Пленник волчьей стаи

Волк вздрогнул. Его янтарный зрачок уже покрывал­ся налетом — знаком смерти. Атувье вынул нож. Он хотел помочь волку поскорее уйти из этого, такого несправедли­вого, мира. За спиной заскрипел снег. Атувье обернулся.

—      

Какой большой хвостатый. У него совсем черная спина. Я таких еще не видел. Хорошая добыча,— сказал Вувун.

Атувье вскочил. Пареньский нож недобрым светом блеснул в его руке. Вувун попятился — его испугал взгляд богатыря. Сейчас Атувье сам был похож на рас­свирепевшего волка, белки его глаз налились кровью.

—      

Ты убил... моего друга. Этот волк спас меня от бе­шеной стай,— прохрипел Атувье и, скрипнув зубами, со стуком вложил нож в деревянные ножны.

Пораженный Вувун открыл рот, испуганно заморгал.

—      

Этот... хвостатый спас тебя... от других хвостатых? Какомэй, я... не знал.

Атувье досадливо отмахнулся. Он взял на руки еще живого волка и понес дорогую ношу к яранге. Зачем он нес его. Атувье и сам не понимал. Не мог он всадить нож в сердце умиравшего друга! Не мог! Искорка какой-то неясной надежды мелькнула в его душе.

Потрясенный Вувун смотрел в спину уходившего то­варища. Вздохнув, он направился к мертвой волчице. Во­ткнув прикладом винчестер в снег, Вувун вынул свой нож и принялся сдирать шкуру с убитой.

Когда Чайвына увидел Атувье с волком, на руках, то сначала подумал, что не потерял ли свой ум этот парень.

—      

Чайвына,— сказал Атувье,— этот волк две весны назад спас мне жизнь. Его собратья хотели разорвать ме­ня. Черная спина дрался за меня с ними. Храбро дрался. Мы вместе залечивали раны. Потом он жил со мной, охранял мою жену, моего сына...

—      

Какомэй! — удивился Чайвына и подошел ближе.

—      

Чайвына, мне говорили, что ты можешь хорошо ле­чить раны у собак и оленей. Сделай так, чтобы мой вер­ный друг не ушел к предкам. Сделай, Чайвына, и я... я отдам тебе всех оленей, которых обещал мне справедли­вый Килькут. Помоги этому волку, мудрый Чайвына.

Маленький Чайвына, польщенный словами богатыря Атувье, приосанился.

—      

Положи его,— приказал он. — Я должен посмот­реть.— Он нагнулся, зацокал, покачал головой, потом многозначительно изрек, обернувшись к затаившему ды­хание Атувье: — Поскорее неси его в ярангу. Ему повез­ло — пуля не повредила горло, она хорошо прошла его те­ло. Из него вышло много крови, но это ничего. Видно, добрые духи помнили, что он спасал тебя, и потому не­множко отвернули пулю.

Три дня хлопотал Чайвына возле раненого волка, ле­жавшего в закутке на оленьей шкуре у задней стенки яранги. Чайвына перевязал ему раны полосками свежих, невыделанных оленьих шкур, предварительно смазав их жиром, перемешанным с целебными травами. На четвертый день Черная спина ожил, полакал из глиняной мис­ки мясного отвара.

У собак и волков раны быстро заживают. Уже на пятый день Черная спина встал, но ходить не мог. Зато с жадностью набросился на кусок свежей оленины, кото­рый принес ему Атувье.

—    

Скоро совсем здоровым будет, — сказал подошед­ший Чайвына и привычно зацокал, что означало удивле­ние и восхищение.

—      

Мудрый Чайвына, я обещал тебе отдать тех оленей, которых... обещал мне за работу Килькут. Я сдержу слово,—напомнил Атувье и добавил: — Это будет совсем маленькая плата за жизнь моего друга. Знай, Чайвына, я всегда буду помнить тебя.

Чайвына, растроганный словами большого Атувье, от­махнулся.

—     

И-и, не надо мне твоих оленей. У тебя жена и сын, их кормить надо. Ты уже расплатился.

—     

Чем? — не понял Атувье.

—     

Хорошими словами. Плохое слово — нож в грудь, хорошее слово — кусок оленины; услышишь его — тут совсем хорошо, — Чайвына погладил грудь. Мало добрых слов за свою кочевую жизнь слышал малооленный че­ловек Чайвына и потому правду сказал.

