Императрица

— Ваше высочество, — произнес принц, стараясь казаться смиренным, — если я обманулся, то я прошу вашего прощения и глубоко сожалею, ибо то, что я сделал, было сделано ради вас.

Цыси не понравилось это гордое извинение.

— Я не прощаю вас, — холодно сказала она своим красивым голосом, — и поэтому ваши извинения едва ли что-то значат.

Сановник недоумевал. Но гордость нашла на гордость. Принц Гун поднялся и почтительно поклонился.

— Высочайшая, я избавляю вас от своего присутствия. Простите, что осмелился явиться без вызова.

Он ушел, высоко подняв свою благородную голову. Цыси проводила вельможу задумчивым взглядом. Пусть уходит, этого человека всегда можно будет позвать обратно. Тем временем она сама посмотрит, что за известия поступили из южных провинций, и либо примет, либо отвергнет совет принца. До тех пор, пока она не будет знать все, чужое мнение оценить не сумеет. Поэтому императрица послала своего евнуха за Ань Дэхаем, и несколько минут спустя этот лежебока предстал перед ней с опухшими от сна глазами. Осев на колени, главный евнух положил голову себе на руки, чтобы не было видно его зевков.

— Вы вызовите завтра обоих генералов Цзэна и Ли в Зал аудиенций, — приказала императрица. — Сообщите принцу Гуну и Верховному советнику Жун Лу, что мне потребуется так же и их присутствие. Пригласите Восточную вдовствующую императрицу прийти на час раньше обычного. Нам предстоит заслушать вопросы огромной важности.

Императрица повернулась к Ли Ляньиню:

— Скажите Верховному советнику, что сегодня я не приду на стрельбище, и пусть он позаботится, чтобы черного скакуна, на котором ездит мой сын, зерном не кормили, а не то под уздой конь станет норовистым.

— Да, ваше высочество, — ответил евнух и отправился выполнять приказание.

Когда через несколько минут он вернулся, Цыси все еще сидела на троне, размышляя над словами принца Гуна. Ли Ляньинь поклонился.

— А что теперь, — спросила она, — почему меня снова беспокоят?

— Ваше высочество, молодой император плачет, потому что вас там нет и вы не видите его новое седло. Верховный советник умоляет почтенную прийти.

Цыси стремительно поднялась. Она не могла слышать, что ее ребенок плачет, и вместе со своими дамами поспешила на стрельбище. Там молодой император гордо восседал на своем вороном коне. Жун Лу стоял рядом, а его собственного, уже оседланного серебристо-серого арабского скакуна держал под уздцы евнух.

Как царственно красив был сын! Мать императрица остановилась, желая полюбоваться мальчиком, прежде чем тот ее заметит. Юный правитель сидел в своем новом кожаном седле песочного цвета, а оно лежало на черной войлочной попоне, расцвеченной яркою вышивкой. Короткие ножки наездника едва обхватывали широкую конскую спину, и только самые кончики бархатных сапожек касались золотых стремян. Его алый халатик был подвернут под сверкавший самоцветами пояс, и желтые парчовые рейтузы виднелись по самую талию. Над головкой, которую сейчас не покрывала императорская шапочка, торчали две косички, перевязанные жестким шнурком из красного шелка. Подняв к ученику свое красивое лицо, Жун Лу смотрел на ребенка с любовью и, слыша его высокий ликующий голосок, смеялся вместе с ним. Вдруг маленький император заметил мать.

— Моя мама! — закричал он. — Мама, ты только погляди, какое Жун Лу мне подарил седло!

Так императрице пришлось пойти, осмотреть седло и восхититься его многообразными достоинствами. Глаза высочайшей встретились с глазами Жун Лу и соединились в единой гордости и веселье. Затем, пока ребенок размахивал хлыстом, она вдруг тихо проговорила:

— Ты знаешь, что с юга прибыли оба генерала?

— Я слышал об этом, — сказал Жун Лу.

— Шанхайские торговцы собираются укрепить свое войско и поручают его новому иностранному военачальнику. Мудро ли допускать такое?

— Первая задача, — ответил он, — это покончить с мятежом. Иначе получается, что мы ведем две войны сразу — одну с мятежниками, а другую с белыми людьми. В этих клещах сожмет так, что нам не выжить. Подавите мятежников, используя всякое доступное средство, а затем, собравшись с силами, можно будет изгнать европейцев.

