Ведьмино отродье (ЛП)

— Ничего; кое-что произошло, и я забыл, о чем думал.

Комната наполнилась табачным дымом.

— Было невероятно тихо, — Кеан продолжил рассказ. — В футе от меня проплыла водяная крыса, а на ветку почти у моего локтя сел зимородок. Только-только начало смеркаться, поскрипывали уключины да иногда бился о воду шест — больше ни звука. Я еще подумал, что река как-то неожиданно опустела. Повисла ненормальная тишина, потом стало ненормально темно. Я так глубоко задумался, что совсем не двигался.

Затем из-за излучины выплыла стая лебедей, с Аполлоном — ты же знаешь Аполлона, их вожака, — во главе. Тьма уже была непроглядная, но я почему-то не удивился. Лебеди проплывали бесшумно, казалось, что это призраки. Сайм, это затишье служило лишь к прелюдией к чему-то странному — дьявольски странному!

Кеан вскочил и подошел к столу, попутно сбив череп.

— Просто гроза собиралась, — буркнул Сайм.

— Собиралось что-то совершенно иное! Слушай! Становилось все темнее и темнее, но, по необъяснимой причине, хотя я, наверное, должен был слышать раскаты грома, я не мог оторвать глаз от птиц. А потом все произошло — я пришел к тебе, чтобы рассказать об этом. Мне нужно с кем-то поделиться, такое сразу не забывается.

Он вытряхнул пепел из трубки.

— Продолжай, — сказал Сайм.

— Большой лебедь, Аполлон, был от меня в трех футах;[6] он плыл один, другие куда-то делись, никто его не трогал. Внезапно он закричал, да так пронзительно, что кровь застыла в жилах, так лебеди не кричат, и поднялся в воздух, расправив огромные крылья. Сайм, он был похож на мятущегося духа; никогда не забуду — никого на воде в шести футах вокруг него. Жуткий вопль перешел в сдавленное шипение, и, подняв целый фонтан брызг (окатив меня с головы до ног), бедняга упал. Некоторое время его крылья бились о воду, а потом он перестал двигаться.

— Ну и?

— Остальные лебеди уплыли, бесшумные, как привидения. По листьям деревьев заколотили капли. Полагаю, я был испуган. Одно крыло Аполлона лежало прямо в моей лодке. Я встал, нет, вскочил, когда все произошло. Наклонившись, дотронулся до крыла. Птица умерла! Сайм, я вытянул голову лебедя из воды. Его шея была сломана, не менее трех позвонков раздавлены!

В окно полетело облако табачного дыма.

— Такому лебедю, как Аполлон, можно свернуть шею, Сайм, но все случилось у меня на глазах: рядом совсем никого не было! Я отбросил его и взялся за шест. Разразилась гроза. Гром оглушал, как залпы тысячи пушек. Я что есть сил орудовал шестом, лишь бы уплыть из ужасной заводи. Промок до нитки, пока добрался до берега, и сломя голову бросился прочь.

— Ну и? — прозвучало вновь, пока Кеан молчал, набивая трубку.

— Я увидел, что в камине Феррары мерцает огонь, и решил зайти. Я не слишком часто посещаю его, но тогда мне подумалось, что неплохо бы растереться перед камельком и выпить стаканчик пунша для поправки. Гроза почти прекратилась, когда я оказался на его лестнице. Я только слышал, как где-то вдалеке гремит гром.

Потом из темноты (почти ничего не было видно) вышел кто-то — укутанный с ног до головы, с тусклой лампой в руке. Я вздрогнул от ужаса. Это была девушка, довольно симпатичная, но чрезвычайно бледная, с невероятно яркими глазами. Она мельком взглянула на меня, пробормотала, по-моему, извинение и вновь ушла в свое укрытие.

— Его же предупреждали, — прорычал Сайм. — В следующий раз получит уведомление о выселении.

— Я побежал наверх и постучал в дверь Феррары. Он открыл не сразу, просто крикнул «Кто там?». Я назвался, он меня впустил и быстро закрыл дверь. Войдя, я почувствовал едкий запах — ладан.

— Ладан?

— Пахло, как в дацане.[7] Я так ему и сказал. Он ответил, что экспериментировал с куфи, египетскими благовонием, тем, что курилось в древних храмах. Было темно и жарко — фух! — как в печке. Комнаты Феррары всегда казались необычными, но я уже так долго у него не был, что, боже мой, они стали просто отвратительными.

— И что? Феррара ездил в Египет. Что-нибудь привез?

