Внук кавалергарда

Я протянул ему письмо от сестры, где она описывает свою жизнь. Он прочитал, постучал сложенным письмом по столу и выдавил сквозь зубы: «Это многое объясняет, но никак не оправдывает твоей дурацкой привычки, мы найдем другой путь».

Игра в карты — мой любимый конек, и я тут же, без злого умысла, предложил ему:

— Давай, Сань, в партейку скинемся.

И тут же собрался бежать в зал за колодой карт.

— Да, я вижу, ты не веришь мне, — обиженно сказал он и, пьяно поднявшись, стал стягивать с себя водолазку. То, что я увидел на его теле, привело меня просто в дикое изумление. Он весь был синим. Весь в татуировках. Изумленный, я стал ходить вокруг него, как когда-то ходил по залам Эрмитажа. Татуировки были выполнены настолько изящно, что не рассматривать их было б преступлением.

На груди два ангела вешали тяжелый крест, по предплечьям были наколоты какие-то шестигранные звездочки, на правом плече роза с воткнутым в цветок кинжалом, по жалу которого стекала капля крови. На спине — каменистая гора, на которой стоял замок с опускающимся на цепях мостом, к которому по брусчатке в обрамлении кустов спешили на конях два всадника. Рыцарь в доспехах и всадница в шляпе с пером и в длинном платье. Как художник, я был просто поражен увиденным.

— А что у тебя за простенький, маленький крестик на левом плече с буквами СОС по-английски? — поинтересовался я.

— Ему одному место на моем теле, — крякнул Саня. — Накололи дворовые пацаны задолго до тюрьмы, выкололи с крестика моей бабушки, а СОС — это просто так, о всей нашей бестолковой сутолоке или как о терпящих в жизни бедствие, — бурчал Куркин, натягивая водолазку.

— А в карты ты лучше с приблатненным Колобком играй, он год за ворованных курей схлопотал и за время отсидки все масти выучил назубок. Теперь видишь, как блатует, ни слова по-русски не знает, просто жуть берет. И где он так наблатыкался, должно быть, в тюремном туалете. Где петухи очко чистят, — гадал Саня, поправляя длинный ворот водолазки.

Был у нас на станции такой слесарь по кличке Колобок, паренек кругленький, как бильярдный шар, отсидевший год за ворованных курей или гусей, там не поймешь. Но с ужасно уголовным языком был товарищ. И порой не поймешь, что он хотел тебе сказать или спросить у тебя что-то.

Любимая поговорка у него была: «При чем здесь директор бани, если гром поросенка убил?»

Я однажды не выдержал и поправил его: «Гром не убивает, гром гремит. А убивает молния».

На что он мне с гонором ответил: «Сколько вас, грамотеев, я передавил и сколько передавлю, не пересчитать!»

Вот таким был пузатенький Колобок.

Саня взял со стола пустой стакан и, заглянув в него, пошатываясь, выдохнул с нарочитым укором:

— Ты, хозяин, забывать стал свои прямые обязанности.

Я открыл новую бутылку и торопливо налил ему.

— А Лебедь мой долг перевел на себя. Отыгрался и вдобавок нахлобучил фиксатого орла на хороший куш, — икнув, он попытался вилочкой поймать кильку в банке.

— И я дал ему зарок, карты в руки не брать. А чуть позже он предложил мне выгодную аферу на пересылке. Дело в том, что пересыльная тюрьма была на территории нашей зоны. И вот Лебедь познакомил меня с кладовщицей всякого пересыльного шмотья. Там костюмы, брюки, свитера, фуражки, шляпы и прочая гардеробная дребедень. Кладовщица вольнонаемной была. Такая худосочная рыжеватая бандерша Зоя. Вот я с ней и схлестнулся на почве спекуляции пересыльных шмоток. Она отдает мне квитки на это тряпье, я иду с ним на пересылку, доступ у меня был. Несу в сидоре, где фотоаппарат лежит, врученные кладовщицей пятьдесят пачек «Беломора». Она и сама дымила, как паровоз. Там, в камере, нахожу нужных пассажиров по квиткам и предлагаю им шухнуть их тряпки на пять или десять пачек «Беломора». Знал, что с куревом у их напряженка. Почти все соглашались. И правильно делали. Ведь за время своей отсидки они на новое тряпье заработают. Возвращался, она всегда честно со мной рассчитывалась. Двадцать процентов как с куста. И так таким челноком я нагреб около пяти тысяч. Отправил домой. Переслать по своим каналам тоже помог Лебедь. И через месяц получаю от сестры письмо. Пишет, спасибо, братишка, деньги человек от тебя принес. Наняли мы людей, они домик наш отремонтировали и даже прикупили двух поросят в хозяйство. И мамке купили хорошие лекарства. Совсем плохая стала. Живет тем, что тебя день-деньской дожидается.

