Столетняя война

Покупка домов, роскошь одежды и стола — все показывало, что королевская служба обогащает. Легко было бы доказать, что больше всех потратили принцы, но это значило бы обличить не только герцога Орлеанского, но и Бургундца. Поскольку парламент, Счетная палата, Палата эд и казна были в руках арманьяков и «болота» — умеренных, слабо ангажированных и в принципе любителей мира, — возложить вину на них было удачным ходом.

Финансовые чиновники демонстративно потребовали проверить их счета. Университет не позволил ввести себя в заблуждение. Кто бы сомневался, что документы в порядке.

Что предлагали теоретики реформы, в данном случае парижские магистры? Прежде всего, несколько мер в расчете на непосредственный эффект: увольнения, конфискации, штрафы. Все это должно было заменить налог. Далее, некоторые фундаментальные реформы: сокращение штатов администрации, реорганизацию суда, усиление контроля над финансовыми ведомствами. Чтобы подготовить все это, как реформы, так и списки обвиняемых, дофин назначил комиссию. Тем временем 24 февраля от короля добились, чтобы он временно отстранил всех чиновников: мол, тех, кого не осудят, после восстановят в должности. Санация была брутальной. Административный механизм был парализован.

В то время как комиссия приступила к работе, атмосфера в Париже накалялась. Между нотаблями-реформаторами в Штатах — а значит, и в комиссии — и простым народом, от имени которого все громче говорили мясники, связь была слабой. У магистров вроде Жансьена или Павильи не было привычки сообщать о своих политических решениях лавочникам. Молчание нотаблей беспокоило улицу.

Все давало повод для слухов и волнения. Бестактность королевского правительства — в данном случае правительства королевы Изабеллы и дофина — только усугубляла напряжение. Беспечный дофин Людовик устраивал слишком много праздников в период, когда страна переживает финансовые трудности. Королева была слишком щедра по отношению к герцогу Людвигу Баварскому, своему брату, который жил в Париже на широкую ногу за счет французских податных и только что добился, чтобы ему подарили графство Мортен в Нормандии.

Глупость дофина и такие неудачные ходы, как отставка, а потом восстановление в должности непопулярного прево Пьера дез Эссара, который переходил с одной стороны на другую, укрепляли подозрение, что затевается что-то дурное. Говорили о заговоре, о похищении короля, о вооруженной интервенции в Париж. Чем дольше ходили такие слухи, тем более устрашающими они становились.

Первое возмущение потрясло Париж 27 апреля после полудня. Заводилами выступили живодер Кабош и его друзья-мясники вместе с экстремистами из бургундской партии. По большей части лавочники, ремесленники и подмастерья вооружились только потому, что они сочли себя в опасности. На следующее утро на Гревскую площадь, к Дому с колоннами, пришло несколько тысяч вооруженных людей. Купеческий прево, меняла Андре д'Эпернон, попытался их вразумить и отправить по домам. Тщетно: парижане окружили Бастилию, где укрылся по возвращении Пьер дез Эссар, знавший, что его ненавидят. Он попытался вступить в переговоры, чтобы его выпустили, понял, что рискует жизнью, и в конце концов решил остаться в укреплении. Успокоить мятежников в свою очередь попытался Иоанн Бесстрашный. Он не смог убедить их разойтись.

Толпа оказалась перед дворцом дофина, который был оттуда в двух шагах, на улице Сент-Антуан, совсем близко к дворцу Сен-Поль. Дофину пришлось появиться в окне и выслушать эшевена Жана де Труа, потребовавшего, чтобы толпе выдали «изменников». Дофин ответил, что в его доме нет изменников. Но его канцлер, очень напрасно, решил, что ситуация достаточно неясная и можно выйти из положения, потребовав имена. Вам нужны изменники; кто эти изменники? У Жана де Труа был наготове список из пятидесяти имен, который он немедля вручил. Канцлер в смятении был вынужден прочесть его дважды. Было кое-какое затруднение: список начинался с его имени.

Парижане схватили человек пятнадцать, в том числе канцлера и герцога Барского, кузена короля. Иоанн Бесстрашный попытался сыграть в миротворца: он велел передать ему пленных и взял их в свой дом. Дофин не дал себя одурачить; он изобличил двойную игру герцога Бургундского.

