Императрица

В эти два дня Цыси отлучалась из императорской библиотеки лишь в свой дворец, только спать и есть. На утро третьего дня стоявший поодаль евнух Ли Ляньинь кашлянул и привлек к себе внимание. Высочайшая подняла глаза от страницы, где читала про ядовитую силу корня мандрагоры.

— Что там? — спросила она.

— Ваше величество, вернулся главный евнух.

Цыси закрыла книгу, взяла уголок шелкового платка, пристегнутого у нее на плече нефритовой пуговицей, и притронулась им к своим губам.

— Пусть подойдет, — велела императрица.

Главный евнух подошел и почтительно поклонился.

— Станьте позади меня и скажите, что имеете сказать, — приказала она.

Евнух встал у нее за спиной, и слушая, Цыси неотрывно смотрела в открытые двери. В мягком сиянии осеннего солнца на огромном дворе пламенели золотые и алые хризантемы.

— Высочайшая, — начал главный евнух, — все было сделано с должными почестями и необходимой пристойностью. Сперва начальник послал красный свадебный паланкин ко двору герцога Ху, и носильщики удалились. Две престарелые тетушки герцога, наученные мною по приказанию вашего высочества, затем вывели даму, как положено невесте. Они сопроводили ее до паланкина, посадили внутрь и закрыли дверь на замок. Тогда были призваны носильщики, которые подняли паланкин и понесли его во дворец начальника императорской гвардии, а обе старые дамы отправились вместе с фрейлиной в своих собственных паланкинах. Возле дворца начальника две другие старые дамы, приходившиеся кузинами отцу жениха, встретили свадебный паланкин и ввели невесту в ее будущий дом. Там уже ждал Жун Лу, а рядом с ним стояли родные одного лишь его поколения, потому что родители его уже умерли.

— Разве старые дамы не напудрили лицо невесты рисовой пудрой? — прервала рассказ Цыси.

Главный евнух немедленно исправил свою оплошность.

— Ваше высочество, они сделали это и еще накинули ей на голову девичью вуаль из красного шелка. Далее согласно обычаю она переступила через седло — это было собственное монгольское седло начальника, которое досталось ему от предков, а затем переступила через горячую угольную золу. Так девушка, окруженная четырьмя дамами, вошла во дворец. Внутри их ожидал уже престарелый свадебный певец, который велел молодоженам дважды опуститься на колени и поблагодарить Небо и Землю. Затем жених и невеста проследовали за дамами в спальню, и те усадили их вместе на свадебной кровати.

— Чья одежда была наверху? — спросила Мать императрица.

— Его, — ответил главный евнух и весело фыркнул. — Его, ваше величество, потому что своим домом он будет править сам.

— Уж это я знаю, — заметила Цыси, — упрямство в нем от рождения. Продолжайте!

— А затем, — рассказывал главный евнух, — оба выпили вина из двух чаш, обернутых красным атласом, обменялись чашами и отпили снова. Точно так же, и как требует обычай, они съели вместе рисовые лепешки. После этого начался свадебный пир.

— Был ли это великий пир? — спросила она.

— Подобающий пир, — осторожно проговорил главный евнух, — не слишком роскошный и не слишком скромный.

— И последними, конечно же, подавались веревочки из / теста в курином бульоне…

— Что означает долгую жизнь, — подтвердил евнух.

Он замолчал в ожидании последнего вопроса, самого важного-того, который задают по всей стране на утро после свадебной ночи. Вслед за долгой паузой этот вопрос прозвучал.

— Был брачный союз… скреплен? — тонким и странным вышел голос императрицы.

— Был, — подтвердил главный евнух. — Я остался там на ночь, и на рассвете служанка невесты пришла меня известить. В полночь, следуя обычаю, начальник снял свадебную вуаль с невесты. Служанка после этого удалилась, а в предрассветный час ее вызвали престарелые кузины и передали испачканную простыню. Невеста была девственна.

Цыси надолго замолчала. Не слыша позволения удалиться, главный евнух кашлянул, напоминая, что он еще здесь. Императрица вздрогнула, словно уже забыла о его присутствии.

