Осенние сказки

- Ты меня прямо пугаешь, - донеслось из глубины комнаты. Бор растянулся на неширокой кровати брата и, закинув руки за голову, созерцал потолок. – За вечер трех слов не сказал. Что случилось-то?

Ярр молчал, не оборачиваясь. В полутьме горела лишь одна свеча. Теплое, едва уловимое ощущение легкой радости и света теплым птенцом поселилось внутри. Так не хотелось разрушать его…

- Расстроился, что ли? – понимающе спросил брат. – Радоваться надо, дурень, - невеста к тебе едет.

- Что? – рассеянно отозвался Ярр.

- Невеста, говорю, едет к тебе. Уже весь двор знает, один ты как деревянный.

- А… да…

Он и забыл про это. Нынешнее утро казалось далеким и ненастоящим. Весь этот день в памяти вставала освещенная солнцем танцующая девушка с рыжими волосами. Рыжая… она почему-то казалась ему светло-бирюзовой, прохладной, как морская вода, как глоток из родника в жаркий день. Ярр улыбнулся.

Какого же цвета у нее волосы? Медный? Золотой? Морковный?

- Покажи? – Бор с любопытством поднялся, остановился у него за спиной. – А… это ведь та актерка, да? Гляди-ка, похоже… Хороша девчонка, правда?

Ярр остановился, вгляделся, прищурившись в полутьме. Да… вскинутые руки, широкий подол, разметанные ветром волосы - в ворохе разномастных штрихов постепенно проступали очертания будущего рисунка.

Постоялый двор на окраине города едва ли мог похвастаться тем, что его посещали знатные гости. Нет, посетители здесь не переводились, и трактир никогда не пустовал, и комнаты редко оставались незанятыми больше, чем на половину суток. Но все они были не из тех, о ком говорят – благородные. Незатейливый и простой народ, привыкший к грубым шуткам, крепкому пиву и тощим тюфякам на деревянных кроватях – было бы где голову приклонить. Оттого и плату здесь требовали не сказать чтоб великую; кошелек полегчает, конечно, но не опустеет совсем; кормили просто и незатейливо – сыт и ладно.

Мастеровые, торговцы, что победнее, бывало – перехожие люди, не совсем уж нищета, однако ж и не из таких, что с охраной путешествуют… обветренные, загорелые лица, мозолистые руки да деревянные башмаки – вот таких постояльцев привык видеть у себя хозяин. С раннего утра до позднего вечера он крутился, как белка в колесе; может, оттого и пользовалось его заведение заслуженно доброй славой.

Но вот такого, как нынче, видеть ему не приходилось.

Не иначе, как дорогой ошибся с утра этот юноша – богато, хоть и скромно одетый (глаз у хозяина наметан, не впервой), в высоких, хорошей выделки сапогах, с длинным кинжалом в богато изукрашенных ножнах. Такие не ходят по улицам в одиночку, такие обычно путешествуют верхом либо в каретах, да с сопровождающими. И этот был верхом, и конь его – вон, у ворот привязан. Знать бы, что ждать от такого посещения, и что за нелегкая принесла его сюда… а нелегкая эта – пестро разрисованный фургон с улыбающейся физиономией на боку. Шел, говорит, мимо и увидел… всегда хотел поближе на бродячих актеров посмотреть.

Что ж, хозяин и сам был охоч до заезжих музыкантов и танцоров, но он что – черная кость, немудреным шуткам рад. А этому что нужно здесь? Разговаривал юноша учтиво, не так, как обычно знатные – пару слов сквозь зубы кинут, скажи спасибо, если в рожу не двинут. Благородные… Все честь честью – спросил, здесь ли странствующие комедианты остановились. Когда хозяин закивал – здесь, мол, господин, да вон – на заднем дворе репетируют, юноша кивнул и спросил даже – можно ли пройти посмотреть. И вправду, странный…

И только потом, проводив неожиданного гостя к черному выходу и оставив на выметенном дворике в тени большого вяза, хозяин увидел, как сверкнул на его груди медальон с выточенным на нем соколом. И охнул: княжич! - и склонился до земли. Юноша, впившись взглядом в тонкую фигурку у фургона, не обратил на этот поклон ровно никакого внимания.

