Бандит

Юлия Латынина

Бандит

(Бандит – 1)

Глава 1

Поздней весной 1990 года к остановке «Поликлиника № 10», расположенной на Садовом кольце, подкатил, шипя и фыркая, желтый автобус, украшенный рекламой страхового общества «Госстрах». Из автобуса высадились несколько женщин в цветастых платьях, представительный мужик с дипломатом. Последним вышел небритый угловатый парень с драным армейским рюкзачком за спиной. На нем были длинные мешковатые штаны и роба. Несмотря на теплую погоду, он старательно натягивал на уши кепку. Вероятно, стеснялся своей бритой головы, выдававшей в нем недавнего лагерника.

Парень постоял немного на остановке, оглядываясь и как бы удивляясь, хотел было зайти в булочную близ арки, но, открыв тяжелую дверь, обнаружил, что хлеб здесь не продают, внутри магазина тянутся плотные белые полки, со всех сторон уставленные сверкающими пакетами и пакетиками.

Парень сделал шаг назад и нечаянно толкнул большого, крупного человека в белых штанах и белом же пиджаке, только что высадившегося из низкого заграничного автомобиля и входившего в бывшую булочную.

– Из-звини, – нервно сказал парень.

Белый человек ничего не ответил.

Парень подхватил рюкзачок и нырнул под арку. Две-три подворотни вывели его на тихую московскую улицу. Он решительно пересек проезжую часть, опять свернул во двор и стал подниматься по лестнице. Несмотря на то, что лестница была расположена в старом, дореволюционной постройки доме, она была крутая и узкая, с заляпанными зеленой краской перилами и стенами, украшенными разнообразной по степени приличия графикой.

Парень поднялся на третий этаж и надавил на кнопку звонка. Никто не открывал. Парень позвонил еще и еще раз. Потом постучал. – Ну, кто там хулиганит? – раздался трескучий старческий голос.

– Валерий.

– Какой такой Валерий?

– Нестеренко Валерий.

Дверь отворилась, и на пороге возник сухонький старичок в неопределенного цвета халате, на который была накинута ярко-красная, как знамя Октябрьской революции, кофта. Белые волосы старичка торчали во все стороны, и в неровной бородке застряли остатки употребленной на завтрак яичницы.

– Явился? – прошипел старичок.

– Явился, – сказал Валерий.

– Мамка дома?

– Померла твоя мамка, – сказал старичок, – месяц назад померла, антифризу, говорят, выпила… У, стерва, чуть весь дом не спалила!

– А бабка где?

– А бабка на диване лежит, – сказал старичок, – вон она. Клавдия ей из магазина кефир носит, а то померла бы твоя бабка. Тоже ее ожгло.

– Чем? Антифризом? – Да не, твоя мамка-то, напившись, кипятильник включила вместо обогревателя, а кипятильник на подушке лежал.

Валерий молча направился в глубь коридора.

– Ты хоть сапожищи-то сними, сволочь лагерная, – заорал вслед ему старичок, – выселять вас будем, выселять, гадов таких!

Валера открыл дверь комнаты. Она действительно носила следы недавнего, хотя и не очень сильного пожара: одна стена закоптилась и подгорела, а с потолка свисали похожие на тропические лианы ошметки черных обоев и проводов. Мебели в комнате за два года поубавилось: всего-то и осталось, что черный продавленный диван да большой горшок с пережившим пожар кактусом. На правах мебели в комнате стояли три старых ящика из-под капусты, каждый из которых мог служить либо столом, либо стулом.

На диване сидела усохшая, низенькая старуха. Видимо, услышав голоса в коридоре, она попыталась подняться.

– Валера, – сказала старушка, – а Машеньки больше нет.

– Знаю, – сказал Валера.

Он осторожно уселся на один из ящиков, раздернул рюкзак и вынул оттуда буханку черного хлеба, а затем шматок сала и несколько давленых яиц, купленных, видимо, в каком-то пристанционном буфете. Затем Валерий вынул звякнувшую о застежку бутылку кефира, достал длинный, с наборной рукоятью нож и стал резать этим ножом хлеб.

– Ты сам-то как? – осторожно спросила бабка.

– Что как? Живой, нетраханый, – чего еще для счастья надо?

– Поумнел хоть?

– Поумнел, баба, так поумнел, что теперь вот разумнеть хочу.

И Валера отправил в рот громадный кусок хлеба и сала.

– Мне никто не звонил?

– Нет.

– И никто не спрашивал, когда выйдет, мол, какие дела?

– Нет.

– Ладно, – сказал Валера, поднимаясь, – пойду сам звякну.

Телефон стоял в прихожей на старой, покрытой зеленым сукном тумбочке. На звук шагов дверь напротив телефона раскрылась, и из нее высунулась толстая растрепанная женщина преклонных лет в выцветшем байковом халате, расписанном маргаритками величиной с капустный кочан. В вырезе халата болтался камешек на дешевой цепочке.

– Валера, – сказала она, показывая глазами в сторону общей кухни, где стучал посудой давешний старичок, – ты на папу-то не серчай, рак у папы в мозгу, понимаешь, рак…

– Чего мне на него серчать, – сказал Валера, – он не прокурор.

Валера звонил долго и безуспешно: в одном месте никого не было, в другом все было занято; однажды ответили ему, что такой больше не проживает, потому как в прокуратуре ему выписали творческую командировку на сибирские лесоповалы, сроком аж на десять лет. Наконец с четвертой попытки Валерий узнал какой-то телефон, там ему дали еще один номер, по которому ему в конце концов удалось найти нужного человека.

– Сашу можно?

– Какого Сашу? – Шакурова.

– Шакуров слушает, – сказал вежливый голос в трубке.

– Это Валерий.

– Какой Валерий? – Сазан.

– Валька, ты! – раздался в трубке взрыв наигранного энтузиазма.

– А мы не ждали… Тебя что же, раньше выпустили?

– Не. От звонка до звонка.

– Валька, да ты знаешь, как я рад! Ты давно приехал?

– Только что.

– Время у тебя есть? Хочешь встретимся? Пожрем…

– Давай.

– Помнишь пельменную на углу Малаховки? Вот туда двигай. К семи. Заметано?

– Да.

– А сейчас извини, – черт, у меня тут дела. До семи. Пока.

И в трубке раздались короткие частые гудки.

Весь день Валерий бродил по городу. Деньги у него были, хотя и небольшие, – по пути он подкалымил недельку фузчиком в Архангельске; на Тишинской барахолке Валерий отоварился кожаной турецкой курткой и там же купил бабке килограмм апельсинов. В ларьке, неподалеку от дома, приобрел пузатую бутылку коньяку «Наполеон», показавшуюся ему необыкновенно дешевой.

Без пяти семь Валерий, в черной кожаной куртке и старых джинсах, извлеченных из встроенного шкафа и ничуть не обгоревших, подошел к бывшей пельменной и замер.

Пельменной не было. Старые, заляпанные окна общепитовского сооружения пропали. Вместо них на ослепительном заходящем солнце сверкали черные тонированные стекла, сиганувшие будто в московскую блеклую весну прямо с американского небоскреба. Пропал растрескавшийся асфальт у входа в подвал и жестяной навес, вместо навеса – козырек с надписью «Соловей», лихо заломленный к небу.

Валера спустился вниз. Вход в подвал был обит красивым черным дерматином и пах свежим струганым деревом, хорошей пищей и женскими духами. Валера надавил на кнопку заграничного, вмонтированного в систему наблюдения звонка. – Тебе что, парень? – сказал отворивший дверь вышибала. – Сашку Шакурова. – Не приходил еще. Жди.

И дверь с лязгом захлопнулась. Валера поднялся по ступеням и, сгорбив плечи, пошел прочь.

– Сазан!

Валерий оглянулся. У тротуара тормозила белая «Волга»-пикап. Водитель остановил машину и распахнул дверь.

– Сашка!

– Сазанчик! Друзья обнялись.

– Ишь ты какой стал, – проговорил Сашка, первым высвобождаясь из объятий друга, – здоровый, как бык, чуть ребра не переломал.

Валера молча смотрел на своего приятеля. Тот был одет совсем не так, как он. Никаких турецких курток и кроссовок: на Шакурове изящно сидел светлый однобортный костюм, неброский, цвета выцветшей брусники галстук оттенял белизну рубашки. Больше всего Валерия поразила именно эта рубашка: она была ослепительно белой, как кафель в операционной, и, несмотря на конец дня, от нее пахло свежестью и одеколоном. Переменил ее, что ли, Шакуров на работе?