Императрица

— А как, — спрашивала она, — можем мы принимать посланников, которые отказываются вставать на колени? Должны ли мы подвергнуть поруганию трон Дракона, позволив тем, кто ниже нас, стоять перед нами?

Как обычно она игнорировала проблемы, которые не могла разрешить. Однажды член Совета цензоров попросил составить доклад трону в пользу иноземных посланников, но она отказала. Он выслушал, что вопрос об иноземных посланниках не нов и так просто его не решить. Она читала в книгах, что двести лет назад посланник из России потребовал права стоя разговаривать с императором, а не лежать у его ног. Ему было отказано, и посланник вернулся в Россию, так и не увидав правившего тогда императора. Да, действительно, однажды посланник из Голландии подчинился императорскому обычаю и встал на колени, когда обращался к трону, но он был единственным среди этих гордецов. Верно, что английская миссия под предводительством лорда Маккарти получила разрешение появиться перед предком Цяньлуном с глубокими поклонами, не вставая на колени и преклонив голову к земле. Но эта встреча происходила в шатре в императорском парке, а не в самом дворце. Позднее другой английский лорд Амхерст не смог выполнить свою миссию, поскольку император Цзяцин, правивший тогда, настоял на должном почтении к трону. По этой же самой причине, рассуждала Цыси, отвечая цензору, император Даогуан и покойный император Сяньфэн никогда не принимали западных посланников. Как же она может сделать то, что они считали невозможным. Всего пятнадцать лет назад, напомнила она цензору, который проявлял слишком большую готовность услужить иностранцам, собственный тесть принца Гуна, почтенный аристократ Вэй Лин, убеждал американского министра Уорда, что, будь он посланником Китая в Соединенных Штатах, он был бы готов жечь благовония перед президентом Соединенных Штатов, поскольку любому правителю великого народа надо оказывать такое же уважение, как и самим богам. Но американец не согласился и поэтому принят не был.

— Я не позволю приблизиться к трону Дракона никому, кто не проявит полного уважения, — непреклонно заявила Цыси. — Эта уступка только поощрит мятежников.

В душе она твердо решила не допустить иностранцев в Запретный город. Они и так с каждым днем все больше докучали. Она вспомнила великого генерала Цзэн Гофэня, теперь покойного, который рассказывал ей, как народ города Чанчжоу поднялся против иностранных священников, разрушая их дома и храмы и выгоняя из города, поскольку те учили, что молодые не должны повиноваться родителям и почитать богов, а должны поклоняться только одному иностранному богу. Она вспомнила, как глубоко оскорблены были жители Тяньцзиня, когда французские посланники превратили один из храмов в консульство, вынесли оттуда фигурки богов и бросили их на кучу навоза, как будто они были мусором.

В свое время Цыси не обратила внимания на эти, как она считала, мелочи. Теперь же приходилось относиться к иноземцам как к величайшей опасности, угрожавшей ее государству. Христиане свободно передвигались по стране, проповедуя свою веру. Их надо остановить. Христианские женщины еще опаснее мужчин. Они не сидят как китайские жены за воротами своих домов, нет, они разгуливают свободно повсюду, а в присутствии мужчин ведут себя хуже падших женщин. И эти люди смеют объявлять своего бога единственным. Сотни лет последователи Конфуция, Будды и Лаоцзы жили вместе в мире и согласии, каждый уважал чужих богов и чужие учения. А христиане — нет, они выбрасывают всех богов, кроме своего. Теперь-то известно, что за миссионерами идут торговцы и военные корабли.

Принцу Гуну императрица сказала так:

— Рано или поздно нам предстоит избавиться от иностранцев, и прежде всего от христиан.

Но принц Гун, всегда очень осторожно подходивший к вопросу об иностранцах, снова предостерег:

— Ваше высочество, вспомните, пожалуйста, об оружии, которым они обладают. Разрешите мне с вашего позволения составить свод правил, регулирующих жизнь христиан в Китае.