- ….три, четыре, поворот, поклон… Яса! Здесь поклон, а не сгибание в пояснице! Что ты, как деревянная! Давай еще раз… мягче, мягче! Ты же зрителям улыбаешься, а не рыбу ловишь! Давай еще раз этот кусочек. Раз, два, три, четыре…

Старый клоун, блестя под утренним солнцем обширной лысиной, сидел, скрестив ноги, на стареньком коврике и, разрубая воздух ладонью, отчитывал повторявшую несколько одних и тех же танцевальных па невысокую девушку. Худое лицо с дорожками морщин - строго и жестко, нет и следа вчерашней приветливости. Не надо быть актером самому, чтобы понять – идет репетиция. Девчонка-танцовщица не то новый танец учит, не то старый заново вспоминает. Чуть поодаль, у фургона, сидел в такой же позе – прямо в пыли – мальчишка, деловито орудовавший иглой над собранным из разных заплат большим куском материи. Светло-русая макушка опущена, неутомимо снует игла в тонкой руке. Для него танец привычен, как для Ярра – речи в княжеской Зале; эка невидаль – репетиция.

Никем не замеченный, Ярр стоял у старого вяза, наблюдая, как терпеливо, неутомимо девушка повторяет одни и те же движения. Танец для нее – удовольствие; так можно заниматься лишь по-настоящему любимым делом. Какое удовольствие, почти наслаждение светилось в каждом ее жесте, каждом повороте, наклоне головы – а ведь это тяжелый труд, которым маленькая труппа зарабатывает себе на жизнь. Право слово, такой увлеченности и сосредоточенности прежде ему видеть не приходилось.

Подлетевший мохнатый щенок громко облаял незнакомца, выдав тем самым его присутствие, и Ярру ничего не оставалось, как выйти из-за дерева и поздороваться.

Старик посмотрел на незваного гостя едва ли не враждебно, мальчишка – удивленно, а девушка… несколько коротких мгновений она была еще там, внутри себя, в глубине танца, - и только потом тряхнула головой, и лицо ее осветилось лукавой улыбкой: узнала.

Сегодня на ней было старое серое платье, волосы стянуты в узел на затылке – только надо лбом выбиваются несколько пушистых завитков, и ничем не напоминала она фею, танцевавшую вчера на площади. Просто тощенькая девчонка с острыми локтями, вздернутым носом и россыпью веснушек на щеках. Но вот она взглянула зеленовато-серыми глазами, и Ярр ощутил, как стукнуло невпопад сердце. Взглядом этим – добрым и открытым – она напомнила ему мать. Он сразу вспомнил ее имя – звонкое, как колокольчик – Яса…

- Здравствуйте, господин, - первой поклонилась Яса. Как не поклониться знатному юноше, который вчера был таким щедрым – денег, высыпанных им в потрепанную шляпу, хватит на месяц, если не больше. Обычно маленькая труппа не зарабатывала и половины вчерашней выручки.

И вот уже мальчишка вскочил и склонился в поклоне, и старый клоун, опустив скрипку, смотрит хоть и хмуро, но без прежнего неудовольствия. Странное дело, в этих почти нищих людях Ярр не увидел того подобострастия и униженности, что встречалась ему в бедняках-крестьянах, торговцах, подчас даже в ремесленниках. Чувствовалась в актерах странная гордость, чувство собственного достоинства, которое можно встретить лишь в уверенных в себе и независимых людях. Независимых – отчего бы? Они-то ведь зависят как раз от очень многого – от щедрости зрителей, от расположения властей, от… да хотя бы и от капризов погоды. А вот поди ж ты… Будь ты хоть тысячу раз знатен, улыбки этих людей могут стать искренними лишь тогда, когда ты этого заслужишь.

Тем не менее, они все-таки пригласили его «отведать, что Бог послал», хоть это всего лишь ячменные лепешки, и разговор завязался, как и полагается.

…Старый клоун Агель был старшим в этой маленькой труппе, но, вопреки ожиданию, не отцом девушке и мальчишке Тису. Ясу он подобрал в одной из деревень – родители девочки умерли от непонятной болезни, а малышка уже в шесть лет была на удивление гибкой, прыгучей и с характером. Тис приходился старику племянником – не родным, скольки-то-там-юродным, но все же – родная душа. Агель и Рада, жена старого клоуна, умершая два года назад, воспитали мальчишку как своего. Раньше труппа была большой, и выступления – не чета нынешним, но со смертью Рады все развалилось почти в одночасье. Подался в столицу Арлекин – молодой Вит, надежда труппы; умерла от лихорадки толстая Жаклина, шившая замечательные костюмы. Но жизнь продолжается… сейчас вот новую пьесу разучивают, а потому если господин придет на выступление вечером, то наверняка увидит что-нибудь интересное.