Страница 32 из 32
Керри ответила, и не без запальчивости:
— Если б я молилась, кто бы вас одевал, кто бы готовил завтрак, кто бы убирал в доме и учил с вами уроки? Когда одни молятся, другие должны работать.
Эндрю, на сей раз не настолько отрешенный, чтобы не услышать сказанное, смиренно заметил:
— Если б тебе удавалось выкроить побольше времени для молитвы, у тебя бы и работа спорилась.
Но Керри не сдавалась:
— A y меня и правда времени на все не хватает, — ответила она, — и Отец Небесный должен понять, что матери с маленькими детьми не до молитвы.
Керри и вправду никогда не молилась подолгу. Временами она молилась быстро и истово, но только делая какую-то работу, и всегда при этом испытывала невольную уверенность, что возносит свои молитвы, не получая ответа. Впрочем, на середине своего жизненного пути она намеренно сдвинула на обочину своей трудовой жизни бесконечные поиски Бога. Она никогда не была, да и не умела быть пассивной, но во что она действительно верила, так это в то, что должна по мере сил помогать ближним, каждому, кто оказался с ней рядом и нуждался в помощи, — своим детям, соседям, слугам, просто прохожим. Свою веру она под конец выразила всего в трех словах: «Надежда и послушание». Ей проще было верить не раздумывая — ну есть Бог, и ладно; она же будет жить так, будто он есть, и делами, которые имели бы общественный смысл, подкрепляла свою веру. Мне кажется, она ни в чем не была такой типичной американкой, как в своих сомнениях, в своей неуверенности во всем, что касалось вопросов веры, и в той чуткой восприимчивости и щедрости, которые составляли часть ее природы.
Эдвин сближался с отцом только тогда, когда Керри, придя в отчаянье от его неустанных попыток самоутвердиться, упрашивала Эндрю взять его с собой в поездку по стране. Они вдвоем покрывали большие расстояния на джонке и верхом на мулах, им приходилось делить пищу днем и вместе проводить одинокие вечера, когда вокруг не было ни единой родной души. Эдвин начал, наконец, понимать своего отца, и отцовская забота о людских душах впервые приобрела для него смысл и значение.
Влияние этих двух людей — отца с его радением о спасении души и матери с ее страстным желанием облегчить пребывание людей в земной юдоли — навсегда отвратило его от любых видов деятельности, имеющей своей конечной целью накопление денег. Материнский врожденный скептицизм, который она всю жизнь пыталась укротить усилием воли, укоренился в нем настолько, что он никогда уже не мог вернуться к миссионерству, но на нем сказывалось и некое неуловимое влияние, властно заставлявшее его ставить превыше всего человечность и всегда откликаться на нужды людей.
Тем временем Эндрю, как это случалось с ним не раз, пришел к заключению, что он должен пробраться еще дальше в глубь страны, где никто до него не нес людям Слово Божие, и он сказал Керри, что опять «услышал призыв».
Эго привело Керри в смятение. Она успела уже обжить этот дом и двор. Здесь были цветы и хватало места всем ее детям; здесь они могли привольно жить и расти. Вокруг простирался темный город, но она привыкла к нему и сумела создать в центре его свой американский оазис. Она была из тех людей, которые на все накладывают отпечаток своей натуры. Ее сад, ее дом, ее рабочая шкатулка, ее стул — все обязательно становилось частью ее самой.
И еще до того как она пустила здесь глубокие корни, она приросла душой к здешним людям. У нее были ее подруги, китаянки, которых она привлекала своим умением выслушать их и сердечно откликнуться на их беды, а также тем, что позволяла побродить по ее дому и посмотреть на печки, швейную машинку, орган и прочие чужеземные чудеса. Керри научилась любить этих женщин, забыв о том, что они — представительницы другой расы и вышли из другой среды. К тому же со дня на цепь должны были приехать еще две белые семьи, и Керри жила в предвкушении того, что скоро приобретет новых друзей, одного с ней происхождения и воспитания. Но то, что привлекало ее, — привязанность к месту и к людям, у Эндрю, напротив, вызывало какое-то неспокойствие. Ему казалось, что здесь теперь будет слишком много миссионеров и ему пора возделывать новые земли.
Керри отговаривала его, умоляла, сердилась, даже всплакнула, но потом вдруг сдалась. К этому времени она уже знала, что если человек предал себя Господу, то, сподобившись услышать Его глас, он ни за что не отступится от своей цели. В ледяном молчании она упаковала свои пожитки, в который раз вырыла корешки разросшихся роз, а Ван Ама сложила вещи в мешок для спальных принадлежностей и в большую синюю сумку, и они снова были готовы тронуться в путь.