Цыси кивала и улыбалась, будто все это время думала о ребенке. Теперь он галопом скакал по полю. Жун Лу вскочил на своего коня и, нагнав мальчика, поскакал рядом. Императрица осталась стоять с фрейлинами, и ветер развевал длинный атласный халат голубого цвета, который она все еще носила в трауре по покойному императору. Не отрываясь, Цыси смотрела на этих двух своих любимых людей — на маленького храброго мальчика и на высокого сильного мужчину. Выпрямившись в седлах, они мягко покачивались на скаку. Мужчина повернул лицо к ребенку, готовый дать совет или в любой миг подхватить мальчика, если тот станет падать. Но юный наездник, высоко вскинув голову, уверенно смотрел вдаль, и его руки держали поводья удивительно умело.

«Прирожденный император, — подумала Цыси, — и это мой сын!»

Когда всадники остановили лошадей на противоположном краю поля, она помахала на прощанье платком и в сопровождении фрейлин вернулась во дворец.

Назавтра в холодный рассветный час обе вдовствующие императрицы восседали каждая на своем троне за желтой занавеской. Пришло время аудиенции Верховного совета. Сквозь тонкий шелк императрицы, сами невидимые, смутно различали фигуры советников, которые входили по одному в порядке старшинства. Раньше всех, согласно своему званию, явился принц Гун, и теперь Ань Дэхай объявлял каждого следующего вельможу. Даже первому полагалось ждать вызова главного евнуха, но сегодня он пренебрег обычаем, и Ли Ляньинь наклонился к уху Матери императрицы:

— Почтенная, это не мое дело, но я ревностно забочусь о вашем высочайшем достоинстве и теперь вижу, что принц Гун вошел, не дожидаясь, когда будет объявлено его имя.

Сколь же тонко этот евнух чувствовал каждое настроение и каждую мысль своей госпожи, если как-то уже прознал, что она недовольна главным советником!

Казалось, Мать императрица ничего не услышала, но Ли Ляньинь знал, что достиг цели и на скрижалях ее безжалостной памяти записан еще один невежливый поступок принца Гуна. Однако Цыси была слишком мудра, чтобы сразу принимать меры. Она понимала, что принц становится ее врагом. Она не могла доверять никому, кроме Жун Лу, но ее возлюбленный теперь был связан узами брака с другой женщиной. Что ожидало ее впереди?

Не один год прошел, прежде чем Совет императорских астрологов объявил день для погребения покойного императора. В течение нескольких лет между смертью и погребением украшенный драгоценностями гроб покоился в храме, находящемся в отдаленной части дворца. Торжественные приготовления к императорским похоронам подходили к концу. Постройка нового мавзолея длилась пять лет. В знак возобновления доверия к принцу Гуну, которому ей пришлось в итоге вынести публичное порицание, императрица приказала ему взять на себя ответственность по сбору средств на строительство. Принц Гун безропотно выполнил свой долг. Обязанность и в самом деле была очень трудной, поскольку южные богатые провинции империи были разорены войнами и восстаниями. Силой и убеждением принц собрал десять миллионов серебряных таелов, наложив налог на все провинции, на все гильдии. Из этой суммы ему пришлось выплатить комиссионные высшим и низшим чиновникам от министров, младших принцев и наместников до евнухов и сборщиков налогов. Каждому следовало заплатить за участие и старание. Дома, в своем дворце принц Гун жаловался жене, с которой мог говорить откровенно:

— Я должен повиноваться императрице, — вздыхал он, — если я снова ее разгневаю, она изничтожит нас.

— Увы, — соглашалась жена. — Жаль, что мы не бедняки и не можем жить в покое.

Четыре года принц Гун строил мавзолей. Много времени ушло не только на сбор средств, но также на отделку: из мрамора высекли огромные фигуры зверей и воинов, которые установили парами на страже у входа в мавзолей. Специально для фигур из мраморных карьеров, находившихся в сотне миль от Императорского города, доставляли глыбы весом от пятидесяти до восьмидесяти тонн. Глыбы были продолговатыми по форме, но для двух слонов-близнецов вырубили камень в пятнадцать футов в длину, двенадцать футов в ширину и двенадцать в толщину. Каждую глыбу везли на шестиколесной повозке, запряженной шестьюстами лошадьми и мулами. Лошадей и мулов впрягали в одну упряжь, а повозку прикрепляли двумя толстыми пеньковыми веревками, переплетенными проволокой. На повозке сидел императорский знаменосец, который держал династический флаг, а с ним четыре евнуха. Каждые полчаса кавалькада останавливалась для отдыха. Прежде чем остановиться или снова тронуться в путь, один из евнухов ударял в большой медный гонг. Перед обозом ехал стражник с предупреждающим флагом. С такими предосторожностями доставили все десять огромных глыб, которых ждали руки искуснейших скульпторов.