Тесть, этот мятеж против меня подняли по вашему наущению. Вы не можете оправдаться, ведь верховодят им люди из вашего дворца. Будьте уверены, что вам придется в этом раскаяться, и вашего изволения на это не потребуется!

На следующий день, чтобы избежать пальбы на улицах, Иоанн Бесстрашный заставил Пьера дез Эссара выйти из Бастилии и сдаться. Он дал ручательство, что тому сохранят жизнь. Через несколько дней, забыв о данном слове, он выдал парижанам всех пленников, которым гарантировал жизнь и которые стали ему в тягость.

Прибытие депутатов от Гента подчеркнуло революционный характер событий. На самом деле цель их приезда не имела никакой связи с недавними событиями. Гентцы хотели высказать пожелание, чтобы у них поселился старший сын герцога Бургундского, будущий Филипп Добрый. Обстоятельства придали появлению этой делегации неожиданный резонанс. Купеческое превотство устроило пир в честь гентцев. Обменялись шаперонами. Фламандцы обещали парижанам как военную, так и финансовую помощь.

Тем временем комиссия Штатов самым серьезным образом работала над составлением реформаторского ордонанса. Это, по сути, был очень разумный текст, обширная компиляция архивных данных, воспроизводившая дословно, объединяя в одно целое, многие ордонансы Карла V и основные подзаконные тексты, обнародованные с 1380 по 1408 г. Мысль, что они совершают революцию, конечно, не приходила в голову ни одному из этих нотаблей, дворян, прелатов, крупных бюргеров и докторов, пытавшихся восстановить порядок в управлении Французским королевством, в учете государственных финансов, в монетной системе.

Зато Штаты приняли некоторое участие в назначении временной комиссия, созданной 10 мая для суда над чиновниками, которых обвиняли в растратах. Эсташ де Павильи, который распалялся все сильней, но которого больше слушали на улице, чем в Штатах, зачитал перед этим во время новой манифестации второй список из шестидесяти «изменников». В большинстве это были просто-напросто горожане, не пожелавшие в феврале взяться за оружие вопреки ордонансам. Банда мясников и живодеров 11 мая взялась арестовать этих новых изменников.

После двух месяцев полного отсутствия Карлу VI стало лучше. Мясники только что навязали дофину несколько выгодных им назначений: Кабош стал смотрителем моста Шарантон, его собрат Дени из Шомона — моста Сен-Клу. Королю хватило благоразумия никого не отстранять. Он принял белый шаперон бургундцев, который ему почтительно преподнесли нотабли ратуши. Потом он дождался завершения работы Штатов, или, скорее, комиссии. Никто не знает, что ему на самом деле рассказали о случившемся во время его последней болезни.

Возмущения не прекращались. То огромная толпа на Гревской площади, то шумная демонстрация перед дворцом Сен-Поль, то тайные сборища до ночи — каждый новый день был похож на предшествующий.

22 мая события вышли на новый политический уровень. Толпа захватила три двора королевской резиденции. Под предлогом, что надо прояснить события двух последних месяцев, все тот же Павильи потребовал короля. Жан де Труа зачитал третий список подозрительных — всех, кого толпа хотела захватить немедленно. Было перечислено все окружение королевы, начиная с ее брата герцога Баварского и почти всех придворных дам и фрейлин. Несмотря на мольбы Изабеллы, слезы дофина и двойную игру Иоанна Бесстрашного, который был встревожен дерзостью парижан и пытался утихомирить толпу, не ослабляя тем не менее нажим на короля, все перечисленные поголовно были арестованы. Людвиг Баварский сдался сам, чтобы не допустить потасовки в покоях королевы.

Ордонанс наконец был готов. С ним ознакомили короля. В течение трех нескончаемых заседаний Карл VI заслушал двести пятьдесят девять статей в присутствии двора и собравшихся депутатов парламента. Вечером 27 мая король заявил, что утверждает все эти положения. Присутствующие поклялись выполнять ордонанс. Никто бы не догадался, что он войдет в историю как «кабошьенский». Даже не факт, что неграмотный Кабош вообще присутствовал в зале.