Столетняя война

В Париже партия сторонников Карла VII объединилась вокруг аудитора Мишеля де Лайе, некогда ставшего жертвой бургундских репрессий и известного как организатора заговора против регента Бедфорда в 1422 г. Сделав вид, что принял новый режим, в то время как его братья Жак и Гильом — один в Пикардии, другой в парламенте Пуатье — остались открытыми сторонниками партии арманьяков, Мишель де Лайе просто-напросто без лишнего шума выжидал, когда настанет время для действий, которые уже не будут обычным заговором в кабачке.

Рано утром 13 апреля люди Лайе начали восстание. На узких улочках столицы в англичан полетели камни, поленья и битые горшки. Эта бомбардировка происходила из окон. Солдаты не знали, где укрыться. Они бросились к Крытому рынку, что у ворот Сен-Дени, а потом собрались в Бастилии, как раз напротив ворот Сент-Антуан, которые считались одними из самых угрожаемых и которые, в отличие от многих других, не замуровали. Со времен своего вступления в Париж англичане и бургундцы хорошо знали, что они вошли сюда не благодаря подкопу или штурму стен — им хватило тайком открытых ворот. Так же мог поступить и враг. Чтобы не охранять пятнадцать ворот, восемь, десять или двенадцать из них в зависимости от ситуации замуровывали. Некоторые использовались почти всегда, и окованные железом створки здесь не сменились камнем и гипсом: это были ворота Сен-Дени, Сент-Оноре, Сент-Антуан, Сен-Жак.

Английские капитаны узнали, что в Сен-Дени находится Жан де Вилье, сир де л'Иль-Адам. Накануне он нагнал страху на грабителей и появился к северу от города, перед воротами Сен-Дени. Л'Иль-Адам побывал губернатором Парижа при Бедфорде и герцоге Бургундском. Лучше, чем кто-либо, он знал слабое место обороны Парижа — невозможность быстрого маневра внутри города. Поскольку кругового хода с внутренней стороны городской стены не было, чтобы попасть от одних ворот к другим, надо было пройти через центр. Существовало всего четыре моста — по два через каждый рукав Сены, и с утра до вечера они были забиты. А лабиринт улочек между Гревской площадью и Шатле, «парижское переплетение», исключал любую мало-мальски значительную тактическую переброску. Атаковав через ворота Сен-Жак левобережье в то время, когда Лайе устраивал суматоху на улицах, л'Иль-Адам нейтрализовал англичан, следивших в Бастилии за воротами Сент-Антуан.

Стражники ворот Сен-Жак были обычными вооруженными горожанами, которые чувствовали, как их враждебность по отношению к Карлу VII проходит, и которые, как и Вилье, раньше были скорее за бургундцев, нежели за англичан. По первому же требованию они решили открыть ворота. Сопротивляться казалось нелепым. Чтобы ускорить события, один из защитников спустил вдоль стены лестницу. Вилье де л'Иль-Адам вскарабкался первым. Когда ворота открылись, люди Карла VII были уже в городе.

Отряд, продефилировавший перед монастырем Якобинцев, прежде чем спуститься по улице Сен-Жак, отражал объединение сил, действовавших порознь в течение десяти лет. Рядом с коннетаблем де Ришмоном, верность которого непрерывно менялась в зависимости от королевской милости, можно было видеть Орлеанского бастарда, будущего графа Дюнуа, сына первой жертвы бургундцев и верного соратника Жанны д'Арк. Там же ехал и Вилье, который когда-то был защитником Парижа от той же Жанны д'Арк и долгое время — действенным орудием осуществления англо-бургундского владычества в Париже. В этот момент апреля 1436 г. парижане могли понять, что война действительно стала общенациональным делом. Конфликт из-за династического происхождения и феодально-вассальных полномочий кончился. От нескончаемых последствии столкновения принцев, выродившегося в гражданскую войну, все устали. Осталась лишь одна война — французов против англичан.

Карл VII и его советники извлекли урок из событий истекшего полувека, из времен, когда на ссылки отвечали ссылками, на изгнания — изгнаниями, на казни — казнями. Новые победители провозгласили всеобщую амнистию, пресекли грабежи, избежали сведения счетов. С осажденными в Бастилии начали переговоры. В воскресенье 15 апреля, выплатив деньги, англичане и их последние сторонники под насмешки горожан вышли из города и двинулись в Нормандию. Зеваки вовсю советовали им больше не возвращаться.

