Подцеплен по-крупному

Ворота открылись автоматически. Если нас ждали, то почему не встретили? Я узрел установленные всюду видеокамеры. Особняк поражал своей белизной и узорной лепниной. Состоял он из трех этажей и завершался очень покатой черепичной крышей со множеством труб. Очевидно, хозяин обожал камины, благо в дровах здесь недостатка не было.

Пока Иван доставал чемоданы, я поднялся по мраморной лестнице и позвонил. Дверь открыл швейцар, похожий на старую вешалку для пыльного кителя.

— Здравствуйте. Вижу, меня тут не ждут, — сказал я.

— Еще как ждут, барин. Все в гостиной.

Врать за свою жизнь я научился и умел это делать убедительно. В своих актерских талантах тоже не сомневался. Мог сыграть даже Пушкина или Глинку. О них я много знал, а вот о человеке, которого изображал, практически ничего. На мне была его одежда, часы, в кармане сигары, к которым я уже пристрастился.

— Приехал, кто мог, — добавил старик. — Траур — дело невеселое.

К такой игре я не был готов. Мое появление никогда не приносило людям счастья.

Иван вошел в дом, похлопал по плечу швейцара и направился к широкой парадной лестнице, оставив чемоданы внизу, я следом. Старик остался стоять в дверях.

Внутренняя отделка дома, выполненная из дорогих пород дерева, придает особый уют и тепло, но здесь было слишком много резьбы. Бесконечные завитушки, какие-то фигурки… Только арабской вязи недоставало. У входа в гостиную лестница кончалась и начинался ковер. Огромный зал, уставленный диванами и креслами, создавал ощущение, будто тебя выгнали на футбольное поле. Над гостиной по кругу проходил широкий балкон. Все комнаты находились там. С потолка свисала огромная хрустальная люстра. Такие я видел только в театрах. Она горела очень ярко, плотные шторы были закрыты, а зеркала завешаны черной тканью. В комнате находился мужчина и четыре женщины. Одна из них с закрытым вуалью лицом встала и направилась ко мне.

— Боже, какое горе, Паша. Спасибо, что ты приехал. Наш кормилец покинул нас в расцвете лет. Это такая несправедливость…

Она приблизилась ко мне, обняла и положила голову на плечо. Трогательная сцена. Горе женщины выглядело убедительно, хотя перед ней стоял чужой человек, которого она никогда не видела. Я тоже обнял ее. У моей новоиспеченной жены была тонкая талия и упругое тело. Очевидно, дамочка заботилась о своей фигуре. Лица ее я еще не видел.

— Как это случилось? — спросил я осипшим голосом.

Казалось, меня вывели на сцену во время спектакля, но забыли дать текст. Ничего страшного, мне всегда удавалась импровизация. Надо лишь понять обстановку.

Мы так и стояли в обнимку, и она шептала:

— Утром служанка нашла отца мертвым в своей комнате, — она кивнула на женщину неопределенного возраста в белом чепчике и фартуке. — Это Зинаида Федоровна, мы зовем ее просто Зина. Она в этом доме уже много лет. Отец не вышел к завтраку, и она решила узнать, в чем дело. Он не очень хорошо себя чувствовал в последнее время. Слишком много работал.

— Где он сейчас? — спросил я довольно громко.

— Вызвали полицию и врача. Меня не было, — уже довольно громко сказала Катя. — Я со вчерашнего дня гостила у Марии Федоровны. Она была на нашей свадьбе. Ты ее, конечно, не помнишь. — Дальше продолжила шепотом: — Она сидит ближе всех к тебе, в лиловом платье. Жена Степуна, личного адвоката отца. Его здесь нет. Чуть дальше — главный архитектор проектов отца Дмитрий Марцевич. Он приехал за час до тебя. Мы собирались выставить его макеты для публики. Боюсь, теперь он лишится работы. Рядом с ним в пестром платье — его жена Агнесса, в быту Алла. Никто из них с тобой не знаком, так что мне придется тебя всем представить.

— Ты не ответила. Где тело твоего отца? — повторил я свой вопрос.

— В морге. Так распорядился начальник областной полиции полковник Скирда. — Она перешла на совсем тихий шепот: — Отец дружил с этим оборотнем. Он человек губернатора. Хам и самодур, но отца очень уважал. Отец обещал подарить ему один из семейных коттеджей, и Скирда закрывал глаза на то, как и откуда берутся стройматериалы.

Екатерина взяла меня под руку и повела знакомить с друзьями.

Я успел задать ей тревожащий меня вопрос:

— Я могу доверять Ивану?

— До тех пор, пока выполняешь мои указания.

