Дети пространства

Анджей Краковски и пески Марса

-— Сегодня с утра у вас самостоятельная программа? — спросил Эрнест Анджея на следующий день.

Анджей кивнул. Он уже успел договориться с учениками профессора Штайера, и к одиннадцати ему нужно было попасть в контору геологической экспедиции в Кораде. В принципе всё обсудили вчера вечером: надо было пообщаться с геологами и договориться о визите на нетерраформированную поверхность. А потом Эрнест обещал показать ему О’Фир, наиболее древний на Марсе лес. Но тут возникли непредвиденные обстоятельства.

— Вы не против, если я возьму с собой в лес Бэзила? — спросил Эрнест.

— Конечно, нет. А что произошло?

— Обычно за тем, после школы за ним приглядывает Труди, Но сегодня она вдруг позвонила уже из колледжа и сказала, что им с ребятами зачем-то срочно нужно в Гелиум. Это вахтовая станция на Фобосе, в принципе, довольно популярное место для экскурсий, но не могу представить, что они там забыли. Конечно, можно попросить кого-нибудь из родителей других школьников — Бэзил с удовольствием проведёт вторую половину дня у того же Клауса, к которому мы заходили позавчера. Но раз я всё равно до обеда дома, а потом могу взять его с собой в такое интересное место, как О’Фир…

— Что меня у вас удивляет, — заметил Анджей, — так это то, как много молодёжь возится с детьми. Что на Марсе, что в Порт-Шамбале. Когда Мара впервые появилась у Рандью, у неё тут же нашлось, о чём поговорить с их двенадцатилетним сыном. Вот и у вас в семье тоже…

— Никогда не замечал за моей Труди особой склонности к возне с малышами. Может быть, когда вырастет и заведёт своих, она у неё прорежется, а пока… Вот и сейчас опять усвистела куда-то с ровесниками, а чем будет заниматься младший брат, пусть решает кто-то другой.

Анджей понял, что разговора на эту тему не получится — у них с марсианином слишком разные представления о норме.

Штаб-квартира геологической экспедиции в Кораде, где назначили ему встречу ученики Штайна, показалась Анджею до боли знакомой: сочетание непрерывных сборов в дорогу с неуловимым ароматом высокой науки. То же самое можно было наблюдать у Хоббарта в парижском институте физики Земли, на базе американской антарктической программы в Крайстчерче, в Океанологическом институте в Монако и ещё в десятке других мест, куда заносила Анджея его журналистская муза.

Для того, чтобы отправиться в харрандру, пусть даже не в составе экспедиции, а в инспекционный облёт на флиттере, потребовалось сдать несколько зачётов — пользование скафандром, техника безопасности в баллистическом перелёте и ещё кое-что. Впрочем, для Анджея это не было в новинку — Мара уже научила его всему этому, причём как-то совершенно ненавязчиво.

Когда формальности закончились, Анджей встретился на станции с Эрнестом и Бэзилом, и его повели в О’Фир. Чуть раньше геологи, услышав, что он собирается в О’Фир, тоже предлагали себя в экскурсоводы. Такое впечатление, что для жителей Офира этот лес был предметом национальной гордости — каждый в нём бывал, каждый мог что-то там показать и рассказать.

Поначалу парк не впечатлил Анджея. Обыкновенный еловый лес в умеренно пересеченной местности — долины ручьёв, обрывы, местами обрушившиеся поперёк ручья стволы вековых елей, аккуратно проложенные дорожки, бревенчатые мостики через ручьи, явно сделанные из стволов, срубленных в процессе чистки леса.

Анджей попытался представить, что полтораста лет назад на этом месте не было ни ручьёв, ни покрова сухой хвои, ни травы, ни деревьев. Только холмы из красноватого песка. Получалось с трудом.

Ещё немного подумав над этим, он вдруг осознал, что почти любой лес в Европе не намного старше О’Фира. Ну на сотню лет, ну на две… А до этого — войны, потребность в дереве для строительства домов и парусных флотов, топливо и бумага. Практически любой участок леса за последние несколько тысяч лет был не по одному разу вырублен и заново засажен деревьями.