Так ушли последние слуги Ланкастера — канцлер Людовик Люксембург, прево Симон Морье и его предшественник Пьер Ле Верра, судья по уголовным делам Жан л'Арше, купеческий прево Юг Ле Кок. Великий мясник Жан Сент-Ионский, чье политическое могущество, возможно, было одним из последних осколков кабошьенского движения, закончит жизнь сержантом английского короля, тогда как его старый сообщник Жан Тюржис, сын трактирщика и человек, готовый на все для англичан, нашел себе последнее занятие в Лондоне в должности арфиста королевы.

Вступление в Париж было в большей мере удачей, чем победой. Это стало хорошо понятно, когда раскрыли заговор, сплетенный одним клириком-счетоводом и одним адвокатом парламента, которые хотели открыть ворота людям Генриха VI. Карл VII владел своей столицей, но ее блокировал Талбот, как ранее Ришмон. В конце января 1437 г. один английский отряд отбил Иври. 13 февраля англичане снова оказались в Понтуазе. Они удерживали Вексен. Через два месяца в их руки попал Монтаржи. Карл VII предпринял ответные действия осенью — захватил с бою Немур, взял приступом Монтеро.

Король сам возглавлял свои войска во время окончательной осады Монтеро 10 октября. Он получил за это великую славу, чрезмерно большую — его смелость была весьма средней. Но через месяц он торжественно вступил в Париж с репутацией великого победителя, которую себе создал.

У парижан отныне был король, который побеждает. Когда он был в Ла-Шапель, в месте, видном от ворот Сен-Дени, 12 ноября 1437 г., купеческий прево Мишель де Лайе преподнес ему ключи от города; эта церемония, тогда совершенно новая, была рассчитана лишь на то, чтобы напомнить тому, кто захочет это понять, — и в первую очередь королю, — что не нужно брать столицу штурмом и что перед легитимным сувереном ворота открываются сами. Король понял символику. Он передал ключи коннетаблю.

Горожане устроили праздник. Процессия, живые картины, песни — все олицетворяло союз короля и его столицы. Никто не должен был заблуждаться: Карл VII вступал не в захваченный, а в освобожденный город. Это показывали радость народа и ликование нотаблей.

В Понселе был фонтан, в коем находился горшок, а из оного поднимался цветок лилии, каковой цветок извергал добрый гипокрас, вино и воду.

В соборе Парижской Богоматери король дал клятву, какую давали короли Франции по возвращении с миропомазания. Речь шла только о подтверждении юридических привилегий епископа и капитула. На самом деле эта церемония показывала, какое место этот радостный въезд занимает в истории царствования: Карл VII наконец возвратился из Реймса. Под аккомпанемент органа хористы спели «Те Deum».

Энтузиазм быстро вновь угас. На город наложили тяжелую талью. Церкви должны были поставлять на Монетный двор драгоценный металл: кадила, блюда, кувшинчики для воды и вина, подсвечники превращались в «белые гроши», которые были белыми только по названию — пять денье сплава и пять двенадцатых чистого серебра на самом деле делали монету черной, — но выпуск которых все-таки означал, что предпринимаются усилия по оздоровлению денежного обращения. Безопасность не была обеспечена даже у ворот Парижа. Англичане грабили все провиантские обозы. «Горожанин» чувствовал себя весьма разочарованным:

В окрестностях Парижа путников всегда подстерегали воры. Ни король, ни герцог, ни граф, ни прево, ни капитан этого не принимали в расчет, потому что находились в сотне лье от Парижа.

Когда Карл VII через три недели вновь отправился в путь, сочли, что он просто приезжал повидать город. Его визит обошелся дорого. Моральный дух вновь упал ниже некуда, и все располагало к брюзжанию. Рассказывали, что англичане совсем не боятся войны, потому что против них командует Ришмон. Действительно, в июле 1438 г. Ришмон совершил разведывательную вылазку под Понтуаз; его сочли «очень плохим или очень трусливым», потому что он ограничился тем, что осмотрел башни. Через несколько месяцев англичане отбили Сен-Жермен-ан-Ле.