Страница 8 из 16
Хорошо, что я успел, поднявшись с кровати, умыться. Очистить от запекшейся крови свой бесстыдно улыбающийся рот.
Вот и теперь — они глядят на меня с яростью и отчаянием, а я едва сдерживаюсь, чтобы ухмыльнуться.
Смотрю на них. Смотрю на чистое, без единого облачка, небо.
— Ну, что глядите?
Молчание.
Я морщусь с фальшивой неохотой:
— Ступайте по домам. Помните мою доброту… Сделаю.
Они молчат, не верят.
— Сделаю! — кричу я магу третьей степени, на самом деле четвертой. — Сделаю, так и быть! Век будете помнить милость Хорта зи Табора!
Разворачиваюсь и иду в дом.
А через полчаса на растрескавшуюся землю падает дождь.
Свободных квартир было много, бабушки с картонными плакатами прямо-таки кидались на новоприбывших, обещая им все удобства за смешную плату; Стас оставил Юлю с Аликом на лавочке в окружении чемоданов, а сам пошел выбирать квартиру, и выбрал часа через три. Вернулся довольный и деловитый, в сопровождении энергичной тетки-маклерши; маклерша рвалась помогать, попыталась отобрать у Алика его рюкзачок — но сын отстоял свое право мужчины таскать тяжести, и тогда маклерша подхватила полиэтиленовый кулек с кружками, кипятильником и остатками дорожной еды.
Топали минут пятнадцать.
Узкая улочка серпантином вилась в гору — в полдень солнце затопило ее всю, и маленькие тени под заборами полностью оккупировались отдыхающими собаками. Рядом была почта, и совсем рядом — пять минут крутого спуска — обнаружился вход в парк.
Квартирка, похоже, много лет стояла без хозяина. Тем лучше, сказала тетка-маклерша. Не станут докучать хозяева, проситься на кухню борщ сварить, проситься в ванну душ принять… Хотя какой здесь душ. Воду в чайнике греешь — и в лейку; впрочем, зачем вам душ, вы вроде на море приехали?
В самом-то деле…
Алику, кажется, понравилось. Он тут же познакомился с соседскими мальчишками, и уже спустя полчаса Юля могла видеть, как ее сын скатывается с крутого склона на чьем-то самокате — с подшипниками вместо колес. Плодовые деревья, растущие в соседнем дворе, оказались семилетнему мальчику по колено — вот какой крутая была улица; совсем рядом — кажется, только протяни руку — подмигивали с веток абрикосы, сливы, яблоки.
Юля отошла от окна, постояла над раскрытым чемоданом. Квартирка не нравилась — здесь пахло не то кладовкой, не то скверной гостиницей; даже чистая постель, будучи извлечена из постельной тумбы, показалась очень уж чужой.
— Где бы ты хотела поужинать? — спросил Стас.
Она не знала. Она вообще не хотела ужинать. Она так устала — длинная дорога, жара, ожидание — что с удовольствием упала бы на койку и закрыла глаза хоть на час…
— Давай устроим праздничный ужин, — сказал Стас. — Отыщем ресторан поприличнее…
Она через силу улыбнулась.
Стас был спокоен и уверен в себе. Он свой долг выполнил — городок за окнами, квартира — вот она, и даже не очень дорого. Хозяина мы не увидим три недели, кастрюли на плите, чайник электрический, окна выходят на восток, и, если хорошенько высунуться, можно даже увидеть краешек моря.
— Устала?
За окном вопили мальчишки. Кто-то уже ревел — не Алик, слава Богу, не Алик; Юля рванулась к окну, но Стас удержал ее:
— Сами разберутся…
Поймал ее за руку. Притянул к себе; от Стаса пахло домом. Блаженствуя в этом запахе, Юля прижалась лицом к твердому, надежному, обтянутому чистой футболкой плечу. Усталость осела, как подтаявший снеговик.
— Позови мелкого… Его тоже надо переодеть…
— Алик! — Юле неудобно было кричать на всю улицу, поэтому крик вышел ни туда не сюда — не нахальный, но и не деликатный. — Ужинать идем!
