Ниндзя

Жюстине снился человек, у которого на лице был один только рот, точнее, безгубое отверстие, как линия горизонта во время приближающегося урагана, черное и зловещее.

Этот рот открывался и закрывался; из него доносился шепот, и каждое слово ударом хлыста впивалось в сердце Жюстины, оставляя на нем глубокие рубцы. Она старалась собраться с мыслями, понять, что происходит, но этот зияющий рот смущал ее, и она лежала, неподвижная и беспомощная.

Единственный способ заставить его замолчать — это выполнить то, что он велит.

Теперь Жюстине хотелось проснуться. А может быть, и нет. Она не знала. Она начала скулить. Во сне? Или наяву? Чего она хотела? Проснуться? Или продолжать спать? Жюстина была в ужасе, и с каждым мгновением этот ужас нарастал.

Она начала бороться. Она почувствовала стальные тиски на своих руках.

И тогда ее глаза открылись.

Когда Жюстина вошла в комнату, Николас стоял на коленях лицом к окну, с закрытыми глазами. Перед ним дымилась чашка с зеленым чаем. Его дух парил высоко в чистом небе, достигая облаков.

В Жюстине горел холодный тихий огонь. С широко раскрытыми глазами она крадучись прошла мимо аквариума; бледно-желтая ночная рубашка окутывала ее как туман.

Жюстина подошла к стене и, потянувшись вверх двумя руками, вытащила из ножен короткий меч; она взяла бы длинный, дай-катана, но он висел слишком высоко.

Жюстина преобразилась. В ее глазах пропали искорки. Теперь это были чужие черные глаза. С восхищением и ужасом она почувствовала, что и лицо ее изменилось — это уже было не женское лицо. Как мерцание молнии: змея, муравей, человек. Все плыло у нее перед глазами, и Жюстина яростно мотала головой. Окружающие предметы казались ей огромными, окрашенными в необычные цвета. Мир потерял третье измерение и стал холодным и отвратительным. В нем не было больше радости, он превратился в безжизненную пустыню.

Какая-то гибельная сила заставила Жюстину глубоко дышать, и ее “я” свернулось и спряталось куда-то внутрь, дрожа и рыдая. Но ее руки двигались спокойно и уверенно, когда она клала их, одну поверх другой, на кожаную рукоять катана. Жюстина чувствовала его тяжесть и совершенную красоту.

Ее босые ноги медленно стали друг перед другом под точным углом; она приблизилась к мускулистой спине. Затем вышла из тени и ненадолго остановилась, чтобы глаза привыкли к свету.

Теперь она была так близко, что выдыхаемый ею воздух должен был касаться его кожи. Руки Жюстины поднялись высоко над головой — она приготовилась нанести смертельный удар. Одно мгновение, и все будет кончено: легкий щелчок, вспышка спички в темноте — вот граница между жизнью и смертью.

Острие катананачинало дрожать от нарастающей силы. Сейчас нельзя было воспользоваться киаи— криком, который высвобождает столько энергии. “Откуда я все это знаю?” — удивилась Жюстина. Теперь надо, чтобы сила поднялась вверх, из нижней части живота — еще, еще, ее мышцы слишком слабые.

И в это мгновение, когда катананачинал опускаться, ее “я” наконец вернулось.

Нет! — закричала она неслышным криком. — Нет! Нет! Нет!

Но клинок рассекал воздух, и Жюстина поняла в отчаянии, что уже слишком поздно.

В полете его дух приобрел вдруг черты старика.

Но Николас не чувствовал груза прошедших дет. Годы повисали на его обнаженной бестелесной руке как шелковые шарфы, каждый своего цвета, в соответствии с его воспоминаниями.

В небе нарождающегося дня Николас танцевал танец жизни, как ребенок, наивный и восторженный, несмотря на то, что он многое повидал и пережил бесчисленные дни и ночи. Из облаков он извлек спелые колосья и размахивал ими над годовой, как праздничными вымпелами.

Под ним простирался азиатский материк, словно огромный тигр, который пробуждался ото сна, зевая и потягиваясь. Но это была Азия другой эпохи — до вторжения промышленности, до революции в Китае, до опустошения Вьетнама и Камбоджи. Воздух вокруг него был напитан ароматом благовоний.