— Идите, — приказала она. — Вы сделали все хорошо. Завтра я пришлю награду.

— Ваше величество, вы очень добры.

А она все сидела и смотрела, как пылают под солнцем хризантемы. На малиновом цветке повисла, трепеща золочеными крылышками, поздняя бабочка, и ее императорская окраска вряд ли могла быть случайной. Знак? Надо не забыть выяснить у Совета астрологов, что он предвещает, но конечно же, это добрый знак, если показался тогда, когда ее сердце разрывалось. Но она не позволит ему разорваться. Ей принадлежала рука, наносившая рану, и ее же было сердце.

Цыси поднялась, закрыла книгу и отправилась к себе во дворец, а следом на некотором расстоянии ступал ее уродливый, но верный евнух.

С этого дня высочайшая целиком посвятила себя маленькому императору. Сын был причиной всего, что она свершила, и всего, что делала теперь, окружая ребенка своей заботой и постоянно о нем думая. А он, ни о чем не подозревая, был ее утешением. Теми нередкими ночами, что Цыси мучилась бессонницей и воображение рисовало ей сцены, в которых она не могла участвовать, императрица поднималась и в одиночестве шла к своему мальчугану. Пока он спал, мать сидела возле него, держа в ладонях теплую ручонку, а если шевелился, то под этим предлогом Цыси брала сына на руки и позволяла ему спать у ее груди.

Мальчик рос сильным и красивым и таким светлокожим, что фрейлины жалели, что он не девочка. Но еще лучше, чем красота, у него был ум, причем, как в этом уже убедилась императрица, ум блестящий. Когда ребенку исполнилось четыре года, Цыси сама выбрала ему наставников, и в пять лет мальчик умел читать книги не только на родном маньчжурском, но и на китайском. Рука его от природы держала кисть так, как подобало художнику, и Мать императрица узнавала в его еще детском почерке ту отчетливость и твердость, которые однажды сделают сына каллиграфом первой величины. Память его была изумительной, и стоило только раз или два прочитать малышу страницу, как он уже знал ее наизусть. Однако Цыси не позволяла наставникам баловать ребенка похвалой и отчитывала их, если слышала, что кто-нибудь восторгается прекрасными способностями своего ученика.

— Вы не должны сравнивать его ни с каким другим ребенком, — приказывала императрица наставникам. — То, что он делает, вам следует сравнивать лишь с тем, что он может делать.

Говорите молодому императору, что Предок Цяньлун умел в пятилетнем возрасте гораздо больше его.

Одновременно Цыси лелеяла в сыне столь же неуемную гордость, какую имела сама. Даже наставникам не дозволялось сидеть перед ним, сидела только она, его мать. Если мальчику случалось невзлюбить учителя за какую-нибудь манеру, за особенность внешности или одежды, то этого человека немедленно удаляли, и при этом правительница не хотела слышать ни жалоб, ни вопросов.

— Такова воля императора, — говорила она.

Имей будущий правитель душу менее высокую, его, несомненно, изменила бы или даже испортила власть, данная в столь юном возрасте, но великое достоинство этого ребенка заключалось в том, что его невозможно было испортить. Свое место мальчик воспринимал как должное, как дождь и солнце. Проявлял он также и милосердие: если какого-нибудь евнуха наказывали хлыстом за некий проступок, то маленький император спешил уберечь несчастного. А Цыси не могла при нем даже отодрать свою неуклюжую служанку за уши, потому что, едва она принималась это делать, малыш пускался в слезы.

В такие мгновения Мать императрица сомневалась, будет ли сын достаточно силен, чтобы править огромным народом. Однако в другие минуты ребенок был способен воспылать таким гневом и такой яростью, проявить такую властность, что мать успокаивалась. А как-то раз Цыси даже самой пришлось вмешаться. Перед маленьким императором провинился Ли Ляньинь, которому ребенок велел отправиться в город и принести из иностранного магазина музыкальную шкатулку. Как и подобало, евнух прежде выяснил у Матери императрицы, следовало ли исполнять приказание его высочества. Услышав, что именно хотел иметь сын, она решительно воспротивилась и сказала: