За стеной

— А вот теперь ты со своей рукой… — сказал Берт. — Много крови потерял? Может, еще что-то сломал?

— Нет, — кротко ответил Роджер, — только кисть.

— Это наше семейное, — сказал Берт Роуэну, заворачивая рукав, чтобы показать шрам на предплечье. — У меня не было перелома. Просто поцарапался, оттаскивая камни.

— Я сам не смогу выбраться, — сказал Роджер. Они его уже не видели, ночь заливала Теснину. Вверху ярче засияли звезды. В городе этого нельзя было увидеть, свет звезд там перебивал свет искусственного освещения.

— Понимаю, что не сможешь, — сказал Берт. — Так что посиди и послушай, что я расскажу.

— Я слушаю, — сказал Роджер. Роуэн услышал, как отец передвинулся, усаживаясь на камень.

— Первое. Гору никто не продаст, — сказал Берт. — Ни при моей жизни, ни после. Я больше десяти лет назад собрал команду законников, чтобы быть в этом уверенным. Семья будет лишь попечителем, не более. Если бы ты изволил заранее меня расспросить, то я бы тебе об этом рассказал. Второе. Я полагаю, ты просто сорвался. Я отложил порядочную сумму денег. Не три миллиона, но сумма значительная. Я собираюсь все это оставить Роуэну. Если он захочет, то сможет поделиться с тобой. Так что если тебя заботят деньги, то лучше научись нормально разговаривать с сыном вместо того, чтобы показывать свою власть. Ты тоже будешь долго жить. Быть злым — плохо для сердца.

Берт договорил, и наступило продолжительное молчание.

Роуэн глядел на звезды, не веря тому, что услышал. Гора не будет продана. Отец должен с ним разговаривать, а не бить.

Чуть погодя, хотя Роджер все еще ничего не ответил, Берт пошел обратно по бревну, для равновесия расставив руки в стороны. Роуэн шел позади него, очень близко, чтобы, если понадобиться, успеть поддержать старика.

— Куда вы пошли? — спросил Роджер. В голосе его прозвучала легкая паника.

— Думаю, что следует на время оставить тебя в одиночестве, тебе нужно поразмыслить, — сказал Берт. — Мы ждем гостей. Сегодня канун Нового года, вспомнил?

— А как же я?

— Мы вернемся в следующем веке, — ответил Берт. — Разумеется, ты должен согласиться с тем, что надо хорошо себя вести.

Потом он захихикал и стал взбираться на Гору.

— Подождите! — закричал Роджер. — Я согласен! Я согласен!

Берт, не останавливаясь, шел дальше. Роуэн смотрел то на него, то на Теснину. Отец звал их, отчаяние слышалось в его голосе. Вдалеке послышался шум мотора. Это, должно быть, Джейк, хотя, наверное, еще нет восьми часов…

— Пошли, — сказал Берт. — Мы должны встретить Джейка. За Роджером можно прийти позже.

— Но, — сказал Роуэн, — как он там будет…

— Мы оставим его ненадолго, — ответил Берт. — Ему нужно немного времени, чтобы он успел сообразить, как надо себя вести.

— Например? — беспокойно спросил Роуэн.

— Никаких примеров, — сказал Берт. — Я хочу, чтобы он во всем разобрался сам.

— Так что же? Все будет в порядке? — спросил Роуэн.

Берт пожал плечами. Затем он раскинул дрожащие руки, будто охватывая ими Роуэна, Гору, ночь и звезды.

— Никогда не знаешь, что принесет Новый год, даже если ты повидал их уже больше сотни, — сказал он. — Иногда видишь, что он приближается, и ничего не можешь с этим поделать. А иногда — можешь.

Он замолчал, глубоко вдохнул воздух, пахнущий эвкалиптом, обнял своего пра-пра-внука и добавил:

— Как раз сейчас, я полагаю, все настолько близко к тому, что должно быть, что именно так оно и произойдет.

«Несущий Молнию»

Шесть лет тому назад, в пасмурный день, спустя несколько недель после того, как мне исполнилось десять лет, я впервые встретил Несущего Молнию.

Именно тогда я изобрел это имя, хотя никогда его не произносил, и никто из людей так его не называл. Большинство горожан звали его «мистер» Джексон. Люди не понимали, почему они называют его «мистер»: он был похож на обычного бродягу. Хотя, конечно, он был не из тех бродяг, которых забирает полиция.