Она дала ему такое разрешение, и вскоре он принес ей проект, содержащий восемь правил. Императрица приняла его почтительные поклоны и заметила:

— Сегодня у меня болит голова. Прочтите сами, что вы написали, поберегите мои глаза.

Цыси закрыла глаза.

— Ваше высочество, со времени восстания тяньцзинских китайцев против французских монахинь я считаю, что христиане не могу брать в приюте детей, не обращенных в их веру.

Она кивнула в знак одобрения, не открывая глаз.

— Я также считаю, — продолжил принц Гун, — что китайским женщинам нельзя позволить сидеть в иностранных храмах в присутствии мужчин. Это противоречит нашим обычаям и традиции.

— Этот пункт соответствует понятиям пристойности, — заметила императрица.

— Далее, — продолжил принц Гун. — Иностранные миссионеры не должны выходить за пределы своей деятельности, то есть они не должны защищать обращенных в свою веру от законов нашей страны, если эти люди совершат преступление. Иностранные священники не должны вмешиваться, как они делают сейчас, в судьбы обращенных, если те попадают под суд.

— Вполне разумно, — одобрила императрица.

— Я настаиваю, — продолжал принц Гун, — чтобы миссионеры не брали на себя привилегии официальных лиц и посланников своих стран.

— Конечно же, нет, — согласилась Цыси.

— А недостойные субъекты не должны укрываться в их церквах, чтобы избежать заслуженного наказания.

— Правосудие не должно иметь препятствий, — заявила императрица.

— Эти требования я изложил западным посланникам, проживающим здесь, в нашей столице, — сказал затем принц Гун.

— Это, конечно же, мягкие требования, — заметила императрица.

— Ваше высочество, — серьезное лицо принца стало еще строже. — Я с горестью должен сказать, что иностранные посланники их не приняли. Они настаивают, чтобы все иностранцы по-прежнему были свободны в передвижениях и в делах. Более того, они даже отказались читать мой документ, хотя он был разослан в их посольства по всем правилам вежливости. Есть только одно исключение. Ответил посланник Соединенных Штатов — единственный, хотя ответил несогласием, но по крайней мере вежливо.

Мать императрица не смогла сдержать бурных чувств, услышав о таком чудовищном оскорблении. Она широко раскрыла глаза, в негодовании стиснула руки и, поднявшись с трона, нервно стала ходить по залу, шепча гневные слова.

Внезапно она остановилась и оглянулась на принца Гуна.

— Сказали ли вы им, что они хотят построить внутри нашего государства иностранное государство? — Нет, они хотят создать много государств, ибо каждая из их религий устанавливает свои собственные законы на нашей земле, невзирая на наше государство и наши законы.

Принц Гун ответил со скорбным терпением:

— Ваше высочество, я говорил со всеми посланниками, которые здесь находятся.

— А спросили ли вы у них, — вскричала Мать императрица, — что бы они сделали с нами, если бы мы отправились в их страны и отказались повиноваться их законам, настаивая на нашей собственной свободе?

— Я спросил, — ответил принц Гун.

— И что же они вам ответили? — Из ее глаз летел огонь, щеки пылали.

Они сказали, что нельзя сравнивать их цивилизацию и нашу, что наши законы варварские, бесчеловечные по сравнению с их законами. Они вынуждены защищать своих собственных граждан от наших законов.

Императрица заскрежетала зубами.

— Однако они живут здесь, они настаивают на том, чтобы оставаться здесь, они отказываются покинуть нашу страну!

— Именно так, высочайшая, — согласился принц Гун.

Она упала на трон.

— Я вижу, они не удовлетворятся, пока не овладеют нашей страной. Нас ждет участь Индии, Бирмы, а также Филиппин, Явы и других островов.

На это принц Гун ничего не ответил, ибо это действительно было так.

Императрица подняла голову, ее прекрасное лицо стало бледным и суровым.

— Говорю вам, мы должны избавиться от иностранцев!

— Но как? — спросил он.

— Как-нибудь, все равно — как! И этому я посвящу весь свой ум и все свое сердце, пока жива.