Николас почувствовал присутствие Жюстины и катанаодновременно. Если бы он не расслабился, если бы его дух не был так далеко, он давно бы уже знал об этом благодаря харагэй. Лишь в последнюю минуту Николас услышал над собой удар черного грома.

Времени на размышления не было. Мельчайшая доля секунды могла стоить ему жизни. Николас знал много способов победить в поединке без меча и воспользовался тем, которым лучше всего владел: он скрестил кисти рук и ударил Жюстину по предплечьям, отбросив меч вверх и в сторону.

Когда он вскочил на ноги, Жюстина уже готовилась нанести новый удар — горизонтальный, слева направо; и тогда Николас понял, что происходит.

С оглушительным криком он выставил вперед левую ногу и принял низкую стойку. Он подпрыгнул на месте, заставив Жюстину вздрогнуть, и бросился вперед. Уже в прыжке Николас понял, что своим ударом он раздробит ей запястья; вместо этого он схватил ее за руки и сжимал их до тех пор, пока она, наконец, не закричала и не выпустила катана.

Жюстина ударила его коленом в живот, и когда Николас согнулся от боли, обрушилась на него с кулаками. В падении он сумел нанести ей удар на уровне лодыжек и сбить с ног. Жюстина тяжело рухнула на пол, но продолжала бороться.

Николас под градом ударов дотянулся до ее шеи, и тогда раздался крик. Он рвался из ее широко открытого рта, он рождался в ее голосовых связках — но сама Жюстина никогда не смогла бы так кричать. Ее чужие черные глаза закатились вверх так, что видны были только белки. Потом ее веки сомкнулись, и девушка обмякла, теряя сознание. Ее волосы упади на сверкающую сталь катана.

Второй удар мечом, слева направо. Жюстина была правша, и она рубила бы справа налево. Значит, ее руку направлял кто-то Другой. В любом случае, она не могла так хорошо владеть мечом.

Николас много лет назад овладел сайминдзюцу, искусством гипноза, которым пользуются ниндзя. Он работал с Жюстиной больше четырех часов — снять чары гораздо труднее, чем их навести, — и ему пришлось вспомнить все то, чему его когда-то научили.

Пот катился с них обоих и струйками тек по деревянному полу. Наконец, тело Жюстины содрогнулось у Николаса в руках, и изо рта ее вырвался нечеловеческий крик.

Она погрузилась в глубокий сон. Но Николас не оставлял ее еще долгие часы, укачивая на коленях; он отходил от нее только для того, чтобы смочить полотенце в холодной воде и снова положить ей на лоб.

Николас не сводил глаз с лица Жюстины. Один раз его раздумья были прерваны жужжанием пузырьков воздуха в аквариуме, и он посмотрел на рыбок, снующих между зелеными водорослями и цветными камешками. Рыбки ответили ему бесстрастными взглядами через стекло, из совсем другого мира.

Жюстина почти все время спала, как это бывает после тяжелой болезни, и лишь на третий день полностью пришла в себя. Николас кормил ее и умывал, а потом долгими часами сидел на веранде и смотрел на море, не замечая купальщиков и загорающих. Он не подходил к воде, боясь оставлять ее одну.

И в то утро, когда Жюстина открыла глаза, чистые, с прежними искорками, Николас обнял ее и поцеловал. Только после того, как они позавтракали и она взяла утреннюю газету, он рассказал о том, что произошло. Он рассказал ей все, потому что она должна была это знать, должна была понять, что у нее хватило сил с этим справиться. Николас один никогда не смог бы выстоять — Жюстина с самого начала боролась с магическими чарами Кобудэра.

— Значит, я теперь сильная. — Жюстина засмеялась. — Такая же, как ты.

— В каком то смысле, — сказал он серьезно, — да. Она вздрогнула.

— К такой силе нужно привыкнуть. Жюстина читала газету, пока он мыл посуду, и тихое звяканье тарелок успокаивало ее и согревало.

— Попозже, — предложила она, — давай пойдем на пляж.

— Конечно. Лето почти прошло. Надо использовать последние теплые деньки. А потом, — Николас вытер руки полотенцем, — я хочу познакомить тебя с моими друзьями в городе...