Страница 17 из 22
— «Кто приходит с хорошим, тому еще лучше…»
А поскольку валиде молчала, то ли не желая отвечать на слова Корана, то ли выжидая, что Ибрагим скажет дальше, добавил:
— «А кто приходит с дурным, лики тех повергнуты в огонь».
Она продолжала молчать, еще упрямее сжимала свои темные губы, бросала на Ибрагима взгляды, острые, как стрелы, обстреливала его со всех сторон быстро, умело, метко.
— «Только вы своим дарам радуетесь», — снова обратился он к спасительным словам из книги ислама.
— Так, — наконец нарушила она невыносимое свое молчание. — Подарок? Ты хочешь получить какой-то подарок? Какой же?
— Не я, ваше величество. Не для меня подарок.
Ощущал необычную скованность. Намного проще было бы тогда, ночью, сказать по-мужски Сулейману: «Приобрел редкостную рабыню. Хочу тебе подарить. Не откажешься?» Как сам Сулейман еще в Манисе подарил ему одну за другой двух одалисок, довольно откровенно расхваливая их женские достоинства.
— Для кого же? — спросила валиде, и теперь уже не было никакого отступления.
— Я хотел посоветоваться с вами, ваше величество. Мог ли бы я подарить для гарема светлейшего султана, где вы властвуете, как львица, удостоенная служения льву власти и повелений, подарить для этого убежища блаженств редкостную рабыню, которую я приобрел с этой целью у почтенного челеби, прибывшего из-за моря?
— Редкостную чем — красотой?
— Нравом своим, всем существом.
— Такие подарки — только от доверенных.
— Я пришел посоветоваться с вами, ваше величество.
Она не слушала его.
— Доверенными в делах гарема могут быть только евнухи.
Он пробормотал:
— «…а если вы еще не вошли к ним, то нет греха на вас…»
Она и дальше не слушала его. А может, делала вид, что не слушает?
Спросила вдруг:
— Почему ты захотел подарить ее султану?
— Уже сказал о ее редкостном нраве.
— Этого слишком мало.
— Ходят слухи, что она королевская дочь.
— Кто это сказал? Она сама?
— Люди, которым я верю. И ее поведение.
— Какое может быть поведение у рабыни?
— Ваше величество, это необычная рабыня!
Она была упряма в своем упорстве:
— Когда куплена рабыня?
Ибрагим смутился:
— Недавно.
— Все равно ведь я узнаю. Негоже с Бедестана вести рабыню в Баб-ус-сааде. Она должна быть должным образом подготовлена, чтобы переступить этот высокий порог.
Валиде долго молчала. Нечего было добавить и Ибрагиму. Наконец резные губы шевельнулись:
— Она нетронута?
— Иначе я не посмел бы, ваше величество! «И вложи руку свою за пазуху, она выйдет белой без всякого вреда…»
Валиде снова погрузилась в молчание, теперь особенно длительное и тяжелое для Ибрагима. Наконец встрепенулась и впервые за все время глянула на него лукаво, подлинно по-женски:
— Ты не справился с нею?
У Ибрагима задергалась щека.
— Уже покупая, я покупал ее для его величества! Заплатил двойную цену против той, какую запросил челебия. Бешеную цену! Никто бы не поверил, если назвать.
Она его не слушала и уже смеялась над ним.
— Тебе надо для гарема старую, опытную женщину. Иначе там никогда не будет порядка. Помощи от евнухов ты не хотел, потому что ненавидишь евнухов. Я знаю.
Помолчала — и потом неожиданно:
— Я пошлю проверить ее девственность. Ты возьмешь с собой евнухов.
— Сейчас?
— Откладывать нельзя.
— Я бы мог попросить вас, ваше величество?
— Ты уже попросил — я дала согласие.
— Кроме того. Чтобы об этом знали только мы.
— А рабыня?
— Она еще совсем девочка.
Валиде строптиво вскинула голову. Пожалела о своей несдержанности, но уже не поправишь. Может, вспомнила, что и ее привезли в гарем шах-заде Селима тоже девочкой. До сих пор еще не была похожей на мать султана Сулеймана. Скорее старшая сестра. Всего лишь шестнадцать лет между матерью и сыном. В сорок два года она уже валиде.
Память начинается в человеке намного раньше всех радостей и несчастий, которые суждено ему пережить.
