Страница 8 из 9
Девять лет прошли как во сне. «Закатали в кичеван с дерева полированного» — как гласит блатная лирика. Встретили с распростертыми ногами, стиснул зубы, терпел. Не одному ему досталось. «Эти крутые будут всмятку», — сурово пошучивали надзиратели. Людей здесь не было, только номера, статьи. Суровый распорядок, малейшее отступление — наказание. Бегать только на цыпочках, голову не поднимать. Подать апелляцию невозможно, да и адвокат куда-то пропал. О пересмотре дела можно только мечтать, и какие основания — весь белый свет, за исключением мамы, убежден в твоей виновности. Жизнь на зоне планомерно доводит до самоубийства, а совершить его нет никакой возможности. Пресекут, накостыляют, снова будешь кровью мочиться. Он много читал, занимался спортом — насколько позволяли размеры клетушки. Обожал во время прогулки попадать под дождь — наслаждался, когда вода хлестала по лицу, возвращала ненадолго к жизни…
В начале текущего лета случились природные катаклизмы неодолимой силы. Зэкам не докладывали, но, похоже, разлились реки, впадающие в Амур. Разнесло дамбу, уровень воды поднялся выше некуда, готов был смыть зону. Приняли решение эвакуировать заключенных в другую колонию. И снова все как во сне… Вот их гонят по мосткам, злой конвой, рвутся с поводков овчарки. Два «столыпинских» вагона, прицепленных к маневровому тепловозу, душные отсеки, отделенные стальными перегородками. В каждом отсеке — пятеро. И один здесь явно не случайно, купил себе козырное местечко. Пытливые глазки махрового убийцы Жлобеня придирчиво ощупывают попутчиков. Небольшой состав несется к станции, колеса бьются о стыки рельсов. «Чо, терпила, — толкает Жлобень задремавшего Андрея, — под стук колес к тебе приходят сны, в натуре?» Тот распахивает глаза и начинает усердно им не верить. В мозолистой длани Жлобеня образуется зубило, он ползает по полу, отдирает проржавевший рифленый лист. Вскрывается отверстие, рваный люк. Здесь кто-то впопыхах, рискуя свободой, поработал автогеном. В прорехе мелькают шпалы, рельсы — состав несется с приличной скоростью… «Чо, братва, мочим копыта? — хрипит страдающий туберкулезом Жлобень. — Праздник сегодня на вашей улице — задаром такая лафа образовалась. Потом вернете должок, если свидимся. А ну, даем чаду, болезные, чтобы никого тут не осталось, я прослежу…» Зэки зачарованно пялятся в дыру — там не только свобода, но и смерть — перемелют же колеса в фарш. «Эх, жало бы сейчас замочить, — мечтает один. — Ну, так, чисто для храбрости». «Ага, в натуре, не помешало бы заложить под бороду», — вторит другой. «Жлобень, шухерно мне, порубит же… — трясется от страха трусливый зэк с погонялом Масяня. — В натуре, я лучше дальше мотать буду, зато живой…» «Рвань ты дохлая, Масяна, — брызжа слюной, ругается Жлобень, — дрефло ты вонючее… Я сказал, чтобы никого не осталось! Мне плевать, порубит вас, не порубит. Сам порублю, если кто сдрейфит…» И все со страхом таращатся на зубило в мозолистой длани прирожденного убийцы. «Демон ты жестокий, Жлобень, — резюмирует анемичный зэк с бельмом на глазу. — Думаешь, не спрыгну? Да пусть меня раздавит, лучше подохнуть на воле, чем дальше терпеть…» Жлобень перехватывает его в полете — в натуре, не так же буквально, братва. Через пару минут состав потянется в горку, скорость снизится, по крайней мере вдвое. Если повезет, можно четко уложиться в шпальную решетку, скрючиться на дне, и никакие муфты, тормозные шланги тебя не заденут. Масяня прыгает первым, остальные за ним, а Жлобень контролирует процесс и уходит последним…
Андрея неугомонно трясло. Единственный шанс, второго не будет! Но какой шанс? Один из сотни! Поезд действительно замедлил ход, но даже тридцать километров в час — жестокий риск… Рыдающего Масяню выталкивали всей толпой. За результатом не следили — на рельсы не намотается. «Живее! — поторапливал Жлобень, — горку проходим!» — «До встречи, братва, на футбольных полях, как говорится!» — проговорил белесый зэк и свалился в дыру. Третий обошелся без комментариев, нырнул, смертельно побледнев. Андрей уже и не помнил, как оказался в шпальной решетке. Спасибо маме-математику, научила считать и выдерживать временные интервалы. Секунда — разрыв между шпалами, еще секунда — другой. Как-то повис, подогнув ноги, прижал к себе колени и на счет «два» рухнул в яму…