Они нашли кафе — обыкновенное, каких много. Из динамика лился паточный попсовый поток — «люблю-не люблю, любишь-не любишь»; в маленьком фонтане зачем-то мокли пластмассовые цветы. Юля тут же и навсегда забыла, что они ели и какое вино пили — из-за усталости весь ужин казался ей смазанным, будто небрежный отпечаток пальца на мутном стекле…
Только в парке — после ужина они отправились прогуляться — она пришла наконец в себя. Только в парке смогла наконец обрадоваться; на вечернем небе темнели глыбы магнолий, лежало под звездами неподвижное озеро, по которому парой призраков скользили молчаливые лебеди. В железной клетке содержалось несчастное дерево араукария; фонари не горели, но страха не было. По темным аллеям бродили счастливые, иногда подвыпившие люди с фонариками, и перед каждой компанией гуляющих ползло по земле белое пятно света…
В темноте Алик нашел светлячка. Долго любовался теплым огоньком на ладони, рассуждал, как возьмет светлячка с собой, в город, и покажет в школе ребятам; потом, желая рассмотреть букашку получше, навел на нее луч своего фонаря — и после секундного замешательства поспешил отнести светлячка в кусты. Еще и руку долго вытирал о штаны; Юля смеялась. Надо же, такой милый огонек в темноте — и такая противная таракашка при свете…
Потом они вернулись в съемную квартирку, уложили Алика и долго стояли на балконе, слушая отдаленный шум моря, положив головы друг другу на плечи, как лошади.
Юля провела пальцем по бороздке ключа — он здесь вставлялся в замок по-странному, вверх ногами — и с третьей попытки отперла лысую, не обитую дерматином дверь.
Они отправились на пляж — а защитный крем забыли. И вспомнив об этом, Юля метнулась обратно, оставив Стаса и Алика медленно спускаться по крутой каменистой лестнице…
После свежего воздуха запах маленькой квартирки снова неприятно поразил ее.
Она нашла крем — на самом дне чемодана, как нарочно.
На секунду задержалась, чтобы глянуть на себя в зеркало. Такая примета — если приходится возвращаться, посмотри на свое отражение, и неудача минует тебя…
Не понравилась себе. Озабоченное (вроде бы отдыхать приехали?) бледное лицо под козырьком дешевой пляжной кепки. Зеркало в прихожей тоже было своеобразное — тусклое, овальное, в древней латунной рамочке.
Юля усмехнулась через силу. Вот еще, зеркало ей не нравится… Они приехали в самый лучший на земле уголок, они живут рядом с морем — а ей не нравится зеркало!
И, с третьей попытки заперев дверь, она ринулась догонять Стаса и Алика, а те ушли уже достаточно далеко, и запыхавшейся Юле не раз и не два приходилось спрашивать у загорелых прохожих дорогу к городскому пляжу…
У входа на пляж сидел, торгуя тремя лакированными шишками, чинный старичок в белой панаме.
Пляж оказался маленьким, людным, не очень чистым, в неудобной крупной гальке; Алик, хромая, добрался до воды, плюхнулся — и с воплем вылетел на берег: сразу же за линией прибоя сизым фронтом стояли медузы.
Юля кое-как нашла свободное местечко, расстелила подстилку, но основание пляжного зонтика никак не желало втыкаться в камни — с таким же успехом можно было бы долбить асфальт. Молча подошел Стас; налег, округляя мышцы — стальная ножка со страшным скрежетом провалилась вниз и утвердилась в камнях. До первого порыва ветра, как показалось Юле.
Так же молча она раскрыла зонт. Маленькая тень в форме эллипса накрыла подстилку; Юля села, подобрав колени к подбородку, а рядом уселся Стас.
— Ну, что ты хмуришься? — спросил устало. — Что тебе не нравится?
— Медузы, — со вздохом призналась Юля.
— Ничего, не последний же день… Завтра они уйдут.
Сказал уверенно, так, будто сам обладал властью насылать и отзывать медузью армию. Вытряхнул из пляжной сумки матрас. Уселся надувать его; глядя, как округляются дряблые зеленые бока, Юля вдруг успокоилась. Все бытовые неурядицы, людный пляж, сиреневые студенистые тела — мелочи, совершеннейшие мелочи в сравнении с летом, с морем, с отпуском, которого ждали целый год, до которого считали дни…
Сидя под линялым зонтом, Юла смотрела, как Стас высаживает Алика на матрас у самого берега. Как Алик подбирает ноги, опасаясь медуз; как Стас мужественно входит в воду по пояс, по грудь, отталкивается и плывет в медузьем бульоне, Алик ежится на матрасе и взволнованно вопит… И вот уже фронт прорван, матрас покачивается на чистых волнах, Стас плавает вокруг с видом голодной пираньи, Алик вопит теперь уже восторженно и сигает с матраса в воду, а толстая тетка на подстилке по соседству мрачно косится на Юлю. Как можно ребенка отпускать на глубокое, да еще с отцом, читается в ее неодобрительном взгляде; Стас машет Юле рукой, Алик, отфыркиваясь, машет тоже, Юля машет в ответ…