Лазарит

Священнослужитель лишь сокрушенно покачал головой.

О нашествиях мусульман, которые одно за другим приходилось отражать Ромейской державе, знал весь западный мир. Именно эта война, конца которой не предвиделось, вынудила императоров ромеев обратиться за помощью к Святому престолу и христианским государям. Однако это не привело к примирению между западной и восточной церквями, и священник не стал поддерживать эту пылкую молодую даму в ее споре с мусульманином.

Леди Джоанна не сдавалась:

— Кто осмелится отрицать, что крестовые походы начались только после того, как Петр Пустынник принес в Европу весть о чудовищных избиениях христианских паломников? Разве до того христиане воевали с мусульманами? Нет! Они жили в мире, несмотря на то, что арабы уже обратили в ислам немало государств. Злодеяния было необходимо прекратить! Поэтому войны крестоносцев — священные войны…

«Истинная сестра непримиримого Уильяма де Шампера!» — невольно подумал Мартин. Но он уже видел, каким гневом пылают лица приверженцев учения Мухаммада, сидевших у костра, и решил вмешаться:

— Все это, однако, не оправдывает той резни, которую мои единоверцы учинили, захватив Иерусалим.

Головы в чалмах закивали, соглашаясь с его словами, и гортанные голоса принялись вспоминать жестокое завоевание Иерусалима.

Но леди Джоанна стояла на своем:

— Странно слышать подобные речи от вас, рыцаря ордена Святого Иоанна! Вы наверняка видели могилы крестоносцев у дороги. Тяжкий путь, жестокие битвы, поражения, победы… Их вела вера! Они терпели лишения, проливали кровь, гибли, но те, кто выжил, продолжали священное дело. Но война — всегда война. И в чем их винить, если крестоносцы, одолев неисчислимые препятствия, явились под стены Священного Града, а язычники, видя, как ослабело их войско, принялись насмехаться над паладинами и разрушать у них на глазах христианские святыни? Могла ли не вскипеть кровь в жилах воинов? Но и тогда они не ринулись на приступ, а трижды обошли стены Иерусалима под звуки труб и презрительный смех неверных, вознося молитвы Всевышнему… Видит Бог, я не оправдываю истребления мирных горожан и восхищаюсь поступком мужественного Готфрида Бульонского,[67] который велел прекратить бесчинства в Священном Граде. И хочу напомнить, что жестокость, проявленная крестоносцами в Иерусалиме, впоследствии не коснулась ни одного из захваченных сирийских городов. Праведный гнев остыл — и эти люди начали создавать христианскую державу в Святой земле, и вновь к святыням веры начали стекаться паломники из самых дальних краев…

Внезапно один из мусульман отрывисто выкрикнул на ломаном франкском:

— Всем известно, что ваши правители привели с собой не воинов, а нищий сброд, жадный не до веры, а до чужого добра! Их головы были полны мыслями о золоте, а не заповедями пророка Исы![68]

Говорившего трясло от ярости и негодования. Мартин подумал, что леди Джоанне следовало бы как можно быстрее удалиться, но она, бесстрашно сверкая глазами и стиснув кулачки, горячо заговорила:

— Вы, последователи Магомета, убеждены, что только вам даровано сокровище истинной веры, тогда как все прочие — стяжатели и убийцы. Да, на призыв Папы Римского откликнулись самые разные люди, и среди них было множество нищих. Но большинство вовсе не были глупцами и знали, чего потребует от них такой далекий путь. Оружие, лошади, доспехи — все это стоит дорого. Но даже самые неимущие христианские рыцари закладывали последний клочок земли ради того, чтобы сразиться за святыни и спасти свои души. Так и сейчас: король Ричард не ринулся сломя голову в Палестину, а обстоятельно готовится к борьбе за…

— Не смей упоминать здесь имя этого шайтана, женщина!

Мартин кошачьим движением выдвинулся вперед и успел отшвырнуть прочь ринувшегося к леди Джоанне человека в синей чалме. После чего, вопреки этикету, бесцеремонно схватил ее за руку и повлек за собой.

— Вы, госпожа, выбрали не слишком удачное место и время для упражнений в красноречии! — на ходу насмешливо заметил он.

Женщина попыталась освободиться, но он не отпускал ее руку.

— Ради всего святого! Вы не переубедите язычников, а ваши речи вызовут разброд и взаимное ожесточение между людьми в караване. Возьмите себя в руки!

