Страница 166 из 184
Правительство Карла VII также попыталось оживить торговые потоки, парализованные войной, и даже создать их заново сообразно новой политической карте. Самым активным инициатором этой политики, несомненно, был Жак Кёр, вошедший в Королевский совет в 1443 г. Он действовал не в одиночку. Но именно Жак Кёр тогда придал средиземноморской торговле Франции совершенно новый импульс. Он создал компанию «Галеры Франции», чтобы избавиться от дорогостоящего посредничества итальянцев в связях с Востоком, и утвердил назначение Монпелье средиземноморским портом королевства, еще не владевшего Марселем. Чтобы укрепить это предприятие, Карл VII предоставил своему казначею монополию на экспорт французских товаров в мусульманский мир. Потом он предоставил льготы портам Эг-Морт и Ла-Рошель, избавив их от нового налога, которым обложили экспорт пряностей и всех восточных товаров — экспорт, который в 1446 г. по всем сухопутным дорогам был запрещен. Король прямо-таки вынуждал купцов выбирать те или иные маршруты.
Политика в отношении ярмарок вытекала из тех же забот, из того же дирижизма, диктуемого необходимостью содействовать экономическому подъему. Ярмарки давно пришли в глубочайший упадок. От шести ежегодных съездов, собиравших в четырех шампанских городах купцов всей Европы, осталось лишь смутное воспоминание. Ярмарки в Ланди, рядом с Сен-Дени, сохранялись до середины периода английской оккупации, но в только качестве местного продовольственного рынка, а не делового центра. Ярмарки, созданные в Лионе в самый разгар кризиса, в лучшем случае прозябали. Что касается лангедокских ярмарок в Пезенасе и Монтаньяке, они остались крупными центрами торговли сукном между Лангедоком и Руссильоном, но болезненно воспринимали угрозы, которые чаще создавали живодеры всех мастей, чем набеги английских армий.
В этот-то период Карл VII счел ловким ходом (результаты его разочаруют) увеличить число ярмарок в стране. Во всяком случае, ему пришла в голову хорошая мысль оживить бывшие ярмарки, предоставив той налоговые льготы, другой торговые монополии. Так он создал иллюзию воскрешения шампанских ярмарок: ордонанс 1445 г. восстановил шесть ярмарок, подтвердил прежние привилегии, ввел новые. Но все это не компенсировало открытия сухопутных путей, отныне вполне надежных, через Сен-Готард и Бреннер и морского пути через Гибралтар, появление которого еще в 1300-е годы резко изменило карту торговых связей между средиземноморским миром и странами Северного моря.
В Лионе было две ярмарки в год, которые еле теплились. Не придав этому значения, учредили третью и велели, чтобы все французские и иностранные монеты имели на этих ярмарках свободное хождение. Это значило избавить рынок от определенных оков: прежде он страдал от того, что купцы были обязаны менять иностранную монету.
Точно так же Карл VII вернул ярмаркам в Ланди, заснувшим лет на пятнадцать, относительное процветание путем освобождения от некоторых налогов, которого хватило, чтобы привлечь купцов из Фландрии и Артуа, Шампани и Бургундии. Ланди уже мог быть лишь чисто региональным экономическим центром. Во всяком случае, он пользовался исключительным географическим положением: это был перекресток речных и сухопутных путей, ведущих в Париж, но без корпоративных ограничений, которые действовали в столице и сдерживали там инициативу.
Королевское правительство сумело также повысить значимость лионского «перекрестка» и помочь этому королевскому городу в торговом соперничестве с Женевой. Ордонанс 1445 г. запретил всем купцам вывозить какие бы то ни было товары на женевские ярмарки, предварительно не выставив их — то есть не предложив для продажи — на лионских. Политика в отношении портов и ярмарок имела общую направленность: Карл VII создавал карту французской торговли.
Это делалось в расчете на будущее процветание. Король восстановил ярмарки в Ланди 15 апреля 1444 г., за шесть недель до Турского перемирия. Правда, сделано еще ничего не было, а в первую очередь надо было заново заселить города.