На фоне этой мысли О’Фир смотрелся совершенно по-другому. Окружающие Анджея стволы вековых елей свидетельствовали о том, что людям удалось превратить кусочек мёртвой планеты в живой ландшафт ничем не хуже того, который окружает большинство землян. Среди полей и перелесков в окрестностях Соацеры это чувствовалось не так, на берегах Кандорского озера тоже. Но здесь, в тишине векового леса, среди величественных стволов, это ощущалось прямо-таки физически.

* * *

Вечером Анджей долго сидел за компьютером, наводя лоск на первый репортаж с Марса, который пора уже было отправлять. И где-то в районе полуночи хлопнула входная дверь — это Труди вернулась из Гелиума.

Анджей встал и, стараясь двигаться потише, выглянул в коридор посмотреть, что бывает на Марсе, если старшеклассница поздно возвращается домой. Как выяснилось, ничего особенного. Хотя, разумеется, Эрнест не спал, дожидаясь дочь.

— И что вас так внезапно понесло в Гелиум? — только и поинтересовался он.

— Кино снимали.

— Покажешь?

— Не сейчас. Надо же ещё смонтировать. А вообще обязательно вам покажу, пока мистер Краковски не уехал. Это же из вашего разговора про чайные клиперы идея родилась.

* * *

Флиттер медленно поднимался над утренним Марсом, как водится, повернувшись днищем к Солнцу. Внизу ярко-синими озёрами сияли плёночные крыши хандрамитов, окружённые широкой полосой чего-то серовато-голубого, которая лишь в нескольких сотнях километрах от хандрамитов переходила в красноватую пустыню, с детства привычную по астрономическим фильмам и книжкам. Когда Анджей подлетал к Марсу на пинассе, то не видел этого серо-голубого пятна — в жилом отсеке пинассы окон не предусмотрено, а в кабину он особенно не просился, чтобы не мешать Маре пилотировать.

— Это псевдолишайник, — пояснил спутник Анджею в ответ на его вопрос. — Такое сообщество простейших организмов, способное существовать на нетерраформированном Марсе. То, что мы сейчас видим — это противопыльная полоса. Сходите в Фишердоме в музей терраформирования, там всё можно увидеть в подробностях. В первые десятилетия колонизации, пока эта полоса не разрослась, крыши хандрамитов приходилось регулярно чистить от пыли, наносимой ветром. Теперь же вся пыль оседает на псевдолишайнике, и он ею питается, — он усмехнулся. — Потому, собственно, мы и тащим вас на другую сторону планеты. Есть партии, до которых можно доехать на вездеходе от станции рейлера. Но там вы не увидите настоящего, желто-рыжего неба дикого Марса — вокруг хандрамитов оно уже тёмно-фиолетовое.

На другой стороне планеты, где флиттер совершил посадку, близился вечер. В первый момент небо действительно показалось Анджею желто-рыжим, но уже через несколько минут его глаза привыкли к здешним цветам, и небо стало белёсым, а почва в тех местах, где её не покрывал псевдолишайник, разросшийся вокруг куполов геологической экспедиции — скорее светло-коричневой, чем красной.

Купола были совершенно привычными для него — точно такие же ставили во временных лагерях в глубине Антарктиды. Тогда, ездя по Антарктиде на аэросанях, он задумывался, откуда взялись такие шлюзы и такая система поддува — в принципе, в Антарктиде можно было обойтись без всего этого. Оказалось, земные полярники освоили надувные палатки, разработанные в своё время для планетологов, изучающих планеты солнечной системы.

На горизонте возвышался скалистый горный хребет. Вот от него отделились две точки и прыжками двинулись к лагерю по лежащей у его подножия каменистой равнине. Через некоторое время из другой части хребта появились ещё две.

— Народ из маршрутов возвращается, — Жоан Андерс, начальник сектора экспедиции, вместе с которым Анджей прилетел в этот лагерь, достал бинокль из нагрудного кармана скафандра и протянул его журналисту.

В бинокль возвращающаяся маршрутная пара представляла довольно странное зрелище. Поверх серебристых скафандров на геологах была какая-то оранжевая конструкция из металлических труб, протянувшихся вдоль туловища и конечностей, и браслетов, охватывающих руки и ноги. Двигались они огромными прыжками, приседая чуть ли не на корточки и выстреливая себя вперёд метров на десять.