— О да! Всякую дьявольщину! Но это наводит меня на кое-какие мысли. Я знаю о парне побольше остальных. Сэр Майкл Феррара дружит с моим родителем уже тридцать лет, но отец крайне сдержанно, я бы сказал, чрезвычайно сдержанно, относится к Энтони. В любом случае, ты слышал что-нибудь о его поездке в Египет?

— Говорили, что он попал в какие-то неприятности. Но он молод, к тому же обладает сомнительной репутацией. Так что ничего странного в этом не вижу.

— А в какие неприятности?

— Понятия не имею. Сдается мне, никто не в курсе. Слышал от молодого Эшби, что из Египта Феррару попросили уехать.

— Что-то болтают о Китченере…

— Да, о нем Эшби тоже упоминал, но я не поверил.

— Итак, Феррара зажег лампу — она у него такая изысканная, серебряная, и я оказался в подобии музея кошмаров. Там была мумия без покровов, женская — даже не знаю, как ее описать. И картинки — да, фотографии. Не решаюсь рассказать, что на них изображено. Я не слабонервный, но там было такое, что лучше не рассматривать, если не хочешь загреметь в Бедлам.[8] На столе у лампы стояли какие-то предметы, ничего подобного в жизни не видел, явно древние. Он убрал их в шкаф, и я не успел ничего разглядеть. Потом он пошел за полотенцем, тапками и прочим. Проходя мимо камина, он туда что-то бросил. Была яркая вспышка, но огонь тут же стал ровным.

— Что бросил?

— Не знаю точно, могу лишь предположить. Потом он помог мне снять мокрую одежду, поставил чайник, ну ты понимаешь. Ты же представляешь, какой он очаровательный? Но есть в нем что-то неприятное — как бы это сформулировать? — зловещее. Он обычно бледен, а тогда был белее мела, сказал, что выжат как лимон, абсолютно без сил. На лбу блестели капельки пота.

— Из-за жары?

— Нет, — кратко ответил Кеан, — не из-за нее. Я вытерся, надел какие-то брюки. Феррара помешивал грог и притворялся, что рад мне. Я кое-что вспомнил: может, это просто совпадение, но… В комнатах были фотографии, хорошие, он сделал их сам. И я не о чем-то уродливом, отталкивающем, я говорю о пейзажах, девушках, особенно девушках. На странной маленькой подставке под лампой стояла красивейшая фотография Аполлона, лебедя, хозяина заводи.

Сайм вглядывался в лицо друга сквозь табачную дымку.

— Я был в некотором смысле шокирован, — продолжил Кеан. — Это подстегнуло интерес к тому, что же он все-таки бросил в огонь. Потом в его фотографическом гареме я увидел изображение девушки, которая, я почти уверен в этом, встретилась мне около лестницы. С другого фото на меня смотрела Майра Дюкен.

— Кузина?

— Да. Я даже хотел сорвать карточку со стены. По правде говоря, как только я заметил фотографию, сразу захотел уйти: бежать к себе на квартиру и тут же сбросить с тела одежду, которую дал этот человек! Мне с трудом удалось держаться в рамках приличия. Сайм, если бы ты видел, как этот лебедь умер…

Сайм подошел к окну.

— Я начинаю разделять твои страшные подозрения, — проговорил он. — В последний раз за такое вышвыривали из университета, насколько я помню, в шестнадцатом веке: доктора Ди[9] попросили покинуть Сэйнт-Джон Колледж в Кембридже.

— Знаю. Конечно, все звучит так нелепо. Но я должен кому-то доверится. Что ж, мне пора.

Сайм кивнул, глядя в открытое окно. Кеан закрывал дверь, когда друг окликнул его:

— Раз уж ты такой ученый и ничем сейчас не занят, ты мог бы, наверное, заскочить к Уилсону и одолжить его мозг для меня.

— Хорошо, — крикнул Кеан в ответ.

Во дворе он немного задержался, задумавшись, но потом, словно приняв неожиданное решение, поспешил к калитке и начал подниматься по лестнице дома Феррары. Некоторое время он безуспешно стучал в дверь, но характер его отличался настойчивостью, а кулаки — силой: дверь открыли.

Перед Робертом Кеаном стоял Энтони Феррара. На нем был серебристо-серый халат на лебяжьем пуху — на этом фоне словно выточенная из слоновой кости шея напоминала об античной классике. Черные, как безлунная ночь, миндалевидные глаза странно сверкали под невысоким гладким лбом. По сравнению с ними прямые темные волосы выглядели блеклыми. Губы были неестественно красны. Неуловимая женоподобность его облика отталкивала.