Мушкетёр Её Высочества

«Стрелу амура чувствую в себе.

Тревожит сердце сладостная мысль,

сбылись желания в моей судьбе,

с тех пор я счастлив, как вы родились».

Он поднялся и из томика стихов Франческо Петрарки вытащил её рисованный портрет. Но он, почему-то, уже не возбуждал в нем тех чувств, которые он чувствовал раньше до того, как познакомился с Елизавет. Да, прошло много лет, он знал многих женщин, но помнил только её.

И вот теперь этому пришёл конец. Жан-Анри чувствовал, что он как будто изменил ей, но радостные вспоминания о Елизавет начисто сносили эти мысли. Он захлопнул томик, встал и принялся одеваться. Надел на себя синий семёновский мундир, стряхнул голубую треугольную шляпу и решил идти в казармы, чтобы расспросить, по возможности, о Елизавет, но так, чтобы не возбудить лишнего интереса.

В дверь постучали, и она приоткрылась. В щели показалась остриженная кружком голова и спросила:

— Барин, одеваться будете?

— Уже, Еремей, — махнул рукой Жан-Анри, — оседлай мне вороного.

— Слушаюсь, барин, – поклонился Еремей и спросил: — Кушать подавать.

— Нет, — отмахнулся Жан-Анри, — пусть Акулина попить принесёт.

Еремей вышел и пока Жан-Анри надевал перчатки, в дверь снова постучали. Он открыл и увидел сияющую Акулину с кружкой сбитня, к которому Жан-Анри пристрастился в России. Он принял кружку и медленно выпил.

— Как ты? – спросил Жан-Анри, отдавая кружку и посматривая на округлый живот Акулины. Она зашлась румянцем и ответила, счастливо улыбаясь:

— Спасибо, барин, ножками сучит.

Акулина и Еремей служили у Жан-Анри с самого его появления в России. А потом поженились, чему Жан-Анри был рад, так как слуг своих менять не любил, как и привычные перчатки. Поэтому достроил в своём огромном доме ещё один флигель, где их и поселил.

Жан-Анри вышел. Был ясный день, но свежий ветер дул из Невы и приятно бодрил. Жан-Анри принял у Еремея заждавшегося коня и вскочил в седло. Конь коротко храпнул и затанцевал. Еремей украдкой перекрестил уезжающего барина.

Жан-Анри поскакал к Мойке, мимо гостиного и мытного двора, перебрался через деревянный мост, где возле будки его поприветствовал семёновский сержант, и выскочил на перспективу, шелестевшую по бокам стройными рядами берёзок. Копыта коня бодро выстукивали по камню красивое стаккато, и Жан-Анри полностью отдался движению и полёту. Впереди показался мост через Фонтанную речку и Семёновская слобода на том берегу. Конь, переходя в шаг, бодро застучал по деревянному помосту.

На посту у моста стояли преображенцы при шпагах, фузеи стояли прислонённые к шалашу. Чуть левее плотники строили караульный дом. Жан-Анри спешился и подошёл к улыбающемуся сержанту Васильеву Ивану.

— Здоров Иван Андреевич, — сказал он, прижимая Жан-Анри к груди: — Что же ты к нам не заходишь?

— Заходи к семёновцам, — сказал Жан-Анри, — я сегодня к ним. Держи алтын за проезд.

Сержант принял монету и поднял шлагбаум. Жан-Анри сошёл с моста и вскочил на коня. До казармы было рукой подать. «Казармой» Жан-Анри называл длинный, в пять срубов, дом, выстроенный за его деньги для ротных чинов Семёновского полка по просьбе генерал-фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына. Жан-Анри подъехал к дому, соскочил с коня и накинул повода на коновязь. Открыл дверь в первый сруб и в зале увидел поручика Кирила Каскова, который в рубахе, высунув язык, с усердием строгал ножом гусиное перо. Тут же, на столе, валялся искорёженный десяток прошедших попыток.

— Здорово! Ты что делаешь? — засмеялся Жан-Анри.

— Приветствую, Иван Андреич, — обнял его Кирила, — вот, сочиняю ответ родителю.

— Я смотрю, ты больше с гусями воюешь, — улыбнулся Жан-Анри, забирая у него ножик и перо, — оселок есть?

— Будет, — радостно воскликнул Кирила и полез на полку. Жан поточил ножик, и спросил: — Как вы тут?

— Пертурбации у нас, — доложил Кирила, — которые из полка в кавалергардию хотят бежать.

— Это кто же? – спросил, Жан-Анри.

— Да Тимофей, — вздохнул поручик. С подпоручиком Тимофеем Коробовым они жили вдвоём в доме.