А Черная спина рвал кусок оленины и не видел, что на перекладине у входа в ярангу висят шкуры его со­братьев. Одна белая, вторая серая большая, но без хвоста, третья поменьше... Не знал раненый вожак стаи, что ест мясо оленухи, растерзанной Бесхвостым.

 * *

*

Не п

рав был Атувье, когда предупреждал азартного Ву­вуна,— стая отомстила за смерть белой волчицы.

Перед заходом солнца волки подошли к тому месту, где Вувун свежевал волчицу. Они пришли на запах крови и на крик ворон, как всегда первыми явившихся к падали или на свежую кровь. Волки сожрали мясо подруги во­жака и, опьянев от запаха крови, ринулись к стаду. Стаю повел Бесхвостый.

В небе уже горел Большой Бледный Огонь, и волки хорошо разглядели, где отдыхало основное ядро стада. Однако Бесхвостый, усвоив уроки пропавшего Вожака, не торопился давать сигнал к Большой Охоте. Он сам пошел на разведку к главному клубку рогатых и вскоре услы­шал, что человеки и собаки стерегут этих рогатых. Обе­жав стороной, Бесхвостый наткнулся на отошедший в ложбинку маленький косяк важенок.

Подобрались к рогатым самкам с подветренной сто­роны. Бесхвостый, не переставая слушать звуки ночи, расставил стаю полукругом и дал знак.

С хрипом и рычанием стая врезалась в косяк. Обезу­мевшие важенки, сшибаясь рогами, бросились под защи­ту основного стада. Настигнув оленуху, волк прыгал ей на спину, сшибал и вонзал свои белые как снег клыки в горячее тело жертвы... Пять оленух и с десяток крохот­ных оленят уже купались в собственной крови. Слышался треск раздираемого мяса.

Дорвавшись до крови, волки обезумели, забыли про Большой Гром. И были наказаны. Чайвына и Вувун, сме­нивший мальчика Ияйя, не промахнулись — Бесхвостый, а за ним и молодой волк отправились охотиться вместе с предками.

Черная спина не слышал Большого Грома, не знал, что по другую сторону яранги висят шкуры бойцов его стаи, шкура его подруги. Черная спина был доволен: он снова жил с человеками, с человеком-другом. Боль в гру­ди понемногу засыпала...

Узнав о нападении хвостатых на его отельное стадо, Килькут, который все эти дни был весел, сразу притих. Весь день просидел он у костра своей яранги, не видя никого. Его родня и родные малооленные людей не при­ставали к нему с расспросами. Пусть думает, пусть вспоминает улетевшие дни старый человек. Лицо Киль­кута стало серым, как пепел. Старик все глядел и глядел на танец огня, надсадно кашляя. Ночью он тихонечко по­станывал, по-детски всхлипывал. Утром его мамушка Омрина шепотом сообщила всем, что после погребального костра Килькут недолго будет жить среди «верхних лю­дей». Там он скоро станет сначала мальчиком, потом младенцем и вернется на землю. Все согласились с ней: если перед смертью человек во сне плачет как ребенок, он вернется на землю новорожденным.

В полдень Килькут велел позвать Тайнава. За ним по­бежал Ияй, который тоже готовился стать бегуном. Когда Тайнав подошел к отцу, тот встал с чурбачка.

—      

Кмигн, я решил: ты проводишь меня. Завтра. Про­водишь копьем. Я тоже провожал копьем своего отца.

Тайнав отшатнулся. Румянец на его щеках истаял. Белым стало лицо великого бегуна.

—      

Отец,— прошептал он,— пусть тебя проводит Чайвына или Киглавав. Они хорошо умеют провожать.

Килькут тяжким взглядом оглядел перепуганного сына. Их обступили люди.

—        

«Верхние люди» дали мне знак — они забрали пять важенок и десять каюю, — тихо сказал Килькут.— «Верх­ние люди» дали знак, чтобы я торопился к ним. Там сейчас осень, и мне надо будет подыскать на зиму хоро­шее пастбище для моих оленей. Это не волки зарезали моих оленей. Все знают: Килькут всегда ходил рядом с олен

н

ым счастьем. Я уйду завтра, и ты проводишь меня. Тебе оставляю стадо. Мне надо торопиться, там скоро наступит зима.

Люди поняли Килькута. Да, в том мире все наоборот: если здесь сейчас весна — там осень. Когда на земле ночь, в мире предков — день.