Она уже немного успокоилась, но рыцарь все еще слышал ее бурное дыхание. Тогда он проговорил:

— Вы были необыкновенно хороши, отстаивая святость нашего дела!

Леди Джоанна стремительно обернулась:

— Вам ли, рыцарю, принесшему обеты, говорить с дамой языком трубадуров?

— У меня есть глаза и сердце. То, что я сказал, — всего лишь слова. У меня и в мыслях не было оскорбить вас. А теперь отправляйтесь к сэру Обри, как и надлежит благонравной супруге.

Однако Обри де Ринель сам заявил о себе, причем неожиданным образом: испуская истошные вопли, он внезапно выскочил на опоясывавшую внутренний двор караван-сарая галерею и заметался там, размахивая руками, словно пытался стряхнуть с себя нечто ужасное. В его возгласах звучал неподдельный страх.

— Ну что опять! — воскликнула леди Джоанна, стремительно бросаясь к мужу.

Рядом со своим господином уже находился капитан Дрого — обхватив сэра Обри, он изо всех сил удерживал его, словно опасаясь, что лорд вот-вот вырвется и исчезнет в темноте. Леди Джоанна принялась успокаивать мужа, гладя его волосы и щеки, но тот лишь вздрагивал и пытался ее оттолкнуть.

Подоспевший Мартин поинтересовался — чем вызван переполох?

На это сэр Обри, задыхаясь, ответил:

— Исчадием ада — иначе и не скажешь! Я едва не погиб кошмарной и бесславной смертью!..

Капитан Дрого выступил вперед. В свете факела блеснул его кинжал. На острие клинка виднелось нечто бесформенное. Только приглядевшись, Мартин понял, что перед ним останки малоазийского тарантула — крупного мохнатого паука, одним укусом способного умертвить верблюда.

— Хорошо, что господин вовремя заметил эту нечисть!

Мартин обернулся — на шум уже сбегались погонщики, слуги, оруженосцы. Кое-кто с насмешкой поглядывал на испуганного англичанина.

— Поистине опасное создание, — заметил рыцарь. — Укус его неглубок, но яд проникает в кровь очень быстро. Человек корчится в судорогах, испытывая жгучую боль, потом начинает задыхаться и, наконец, падает замертво. Противоядий не существует.

Сэр Обри застыл, внимая словам рыцаря, а затем истерично расхохотался. Заметив среди тех, кого привлекли его вопли, каравановожатого Евматия, англичанин ринулся к нему, схватил за горло и принялся яростно трясти.

— Проклятый схизматик! — бешено рычал он. — Ты взял с нас плату, заверив, что в пути нам ничего не грозит!.. Наглый пройдоха! Я вытрясу из тебя все эти деньги до последнего пенни!..

Не так-то просто оказалось оттащить сэра Обри от полузадушенного грека — англичанин был силен, как бык. Евматий, плотный коренастый человек, после того, как удалось оторвать руки сэра Обри от его гортани, рухнул на колени, кашляя и жадно хватая воздух широко разинутым ртом.

— Я сам швырну вам в лицо эти монеты, господин, — прохрипел он, с трудом поднимаясь и оправляя одежду. — Лишь бы никогда больше не видеть вас и не слышать вашего голоса!

— Не только вернешь, — ухмыльнулся Обри, — а вдобавок заплатишь за то, что подверг жизнь благородного рыцаря смертельной опасности!

— Сэр, но ведь вовсе не наш каравановожатый поселил в этих пустынных краях тарантулов, — язвительно заметил Мартин.

В ответ на его слова в толпе зевак послышались смешки. Леди Джоанна, убеждавшая мужа успокоиться и прекратить бессмысленную ссору, одарила госпитальера сердитым взглядом.

Однако сэр Обри не унимался, и тогда его супруга отступила на шаг и холодно произнесла:

— Прекратите, милорд! Ведите себя как высокородный лорд, а не скаредный меняла!

Это было жестокое оскорбление. Причем нанесенное в присутствии простолюдинов.

67

Готфрид Бульонский (1060–1100) — один из предводителей Первого крестового похода. После захвата Иерусалима был провозглашен крестоносцами правителем Иерусалимского королевства. Отказавшись короноваться в городе, где Христос был коронован терновым венцом, Готфрид принял звание «Защитника Гроба Господня». После смерти Готфрида Бульонского первым королем Иерусалимского королевства стал его брат Бодуэн I.

68

Иса ибн Мариам — так мусульмане называли Иисуса Христа.