Знакомство прошло в обычной улыбчивой манере воспитанных людей. Потом я сел в кресло и попытался собраться с мыслями. Что я тут делаю? Изначально задачка казалась простенькой. Приехал, походил по подиуму, получил деньги — и до свидания. А тут похороны родного тестя, человека, чье рыльце в пушку. Угодья таких размеров на зарплату не купишь. Иван сказал, дочь покойного и его зять состоят в доле. Встать и уйти как пришел? Вопрос — куда. И позарез нужны деньги.

Подали вино. Тут самое время водочки выпить, а они компотом балуются. Я взял бокал и начал прохаживаться по гостиной. Моя новоиспеченная жена тихо ворковала с архитектором. Дмитрий Марцевич, попавший вместо открытия своей выставки на похороны, вроде бы не чувствовал себя убитым горем. Тут никто не чувствовал себя убитым горем. Нормальные люди. Лишь ритуал заставлял их говорить полушепотом и не смеяться вслух. Я разглядывал фигурки из фарфора и слоновой кости. После долгого обучения у великого мастера Фомы Елыгина по кличке Спец я мог стать приличным оценщиком антиквариата. Старому вору в законе выделили в зоне целую мастерскую для экспериментов. Получилось это так. Однажды он открыл кабинет кума без инструментов. Майор забыл ключи дома, а попасть туда было необходимо срочно. На лесоповал нужных людей не отправляют. Старику предложили передать свой опыт молодежи. Он набрал группу из четырех зеков, я был среди них. Уж не знаю, чем приглянулся авторитетному вору, но четыре года, до самой его кончины, он не отпускал меня от себя. В зону привозили уникальные сейфы со сверхмудрыми замками. Задача перед нашей «лабораторией» ставилась конкретная — понять, как грабителям удалось вскрыть невскрываемый сейф. Фома находил ответ на все вопросы. Он нас учил разбираться в механизмах замков, принципам их работы, умению быстро определить ловушку. Помимо этого учил отличать золото от меди, а горный хрусталь от бриллиантов. Наша шарашка была известна и на свободе. Мы ремонтировали дорогие украшения, нам присылали продукцию даже самого Фаберже. Правда, большинство фальшивки. Фома объяснял, чем подлинник отличается от фальшака. Он был ходячей энциклопедией. В своей шарашке мы отремонтировали столько браслетов, колье и серег — счету не поддается. Гонорары за работу получал кум и делился с начальством. Как говорится, и овцы целы, и волки сыты. После смерти Фомы мы будто осиротели. Но через три месяца мой срок кончился и меня выпустили на законных основаниях. Началось все с интерната для трудных подростков, кончилось восемнадцатью годами тюрьмы. О какой фортуне можно тут говорить? Я с этой уважаемой дамой не знаком. Хотя, честно говоря, мне крупно повезло: я попал в подмастерья к Фоме, а моим соседом по нарам был учитель словесности из семинарии. К тому же я за зря крутыми словечками не кидался, а по моему виду никто не мог бы определить, что я большую часть жизни провел за решеткой. Меня спасали книги и образованные люди, начальство меня не замечало. До поры до времени.

Когда Фомы не стало, меня вполне могли по-тихому убрать как опасного специалиста. Но близился конец срока, а тут еще пришел запрос из Красного Креста. Больная беспомощная мать постаралась. Скрипя зубами, меня выпустили. Я был и остаюсь последней надеждой матери. Ей шестьдесят три года, она долго болела и совсем слегла после гибели моего старшего брата. Денис старше меня на один час. Мы близнецы. Он разбился на самолете. Мать часто приезжала в колонию. Как только денег скопит, сразу едет. А Денис не приезжал ни разу.

Возле камина я остановился, хотел поставить пустой бокал и замер. На камине стояла фотография в рамке из яшмы. В середине, как можно догадаться, хозяин дома: в гостиной висел его портрет. Слева стояла, судя по всему, дочь. Лица ее не было видно. Ну а справа, положив руку тестю на плечо, стоял я. Именно такой, каким я вышел из парикмахерской, — без усов и подстриженным под ежик, с закрашенной сединой. Я мог бы предположить, что это брат, но он мертв, и матери даже передали выловленный из моря его чемодан с вещами. Знать эту семью до своей гибели он не мог. Пока я сидел, Денис был при матери, не отлучался надолго. А потом эта трагическая смерть. Что я думал, глядя на этот снимок? Фотомонтаж? Меня сфотографировали раньше? Но ежик на голове — я отродясь не носил таких причесок. Иван мог сфотографировать меня выходящим из парикмахерской, он сидел в машине. Помнится, я остановился и потрепал по плечу какого-то забулдыгу, просящего рубль. Допустим. Ну а дальше? Из машины я тут же направился в эту гостиную. Иван здесь не появлялся. Никого, кроме лакеев, разносящих вино, не было.