и не прихлопнуло тогда!
— Да разве уцелеет ноне кто на бастионе? — рассудительно отвечает кашевар. — Люди гуртом гибнут, это тебе не какая-то там животная!.. Ложись! — неожиданно кричит он и бросается на землю.
Рядом громыхнула бомба. У соседней пушки кто-то вскрикнул и сразу же замолчал — видно, убило.
Кока и Николку обсыпало землёй. Кашевар ощупал себя — как будто цел!
— Живой? — толкнул он Кольку.
— Живой! — парнишка вскочил и стал отряхиваться.
— Ну, а коли живой, то давай продолжай ученье. Не ровен час, поранят тебя, али ещё что…
— Заряжайте! — командует Колька.
Кок, натужась, подтащил ядро и стал заряжать пушку, припоминая наставления юного бомбардира.
— Поспешайте, — торопил Колька, — прибойник не кривить… Так… так… хорошо, — он сам припал к прицельной планке, удовлетворённо скомандовал:
— Пли!
Кашевар поднёс к запальному отверстию шипящую пороховую свечу, и пушка, вздрогнув, выплеснула бомбу на французские траншеи.
— Теперь дело пойдёт, — одобрил Колька и отошёл к своим мортиркам.
Их у него вновь было две — на радость Николкину, взамен разбитой батарейцы раздобыли мальчугану новую кегорну, точь–в-точь, как ту, что разбило!
Обстрел редута заметно усилился. Усилился и обстрел всех бастионов. С земляного вала хорошо видно, как загорелся пороховой погреб на Малаховой кургане и весь курган превратился в чёрное, исполосованное багровыми языками облако.
Наступила тревожная ночь. Город полыхал кровавым заревом. В бухте горел фрегат «Коварна», гружённый спиртом, и зеленоватое пламя освещало развалины бастионов левого фланга обороны, помогая врагам вести ночью пристрелочный огонь.
К утру бомбардировка поутихла.
Начинался 349–й день обороны.
— Идут!
— Спокойно, Николка.
— Палить надобно…
Кок взглянул в сторону офицерского блиндажа: на крыше его стоял лейтенант Ханджогло и спокойно наблюдал за противником.
— Будет указание, Николка. Его благородие не прозевают.
В эту минуту лейтенант повернулся, словно подслушал разговор, и, не повышая голоса, как-то по–домашнему скомандовал:
— Картечью… Пли!
Прогремел выстрел. Рядом отозвалось другое орудие.
«Кок палит», — отметил про себя Николка.
Кок стрелял, как истый бомбардир. Худой, в обгорелом тельнике, он метался от пушки к бомбам и обратно. Быстро заряжал и стрелял беспрестанно, не прислушиваясь к командам — да их и не было слышно. Кок командовал сам себе:
— По французу — пли! По турку — пли! По сардину — пли!
Рядом с пушкой упал бочонок. В днище его дымился фитиль.
— Это что ещё за штуковина? — удивился кок!
— Мина! — раздался голос сигнальщика. — Ложись!
Колька припал к земле, а кок бросился к бочонку, как страус, делая двухметровые шаги.
Фитиль зловеще продолжал шипеть и дымиться — огонёк подбирался к днищу. Кок схватил лопату и, недолго думая, обрубил фитиль.
Теперь мина была не опасна. Теперь это был просто бочонок со ста килограммами пороха.
— Чуть на небеси не вознесли! — кок спрыгнул в ров.
Николка хотел что-то спросить у него, но кок с виноватой улыбкой проговорил:
— А меня, кажись, поранило…
— Куда? — встрепенулся мальчишка.
— Вроде туточки, — кок неуверенно поднял руку, словно боясь ошибиться,
Николка разорвал тельник и увидел у предплечья кровавое пятно.
— Должно, «лебёдушка» поцеловала, — поморщился кашевар. — Эк, жалит, хвороба!
Парнишка стал поспешно накладывать повязку. Нужно было торопиться — синие мундиры совсем близко..
Краем глаза Николка заметил, что одна из колонн повернула к пятому бастиону, другая движется прямо на них.
Лейтенант Ханджогло приказал прекратить огонь: навстречу французам разворачивался Житомирский полк.
Колька видел, как сошлись, смешались в пёструю, скрежещущую толпу две волны. Блестя, словно рыбы, выпрыгивали над головами сабли и стрелы штыков. Доносились отчаянные крики озверевших людей.
Схватка шла в ста метрах от редута. Артиллеристы, забыв про опасность, выскочили на вал. Когда б не приказ «оставаться у орудий!», все они были бы уже там — с житомирцами.
Бой был коротким, как вспышка молнии, и, как молния, испепеляющим: колонна французов не возвратилась в траншеи, но и наших пехотинцев осталось не больше двух десятков.
А из второй параллели вражеских окопов уже вырастала новая волна. И она захлестнула Шварц–редут. Сине–красные мундиры смешались с полосатыми тельняшками матросов и холщовыми рубахами солдат. Защитники редута дрались кто чем мог: ядрами, камнями, прикладами. Схватка шла между орудиями, на крышах землянок…
Колька, спрятавшись за разбитой пушкой, палил из трофейного пистолета. Рядом раздалась дробь вражеских барабанов. И тут он увидел, как француз на валу пытается укрепить знамя. В исступлении Колька стреляет в него несколько раз. Но всё мимо, мимо, мимо! И тут, когда он уже отчаялся сбить ненавистный трёхцветный стяг, ядро с пятого бастиона разрывает в клочья вражеского знаменосца вместе со знаменем.
За траверсом редута послышалось громовое «ура!». Ещё не успев сообразить, в чём дело, французы бросились назад и неожиданно оказались в мешке.
Ст. Фролов. КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ СОБЫТИЙ ОБОРОНЫ (окончание).
При штурме Корабельной стороны противник имел почти четырёхкратное (80 против 22 тысяч) превосходство в силах. Враги захватили Малахов курган, хотя непобеждённой оставалась Корниловская башня, которую защищал поручик Юний.
Фактически больше ни одно наше укрепление не было взято ни французами, ни англичанами, ни турками. Упорнее других сражались пятый бастион, редут Шварца и соседний люнет Белкина. В бумагах одного из русских генералов есть такая запись:
«…Едва эти массы были отбиты и бежали в свои траншеи, как оттуда свежие колонны бросились на редут Шварца. Приступ с фронта и левого фаса был отражён, но на правом фасе французы ворвались в редут, и тогда завязался жестокий рукопашный бой с житомирцами, минцами и екатеринбургцами, из коего ни один француз, из числа ворвавшихся, не вышел живой, за исключением 153 взятых в плен. В числе этих пленных полковой командир линейного № 46 полка Баннюр, четыре обер–офицера и 148 нижних чинов. Неприятель ещё бросался на редут Шварца, но уже не с тою запальчивостью, и был отбит огнём с бастиона и люнета Белкина…»
Севастопольцы выдержали этот страшный натиск. Однако вечером того же, 28 августа, к огромному удивлению противника, Горчаков отдал приказ оставить бастионы и переправляться на пароходах или переходить по плавучему мосту на Северную сторону. Одновременно специальные команды начали взрывать пороховые погреба, уничтожать батареи и орудия…