Она встала. Была такого же роста и так же тонка и изящна, как Рушен. Ибрагим почему-то подумал, что они должны понравиться друг другу. Поклонился валиде, проводил ее до перехода в святая святых.
Волочить за собой евнухов было противно, но доверить это дело никому не посмел. Молча проехал со своей свитой сквозь врата янычар, мимо темной громады Айя-Софии, мимо обелисков ипподрома. Дома прогнал слуг, свел евнухов валиде со своими, пошел от них на мужскую половину, ждал пронзительного девичьего крика, стонов, рыданий, но наверху царила тишина, и он не вытерпел, пошел туда. Черные евнухи с одеждой Рушен в руках ошалело гонялись за ней по тесной полутемной комнате, а девушка, встряхивая своими небрежно распущенными волосами, изгибаясь спиной и бедрами, убегала от них, из груди ее вырывался не то смех, не то всхлип, глаза пылали зеленым огнем, точно хотели испепелить нечестивцев, ноздри трепетали в изнеможении и отчаянье. Увидев Ибрагима, Рушен показала на него пальцем, затряслась в нервном смехе.
— И этот пришел! Чего пришел?
— Посмотреть на тебя в последний раз! — спокойно сказал Ибрагим.
— В первый!
— Да. Но и в последний!
— Так гляди. Те уже глядели! Искали во мне. Чего они искали? Вели теперь удушить меня, как это у вас водится.
— Не угадала. Пришли взять тебя в подарок.
— Подарок? Разве я неживая?
— Имей терпение дослушать. Хочу тебе большого счастья.
— Счастья? Здесь?
— Не здесь. Поэтому и дарю тебя самому султану. В гарем падишаха.
— В гарем султана? Ха-ха-ха! Тогда зачем же раздевал?
— Посмотреть на твое тело.
— А что скажет султан?
— Должна молчать об этом. А теперь прощай. И оденься.
Он отвернулся и направился к ступенькам. «И порядочные женщины благоговейны, сохраняют тайное в том, что хранит Аллах».
Книга
Человеку заповедано (и не наяву, а во сне, чтобы имело вид пророчества): читай!
Не ведая что, не зная, как, и где, и каким способом, — читай!
Предназначение твое на земле и в мире: читай!
Читай на земле следы живые и мертвые, на камне и на песке, в листве деревьев и в травах, в солнечном мареве и в дождевой мгле, в течении рек, в глазах детей и женщин, в беге оленя, в прыжке льва, в пении птиц, в полыхании огня, в бесконечных просторах неба — читай!
Огненные литеры выжжены в твоем сердце и в мозгу, выйдут из сердца и мозга, засияют ярче всех самоцветов земли, запылают ярче всех огней небесных — читай!
В книге будет о женщине и трапезе, о животных, среди которых тебе жить, о добыче и раскаянии, о громах небесных и темных ночах, о свете и пчеле, о преградах и вере, о мурашке и поколении, об ангелах и поэтах, о садах и дымах над костром, о вечных песках и победах на болотах, о горах и звездах над шатром, о луне, и железе, и охоте к приумножению, и вознесению, и падению, и страсти, и смерти неминуемой, и: «Знайте, что жизнь ближайшая — забава и игра, и красование и похвальба среди вас, и состязание во множестве имущества и детей, наподобие дождя, растение, от которого приводит в восторг неверных; потом оно увядает, и ты видишь его пожелтевшим, потом бывает оно соломой, а в последней — сильнее наказание и прощение от Аллаха, и благоволение, а жизнь ближняя — только пользование обманчивое».
Ученые хаджи читали Коран у султанских гробниц, поставленных на холмах Стамбула, где когда-то стояли византийские храмы.
Венецианские баилы — послы — собирали по городу сплетни, чтобы потом пересказывать их всей Европе.
Мудрый Кемаль-паша-заде вел дневник нового султана Сулеймана.
Кемаль-паша-заде пересказал для покойного султана «Гулистан» великого Саади. Написал поэму о любви Юсуфа и Зулейки, сделал множество толкований Корана и шариатского права — меджелле. Приставленный к Сулейману еще в Манисе, он поехал за новым султаном в Стамбул и сопровождал его во всех походах, тщательно записывая все хорошее и дурное, так что султан даже не выдержал и спросил у своего ближайшего славотворца, не заносит ли он в дневник также о султанских женах и детях.