Куркин вдруг ткнулся лицом в ладони и, всхлипывая, заплакал. Растирая мокрые глаза запястьем руки, судорожно выдохнул:

— На всем белом свете для зэка есть один человек — это мама. Не дождалась меня родненькая, померла.

Он снова зарыдал. Я поспешно плеснул водки в стакан и поднес ему:

— Давай за упокой ее души, — и мы выпили. Тут хлопнула воротная калитка и послышались женские голоса.

— Жена, — определил я и предложил ему, от греха подальше, пойти в палисадник.

— Сам знаешь, — согласился опьяневший Саня, сворачивая общую тетрадь в рулончик.

И мы отправились во двор. Я сгреб бутылку с остатком водяры и банку консервов. На пороге столкнулся с женой и ее сестрой Танькой.

— Ты куда? — блеснув очками, стала строго допытываться жена.

— Друга провожу — буркнул я, обходя ее.

И тут же у меня за спиной началась ее песня сестре:

— Нельзя ни на минуту одного дома оставить, как тут же начинаются пьянки, и так далее и тому подобное.

Мы присели в садике на скамейке, и я, наливая остаток водки в пластмассовый стаканчик, до этого висевший на сучке сирени, поторопил его заинтересованно:

— А дальше что?

Он пьяно вытаращил на меня свои буркалы и удивленно переспросил:

— Что дальше? — и, видно, вспомнив свой рассказ о зоне, махнул рукой, — а ничего. Отмотал свой срок. Выпустили. Лебедя-то выпустили на полгода раньше меня по УДО. Вернулся, и все пошло по-людски. Работать устроился, с девкой познакомился, жениться уж собирался. А тут как-то раз пошли под Новый год мы с ней на танцы, но не фартит мне на Новый год, ой, не фартит, — расстроенно хлопнул он рукой по коленке. — Танцуем с ней, и вижу, здоровый длинноволосый и бородатый парень подмигивает мне. Что, думаю, петуха нашел? А он головой кивает мне на фойе. Ну, вышли. За нами следом гребет орел, ему под стать. Думаю, дело швах, с двумя не справлюсь. А присмотрелся к бородатому и вижу, это же Лебедь. Сам Лебедь. Когда наобнимались, он представил мне своего кореша: «Познакомься, вор в законе Ворон».

Екнуло у меня от паскудного предчувствия сердечко. Кумекаю, к чему воронье слетелось. Столько пернатых вместе собралось, не к добру это. Жареным пахнет. Но, молчу и слушаю Лебедя.

А он мне лепит розовый цвет по делу.

«Помнишь, должок за тобой, сейчас и пришло то время расплачиваться. Готов к труду и обороне?»

Я постарался бодренько ответить: «Готов».

«Нам шестерки донесли, что в вашу центральную аптеку завезли на все больнички района богато марфуши и прочей наркоты. Вот мы и решили избавить ваших аптекарей от такого муторного занятия, как дележка по шарашкам. Решили сами поделить. Твое дело нам шухер обеспечить. На стреме стоять будешь, за это бабки солидные получишь. Веришь мне?»

Мне ничего другого не оставалось, как ответить: «Верю!»

«А теперь идемте, прошвырнемся вдоль аптеки», — предложил Ворон.

Ну, короче говоря, сделали мы на Новый год аптеку, сработали чисто, без сучка и задоринки.

Три мешка наркоты, общей суммой на двести тысяч рублей, запичкали в багажник их тачки, и они отчалили на Куйбышев. И я облегченно вздохнул, тогда еще не ведал, что разборки впереди. И приблизительно еще не знал, что шалопут Лебедь глушанул намертво сторожа аптеки. Услышал только через три дня, когда расчудесный Лебедь мне привез мою долю, коробку из-под ботинок. Говорит: «Твой куш за содеянный грех».

Открыл я, значит, коробку, а в ней пачками купюры. Тогда я полез в подпол и закопал с глаз долой этот чертов ящик, как чувствовал, что это для меня подлянка. Ни рубля из коробки не взял.