Сибирь

Я, конешяо, сконфузился, но все-таки сдаваться не имею охоты. "Давай, говорю, — Федор Терентьич, дождемся ночи. Тогда-то дело было ночью". Он говорит:

"Что ж, давай". Теперь, дескать, все равно на стан нам до потемок не дойти. Остались. Шалаш сварганили, костер развели, чай сварили. Глядь, и ночь надвинулась.

Он взял про всякий случай ружье и пошел прямиком к речке. Прошел час, два, а его все нет. Я уж от беспокойства места не нахожу. Как бы, думаю, на медведя он не нарвался. Задерет зверь — и конец нашему фельдшеру. Вдруг слышу: идет, сучья хрустят под ногами, листва сухая скрипит, птахи, всполошенные в темноках, мечутся.

"Едва-едва, — говорит, — нашел тебя. Отзываешься ты вроде с другой стороны лога".

Я удивился его словам, "А я тебя, Федор, слыхом не слышал и с того часа, как ты ушел, даже для зевка рта не открывал".

"Не может того быть! Я тебе кричал: "Фатер, где ты?" — а ты мне в ответ: "Эге, Федор! Тут я!"

"Ей-богу, — говорю, — молчком сижу, как заговоренный".

"Что за наваждение! Пойдем вместе!" — загорелся фельдшер.

Ну, пошли. Двигались шаг в шаг. Когда затесались в самую гущу леса, начал Федор Терентьич кричать:

"Эй, кто это отзывается на мой крик? Назови свое имя!"

Прислушались — откликается: "Иваном прозываюсь!" — "С кем ты живешь, Иван?" Отвечает: "Один живу!" Кричим ему: "Иди к нам!" Отвечает: "Иду к вам!" Ждем, ждем, нет никого. До рассвета мы прокоротали с Федором Терентьичем. Ушли ни с чем. Уж какой знающий человек Горбяков, а встал перед такой загадкой в тупик. Вроде верить в Лесного ему не пристало: как-никак немало обучен, лечит от всех напастей и ссыльных и крестьян, и не верить нельзя: сам, собственной шкурой все испытал. Вот, братец мой Гаврюха, какие чудеса сохраняются в нашей местности.

Акимов так был увлечен рассказом Федота Федотовича, что даже забыл думать о Вонючем болоте.

— Своди меня, Федот Федотыч, в то место. Непременно своди. Если все так, как ты рассказываешь, то это же для науки редкий случай. Его надо изучить и объяснить. А если уж сказки, то и это интересно. Посмотрим, как рождаются фантазии. — Акимов чуть подмигнул старику.

— Уж что не сказки — руби мне голову на пороге.

А сводить свожу.

— И не очень затягивай, Федот Федотыч. Жизнь моя, сам представляешь, неопределенная. Сегодня — здесь, а вдруг повернет судьба — и помчался добрый молодец в дали неохватные.

Акимов говорил с улыбочкой, выражался нарочно очень туманно и неопределенно. Но Федот Федотович вроде понимал его.

— А как же! При твоей нонешпей жизни все может быть. Сейчас ты в Дальней тайге, а глядь, уже и в Царевом граде у дружков-приятелей. А там, может, и подальше куда судьбина забросит… — И получалось из слов Федота Федотовича, что он что-то знает про замыслы Акимова7 хотя на самом деле старик ничего, ровным счетом ничего не знал, кроме только одного: за Акимовым охотятся стражники и нужно его сберечь от них во что бы то ни стало.

Прежде чем уйти от Вонючего болота, Акимов сделал еще одну вылазку к пенькам. Припоминая запахи различных газов, с которыми ему приходилось знакомиться в лабораториях, он рассчитывал хотя бы приблизительно, по отдаленным ассоциациям определить, к какой группе газов можно отнести тот газ, который, найдя себе лазейку, вырвался на свет белый.

— Не задохнись, паря! И особо не вздумай с горящей папиросой там оказаться. Бывали тут, на Вонючем болоте, такие пожары, что смрад чуть не до Парабели и Каргаска доползал. Будто и гореть тут нечему: мокрота кругом, а ведь как горело! Видать, от молнии загорало, а гасло от ливней…

Федот Федотович встал на лыжи. Едва Акимов тронулся, старик поспешил за ним. Видя, с каким жарким любопытством Акимов интересуется Вонючим болотом, Федот Федотович встревожился теперь за него. "Такой сунет голову под струю, глотнет разок — и готов. Нельзя мне его одною оставлять. Горячий парень. А где горячка, там и неразумство", — думал Федот Федотович.