Увеличить и умножить население, число людей всякого сословия и достатка, что не могло бы совершиться ни быстро, ни легко, если там не станут часто появляться люди и товары.
Может быть, легче всего к тому моменту было заново заселить столицу. Королевская администрация, вернувшись, образовала слой людей с высокой покупательной способностью, которая всегда способствует активизации дел, даже когда жалованье платят с запозданием. Нужно было лишь немного стимулировать миграцию простонародья, чтобы возобновилась прежняя оживленность. Это и сделал Карл VII, освободив на три года от всех налогов — кроме налога на вино — нормандцев, которые пожелают бежать от английского владычества и обосноваться в Париже. Тем самым он выигрывал по двум статьям: увеличивал число парижан и уменьшал численность податного населения в ланкастерской Нормандии. Чтобы ускорить экономическое разорение противника, король даже ввел запрет на импорт всего английского, нормандского или бордоского сукна.
Экономическое возрождение королевства позволило восстановить финансовую сферу. При этом добивались не столько большего объема финансов, превращенных в наличность (Карл VII никогда по-настоящему не испытывал недостатка в средствах), сколько регулярности возможного финансирования государства. При любой возможности, фактически раз или два в год, обязательно обсуждали с депутатами Генеральных или провинциальных штатов принципиальную возможность выделения помощи (эда), «даруемой для ведения войны», и ее сумму. Налог воспринимался как нескончаемое бедствие и не мог служить ни твердой основой для постоянного функционирования гражданских механизмов правительства, ни надежной базой для поддержания порядка двенадцать месяцев в году. Война велась в виде отдельных походов, и средства на нее королевская власть собирала с помощью отдельных налоговых кампаний, для каждой из которых вводили особые правила и разные органы для обложения и сбора.
Так, некто Пьер Мандонье был «назначен в нижнюю землю Оверни для сбора эда в две тысячи франков, каковой наш государь король повелел взять с оных земель Лангедойля в июне месяце 1437 г., подобно тому, как сие было сделано в предыдущем году». Пусть даже Мандонье год за годом должен был взимать почти все налоги, которыми облагалась Нижняя Овернь, — он не был просто сборщиком налогов в Нижней Оверни. Каждый налог представлял собой единое целое со своим названием, своей суммой, своей датой. А если именование должности чиновника занимало три строчки и утрачивало связность, то куда денешься.
Живодеры, вполне непреднамеренно, дали великолепный аргумент людям короля, которые старались приучить народ к постоянному налогу. Ведь из-за живодеров постоянной была если не война, то как минимум военная угроза, а сохранение порядка требовало денег. Это казалось ясным, коль скоро капитанам — как мы видели на примере Вильяндрандо — надо было давать деньги за то, чтобы они зимой не разоряли страну, после того как летом им платили за ее оборону.
Поэтому люди понемногу скорей привыкли к постоянным налогам, чем в принципе согласились на них. В январе 1436 г., когда Штаты Пуатье — весьма непредставительное собрание, несмотря на свое название, — вотировали косвенный эд на четыре года, некоторые депутаты во главе с представителями Тура выразили протест: следует созвать настоящие Генеральные штаты. Недостаточно полномочное собрание может принять срочные меры, но не обеспечить будущую войну. Власти виляли, то заменяя эд прямым налогом, то возвращаясь к эду. В конечном счете в мае 1436 г. Штаты признали этот эд в принципе. Но эта история всех утомила. Король уже не перестанет взимать косвенный налог, но больше в Лангедойле никто не напомнит о необходимости испрашивать на это согласия Штатов.
Лангедок в это же время противился налогу, и его Штаты готовились не допустить введения эда. Предвидя это, Карл VII ввел этот эд в начале 1437 г., даже не дожидаясь открытия сессии. Пусть после этого депутаты для проформы будут протестовать, но добрым людям придется платить налог не менее двенадцати денье с ливра — пяти процентов — за все продаваемые товары, за исключением вина, которым торговали в розницу: его облагали особой пошлиной в размере восьмой части цены.