Поезд промчался вдаль. Андрей не поверил своим глазам — остался жив! А на воле все было печально. Дождь хлестал без остановки. До леса — как до Нью-Йорка. Он кинулся вперед по шпалам, нарвался на Жлобеня с раздавленной башкой — удачно бывалый зэк сходил в побег! Впереди поселок — не вариант. Он повернул обратно, видел, как двое в пелене дождя съезжают с насыпи — выходит, есть живые (ровно сутки сидельцы побегают, и снова в «дядин дом»)! Чуть дальше Масяня — закрутило-таки горемыку вокруг рельса. А еще дальше — переезд, шлагбаум еще не открыли, скопились машины, и у водителей развлечение — наблюдать, как беглые зэки играют в русскую рулетку. Он заметался, покатился с насыпи, помчался к кустам. Те двое уже пропали, да и ладно, не нужна ему компания. Лесов в Сибири хватает, а лес для него — дом родной…
Он очнулся после полудня, открыл глаза, злобно посмотрел по сторонам. В землянку просачивался тусклый свет. Все спокойно. Покачал головой, изучив стрелки старенького циферблата, — для злобного лешего он слишком долго спит. Андрей выполз на поверхность, огляделся. Солнечный день был в разгаре, но птицы не пели. Затем вернулся обратно в свою берлогу. Пожевал краюху черствого хлеба, бессмысленно глядя в земляную стену, запивая ее водой из пластиковой бутыли. Насытившись, глянул в огрызок зеркала — Бармалей какой-то. Сбывается детская мечта: три дня не умываться. Настало время приводить себя в порядок. Он скинул провонявший «макинтош», забрал вещмешок и, мурлыча под нос «А чукча в чуме ждет розетку», потащился из землянки. Неподалеку протекал ручей. Он снял с себя все и несколько минут с наслаждением плескался, игнорируя холодную воду и снующих по радиусу кровопийц. Бармалей превращался в приличного человека — плечистого, немного загорелого, с развитой мускулатурой. Под правой лопаткой красовался зарубцевавшийся шрам. Завершив помывку, он вытерся полотенцем из «вафельки», отыскал в мешке опасную бритву. Щетина поддавалась неохотно, он порезался, но справился. Перевоплощение проходило успешно. Андрей извлек из мешка черные джинсы, немаркую рубаху, серую толстовку с капюшоном. В качестве заключительного аккорда вымыл кирзачи и торжественно извлек чистые носки из тонкой шерсти. Последние. Фигура в зазеркалье Андрея устроила. Бомж-лесовик превратился в спортивного, относительно молодого человека со скуластым лицом и запавшими глазами. Он помолодел на целую эпоху. Осталось причесаться, но это можно и потом. «Макинтош» он сунул в землянку — пригодится. Зловонные обноски закопал под деревом.
До шести вечера он был свободен. Андрей перевернул брезент чистой стороной и погрузился в состояние покоя. В ближайшие часы он не был занят физическим трудом — стоило предположить, что он был занят умственным. Работа мозга чередовалась периодами сна. В шесть часов он поднялся, сунул в мешок все, что счел необходимым, и покинул берлогу.
Островский двигался четко на восток. Раздвигал ветки, перебирался через залежи бурелома, держался подальше от подозрительных выпуклостей. Опасные участки он обходил стороной. Несколько раз возникало чувство, что он здесь не один, но в этом не было ничего необычного, он даже не смотрел по сторонам. Минут через двадцать Андрей вышел к Белянче и залег за поваленным деревом. Речушка журчала по перекатам, обтекала глыбы известняка, торчащие из воды, — они напоминали обглоданные пещерные сталагмиты. Между урочищем и берегом тянулась дорога, но пользовались ею редко, колея заросла бурьяном. На правом берегу все выглядело по-иному, ярче, оптимистично. Зеленел сосновый бор. Над Егорьевским заказником царил птичий гомон, высоко в небе кружили орлы. Такова уж особенность этой местности. Белянча — четкая граница. Слева — темное царство, напоенное странностями, справа — светлое, в красках и живности. Две стороны одной медали, и вовсе не факт, что слева все плохо, а справа все хорошо…