Страница 8 из 39
Ведь и одного довольно!
Да и сам быт коммунальной квартиры, бедность на грани нищеты, неустроенность, унылость, и одновременно с этим - разгул быстро и нечестно разбогатевших дельцов и жуликов, как понимаете, никого не может порадовать состоянием дел у новой власти.
Нет, как ни крути, а не дает пьеса "Растратчики" театру возможности торжествовать по поводу победы новой революционной действительности над проклятым прошлым...
Станиславский, выбравший повесть молодого писателя к постановке в Московским Художественном Театре и по существу руководивший работой режиссера Судакова, в конце концов признался в своей ошибочной трактовке пьесы и в негативной роли, которую сыграло его руководство постановкой.
А ведь ничто не предвещало "Растратчикам" столь неудачной театральной судьбы: спектакль-то "прошел" на сцене МХАТа всего восемнадцать раз, и затем был навсегда снят.
Отец пытался понять причину провала.
Но его, конечно, в первую очередь и главным образом интересовали собственные ошибки, художественные просчеты.
Совершенно очевидно, что неудача мхатовской постановки в конце двадцатых годов сильно задела отца. В последние годы жизни он вернулся к работе над пьесой "Растратчики".
Так в чем же причина неудачи?
Да и было ли это действительно неудачей, или же пьесу сняли с репертуара по каким-то другим соображениям? На этот вопрос могли бы ответить историки театра. Но что-то не видно, чтобы кого-то эта ситуация интересовала.
А зря, между прочим...
Отец не считал себя драматургом, хотя количество пьес, написанных им и поставленных в театрах страны и мира хватило бы на судьбу успешного драматического писателя, который кроме создания пьес ничем другим не занимался бы.
Судьба некоторых пьес отца не представляет особого интереса. То есть он ее сочинял, предлагал театру, там ее ставили, она выдерживала кое-то количество представлений, допустим сто или двести, после чего благополучно умирала, не оставив после себя заметного следа.
Насколько я знаю, пьес такого рода у отца две - "Пора любви" и "Оборотень". "Пора любви" выдержала, кажется, несколько постановок - в одном из московских, чуть ли не "академическом" театре, а так же где-то в провинции.
Что же касается "Оборотня", но эта пьеса так до сих пор и не нашла своего театра. Несмотря на ее несостоятельность, расскажу о ней подробнее.
Отец написал ее на злобу дня, в то далекое время, когда весь мир потрясла и восхитила операция секретных израильских служб, которым удалось вычислить, поймать, вывести в Израиль, судить, приговорить к смерти и казнить нациста Эйхмана, погубившего во время второй мировой войны в нацистских лагерях смерти огромное число евреев.
Главная героиня пьесы - пожилая француженка, чудом выжившая во времена нацистской оккупации и поклявшаяся самой себе обнаружить и придать суду нацистского врача-убийцу, с которым столкнула ее судьба во время войны.
По всему миру у нее есть добровольные помощники...
Словом, как и в действительности, француженке удается осуществить свою задачу - убийца разоблачен и схвачен.
Написав пьесу, отец решил предложить ее к постановке по старой памяти своему доброму приятелю, прекрасному актеру и режиссеру, художественному руководителю знаменитого московского театра, в котором до этого ставились его пьесы.
Они любили посидеть за накрытым столом, выпить хорошего вина, поговорить об искусстве.
В очередной, и, думаю, не последний раз в этой книжке изменю данную самому себе установку не называть фамилий людей, о которых упоминаю, и все-таки назову приятеля отца - Рубен Николаевич Симонов.
Среди театральных баек, которые ходили об этом человеке, отцу особенно нравилась история, как однажды тот невольно заснул во время читки новой пьесы, тем самым подписав ей приговор.
Разве же можно ставить пьесу, которая способна вогнать в сон!
Шли переговоры по телефону, Симонов пытался изыскать окно для быстрой встречи между гастрольными поездками, репетициями и премьерами.
Наконец, договорились, и как-то поздним вечером после спектакля Рубен Николаевич приехал в Переделкино, к нам на дачу, и читка новой папиной пьесы состоялась.
Меня к моему великому сожалению тогда не было дома.
- Ну как? - спросил я у отца при встрече. - Понравилась пьеса?
- Он заснул, - ответил отец смущенно, но одновременно улыбаясь, не в силах совладать с весельем, вырывающимся из самой глубины его существа.
Если, скажем, не сложившаяся судьба двух вышеозначенных драматических произведений проистекала от недостаточности их художественного уровня, то гонения на другие пьесы носили скорее политический характер.
Вот, например, судьба написанной во время войны комедии "Синий платочек".
На фронт на передовую в адрес незнакомых солдат из тыла отправлялись посылки, содержавшие как правило теплые вещи, без которых трудновато было переносить в окопах зимнюю стужу, в частности, вязанные носки, а так же вышитые кисеты, белье и так далее.
Между солдатами и отправителями, как правило это были молодые девушки, завязывалась переписка, возникали чувства.
Водевильный сюжет пьесы "Синий платочек" заключался в том, что посылку на фронт послала не девушка, мальчик Валя. Пойди-ка догадайся по имени - мужчина это или женщина!
Пьеса была поставлена и имела оглушительный успех. Зрители, что называется, валом валили. И тут вдруг в "Правде" появляется разгромная статья, не оставляющая на пьесе камня на камне. Легкомысленному драматургу вменяется в вину издевательское отношение к солдатам, проливающим кровь и рискующими жизнью за Родину и так далее и тому подобное.
Разумеется, пьеса была немедленно запрещена...
Надо сказать, что она повторила судьбу одной из предыдущих пьес отца под названием "Домик", которую еще до войны готовил к постановке в своем ленинградском театре "Комедии" Николай Павлович Акимов и которая так же была подвергнута уничтожающей критике в партийной печати, запрещена и не допущена к премьере.
Впрочем, в дальнейшем ("после Сталина") пьесу снова разрешили, она ставилась в театрах страны, в том числе в московском театре Сатиры и называлась "Дело было в Конске", а так же вернулась к "Акимову" в постановке его ученика Александра Белинского.
Тогда же, в те суровые времена ситуация была трудная, запреты пьес, мягко говоря, не очень-то способствовали творчеству.
У другого бы руки опустились.
Но не у отца.
"Боязнь нищеты"...
Думаю, отца не покидало гнетущее чувство возможного обнищания, точнее - возможного возвращения в это жуткое, сводящее с ума состояние безденежья, из которого уже никогда не выбраться.
О богатстве.
Со стороны виднее. Я тоже позволю себе высказаться по этому поводу. То есть подтвержу этот факт - действительно, наша семья не голодала, когда многие в стране голодали или жили впроголодь, а уж о лишней копейке и речи не было для очень и очень многих.
Наряду с этим случались эпизоды, которые ставили нашу семью и в первую очередь отца, основного и единственного кормильца, в очень трудное положение.
Вспоминается случай с гонораром за повесть "Сын полка".
Выплату довольно крупного гонорара за эту повесть (оплачивались два тиража - один простой, другой - массовый, то есть 200%) издательство подгадало к денежной девальвации, и почтальон принес деньги (обычно автор приходил за ними в кассу издательства или же получал денежный почтовый перевод) как раз накануне этого события.
В доме оказалось куча денег (в прямом смысле), которые не на что было потратить.