С самого первого мгновения я понял, что он — иной. Я выходил из школьных ворот, а он стоял рядом, склонившись к своему мотоциклу. Его мотоцикл выглядел как «Харли-Дэвидсон», только он был не «Харли-Дэвидсон». На нем не было никакой марки. Человек наклонился к мотоциклу, потому что был высоким, пожалуй, шести футов и трех или четырех дюймов высотой. Его мускулы теснились под черной майкой, а на предплечье были вытатуированы две синие молнии. Длинные волосы, что-то среднее между блондинистыми и рыжими, были подвязаны банданой в белый и красный горох.

Но главное, что я отметил, — это его аура. Большинство людей обладают тусклым, неопределенным мерцанием. Его же аура состояла сплошь из голубых искр, прыгающих так, будто они собирались убить кого-нибудь, как убивают преступника на электрическом стуле.

Сначала казалось, что у парня какие-то неприятности. Но потом он улыбнулся, и если вы не видели его ауры, то по этой улыбке каким-то образом становилось понятно, что у него все в порядке, что он байкер с золотым сердцем, что он бродяга, который разъезжает по округе, помогая старикам, или что-нибудь в этом духе.

Но я-то видел, как из его ауры и улыбки выпрыгивает часть его энергии, и эта энергия будто сотни сверкающих змеиных языков, тянется к скучным цветам ореолов окружающих его людей.

Он очаровывал людей. Я видел, как это происходит, видел эти языки, которые выскакивали и освещали серые будни даже старших ребят. И потом я увидел, как все электрические потоки собрались в один, чтобы ласкать одну, особенную ученицу — Кэрол, самую красивую девочку во всей школе.

Мне тогда было только десять лет, так что я по-настоящему не ощущал, что такое Кэрол. Конечно, мне было понятно, что она выглядит, как кинозвезда с иссиня-черными волосами и большими карими глазами, с грудью и талией, какие у нее и должны быть, и с ногами, которые она взяла взаймы у куклы Барби. Но я смотрел на все это чужими глазами. Я знал — все думают, что она здорово выглядит, но сам не понимал почему. Сейчас меня волнует даже мысль о том, какова она была, когда, например, играла в баскетбол в своей узкой маечке и в плиссированной юбке… По крайней мере, я помню, что с ней произошло…

В тот день она выглядела особенно хорошо. Оглядываясь в прошлое, я полагаю, что она уже догадывалась, что очень привлекательна для мужчин, и это придавало ей определенную самоуверенность. Она вела себя как кот, который знает, что всегда получит свою порцию сливок.

Когда улыбка Несущего Молнию протянулась к ней, ее глаза затуманились, и она, как лунатик, двинулась к нему, будто больше ничего на свете не существовало. Они немного поговорили, и потом она ушла. Но оглянулась назад — дважды — и электричество бродяги все летело, трещало, обвиваясь вокруг нее, будто это были пальцы, которые уже расстегивали большие белые пуговицы ее школьного платья.

Затем она завернула за угол, и я понял, что все кончилось. Остались только я и человек, склонившийся к своему мотоциклу. Проследив за мной, сине-голубые щупальца упрятались обратно, в светящуюся раковину вокруг мотоциклиста. Затем он, откинув голову назад, рассмеялся, и смех его послал сине-белую энергию в небо.

Его смех до ужаса напугал меня, я внезапно почувствовал себя кроликом, который сообразил, что смотрит прямо на горящие огни несущейся на него машины.

Как и множество кроликов, сообразил я это слишком поздно. Я с трудом поднял ногу, уже готовый убежать, когда бродяга вдруг вырос надо мной, и пальцы его впились в мои плечи, как корни старого дерева впиваются в землю. Он вонзился в мою плоть, будто смял гнилое яблоко.

Я начал кричать, но он так меня тряханул, что я тут же замолчал.

— Слушай, детка, — сказал он, и голос его был хриплым и ломким голосом, какой бывает после недавно выпитой бутылки виски. — Я не сделаю тебе больно. Ты ВИДИШЬ, ведь верно?

Я понимал, что он говорил не об обычном зрении. Я кивнул, и он ослабил хватку.

— Я скажу тебе кое-что, задаром, — сказал он очень серьезно. Он опустился на одно колено и стал смотреть прямо мне в глаза, правда, я опустил голову, так что только одну секунду этот яростный взгляд желтых глаз прожигал мой мозг.