— А где он?

— На неделю дежурит у Красного кабачка, — улыбнулся Касков.

— А ты, — улыбнулся Жан-Анри, стругая перо, — тоже в кавалергардию?

— А мне не сподручно, — горько ответил Кирила, — ростом не вышел, два аршина семь вершков.

— Не горюй, — ответил Жан-Анри, подавая перо поручику, — журавль, он жирнее, да далеко.

— И то, правда, — согласился Кирила и спросил: — Ты почто?

Жан-Анри помялся и доложил:

— Зазноба у меня, — помолчал и добавил, — в Зимнем доме служит.

— Ну, так и что? – удивился Кирила.

— Как её найти, — развёл руками Жан-Анри.

— Ты же вхож был, при Петре, — удивился поручик.

— Так то при Петре, — взгрустнул Жан-Анри. Да, с Петром Первым они вроде бы были друзья, но Пётр не особо любил пускать чужих людей в свою семью. Они были друзья по работе, а таких друзей у Петра Первого было пруд пруди.

— А как её кличут, — спросил поручик, отодвигая бумагу и перья и выставляя на стол бутылку вина.

— Елизавета, — сказал Жан-Анри, вспоминая её утром в лёгком платьице, развевающемся на ветру.

— Царёва дочка, — деловито спросил Кирила, наливая вино в кружки.

— Царёву дочку я знаю, — махнул головой Жан-Анри, он видел дочь Петра, правда давно, на его похоронах, — мала она ещё, говорю же – служит она там.

— Спроси кого-нибудь, — подсказал Кирила, подавая кружку Жан-Анри.

— Я тебя и спрашиваю, — ответил тот, принимая кружку.

Выпили, Кирила отщипнул от краюхи кусочек хлеба и пожевал.

— Я такой не знаю.

— Вы же возле Зимнего на карауле стоите, — настаивал Жан-Анри.

— Ну и что, что стоим? – двинул широкими плечами Кирила: — Мы же имени не спрашиваем. А какая она в лицо?

— Красивая, — только и сказал Жан-Анри, пытаясь вспомнить её лицо.

— Все они красивые, пока молодые, — философски заметил поручик.

— Нос чуть-чуть курносый, — вспомнил Жан-Анри.

— Да-а-а! Примета, — ехидно улыбнулся Кирила.

— Ты так и не поможешь? – сник Жан-Анри.

— Отчего же «не поможешь» – помогу, — сказал поручик, наливая по второй, — ты вот что, завтра со мной в караул пойдёшь.

— Как это? – опешил Жан-Анри: — Я же не служу!

— Мундир наш носишь – вот и послужишь, — улыбнулся Кирила, — и сам будешь смотреть свою Лизавету.

Жан-Анри застыл. Мог бы и сам догадаться.

— Ну, давай, за твою Лизавету, — поднял кружку поручик, но выпить не успели – в дом ввалились Иван Васильев с преображенцами.

— Встречай гостей Кирила, — засмеялся Васильев, обнимая Каскова и выставляя на стол бутылку. — Да вы уже приняли? И нас не дождались?

Жан-Анри взял кусочек бумажки и перо, так и не дождавшееся письма, и написал записку бывшему шведскому лейтенанту, а ныне управляющему французской винной лавки Жана-Анри.

— Иван, пошли кого-нибудь к Шенстроу, — сказал Жан-Анри, подавая Васильеву записку.

— Я сейчас, — подмигнул Васильев, и тот час выскочил за дверь.

Гуляли долго, почти до утра. Жан-Анри, крепкий на напитки, заснул, даже не заметив.

Ранним утром его разбудил Касков:

— Вставай, соня, невесту проспишь!

Жан-Анри вскочил, схватил шпагу и погонял Кирилу по избе, чуть не разбив остатки посуды на столе, и остановился только тогда, когда Касков, припёртый к стенке, не сказал: — Всё, хватит, это тебе сегодня не понадобиться!

Выбежав на берег Фонтанной реки, и окунувшись в воде, Жан-Анри, свежий, с дрожью в теле, как у рысака перед забегом, торопил Каскова, завтракающего кашей:

— Ты долго будешь хобот набивать? – на что Касков улыбнулся: — Слону такая порция на зуб.

К дому подъехали ещё шесть человек, солдат и капралов, которые стояли у коновязи, гыгоча по обычаю и поджидая прапорщика.

— Ну, всё, вперёд, — поднялся Касков и повернулся к Жан-Анри, — я тебя в караул ставить не буду, будешь рядом с часовым. Если что, можешь уйти, — он улыбнулся и добавил: — За зазнобой.