Когда Акимов снова полез под корягу, где, по его представлению, проникал газ, Федот Федотович так и замер, готовый в любую секунду броситься на помощь Акимову.

— Уф-ф! — наконец поднимаясь, вздохнул Акимов, но в тот же миг приложил к носу пальцы и начал тщательно их нюхать.

— Да, вполне возможно, что продукт разложения, — пробормотал он, морщась и пряча руку в кожаную рукавицу. — Пойдем, Федот Федотыч! Спасибо.

Придется нанести твое Вонючее болото на карту, а потом дать ученым, чтоб они над этим чудом голову поломали.

— А что же?! Дело говоришь, — с внушительным видом согласился Федот Федотович, для которою слово "ученые" звучало довольно реально, незагадочпо, поскольку полностью совпадало с обликом зятя Федора Терентьевича Горбякова.

По дороге на стан Акимов мысленно уточнял все обстоятельства и детали посещения Вонючего болота: рельеф местности, характер растительности, оттенки запахов. Tут ему потребовалась помощь Федота Федотовича.

— Расскажи мне, отец, что примыкает к Вонючему болоту с востока и юга. Ты там бывал? Знаешь?

— Бывал!

Федот Федотович чуть придержал лыжи, поравнялся с Акимовым. Когда идешь рядом, удобнее разговаривать, а шли они по ровной, малозалесенной равнине.

Кедровник чернел впереди, и до него быто неблизко — можно вдоволь наговориться.

— Местность там серая, Гаврюха! Низина больше, кочкарник. Лес — шагу свободно не ступишь. Стоит стеной. С востока речка протекает. Петляет как пьяная.

То сюда ее кинет, то туда шибанет. В одном месте речка делится на два рукава. Вонючее болото как раз и поместилось между ними.

— Ты покажи мне, Федот Федотыч, на снегу, чтоб я мог потом на карту все это перенести, — попросил Акимов.

Федот Федотович выломил хворостинку, остановился, и на ослепительно белом снегу появился незамысловатый, но довольно точный чертеж.

— Вот смотри, Гаврюха. — На снегу появились кружочки и ломаные линии. Вот это Парабель. Вот тут течет Обь. Вот это будет Васюган. Мой стан вот где.

Речка Удавка будет здесь. А прозвал ее так я сам.

Ужасть какая извилистая! То и дело сама себя петлями захлестывает. Вонючее болото, стало быть, раскинулось поблизости от Удавки. Именно тут.

— А солнце всходит, Федот Федотыч, где? — стараясь окончательно сориентироваться, спросил Акимов.

— Гляди сюда: здесь оно всходит, тут бывает в обед, а здесь закатывается. Понял, Гаврюха?

— Понял. — Акимов еще раз всмотрелся в чертеж Федота Федотовича, запоминая основные ориентиры.

После этой вынужденной остановки шли до самого стана молча. Темнота прихватила их на середине пути, но ночь наступила светлая, тихая. Яркий месяц хорошо освещал тайгу, высвечивая прогалины и пустоты еловой чащобы. Покачиваясь с ногп на ногу, Федот Федотович беспрепятственно нырял в эти коридоры, увлекая за собой Акимова. Снег отливал прозрачной синевой.

Местами он был испещрен замысловатыми цепочками звериных следов. Акимов смотрел на них равнодушно, так как не умел отличать след зайца от следа лисицы, колонка от белки и горностая. Даже глухариные следы казались ему принадлежащими зверю. Но Федот Федотович все примечал, прикидывая, где, в каких местах раскинуть слопцы и капканы. "Встал зверь на ноги, прикончил запасы и вышел на добычу. Пора и мне за ловушку браться", — думал Федот Федотович.

Акимов размышлял о своем. В этот вечерний морозный час его мысли уносились в Стокгольм, к дядюшке Венедикту Петровичу. "Вероятно, весть о моем приезде в Нарым уже дошла до него. Представляю, с каким нетерпением он ждет меня. Первое, что сделаю, когда доберусь до него, — распотрошу все материалы его сибирских экспедиций, вникну во все вопросы, которые им поставлены. Теперь мне легче будет представить смысл его исследований. Ведь как-никак Нарымский край — огромный кусок Сибири… Был бы только здоров дядюшка, многое я ему расскажу…"

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.