Страница 4 из 120
Чем выше карабкалась по небосклону луна, тем разнузданнее становился пир, вино лилось рекой, личины медленно сползали, обнажая такие жуткие хари, что даже мне, подглядывающей в щелочку, стало страшно. Аэрон сидел тише мыши, боясь нечаянным звуком привлечь к себе внимание, а перед самым его лицом прыгал распоясавшийся Карыч, размахивая обгрызенным коровьим мослом и вопя свое любимое:
- Сейчас пр-рольются р-реки кр-рови! И Аэрон догадывался, чьей.
- Зря мы разрешили Верее так часто сюда приходить,- тихо пожаловалась Анчутке Березина, заставив Аэрона навострить ушки. - От человека-то в ней одно обличье осталось.
- От ревности это,- успокаивал ее Анчутка.- Впустила в душу демонов, вот ее всю внутри и выели. Как бы еретницей[2] не стала.
- Об этом не беспокойся, я ей заговор подсказала, как от жениховой неверности избавиться. Как только начнет он ей изменять, так демоны в него поползут. Чем чаще, тем дыра будет больше.
- Парень видный, демоны его быстро сгрызут, и месяца не пройдет. Главное, чтобы Верея в Студенце сегодня искупалась.
- Так она туда и пошла уже,- засмеялась Березина.
Аэрон, который до этого сидел, боясь пошевелиться, вскочил и заорал на весь замок:
- Верея!
Карыч вцепился в него кривыми когтями, хрипя:
- Дер-ржи его! Он Вер-рее в Студенце купаться не даст!
И Древние всем скопом кинулись на бедного вампира, а рожи-то у них, рожи, а когти-то у них, когти какие! Он дико закричал, замахиваясь давешним мослом, кинулся в окно и под дикий хохот рухнул вниз в дожде осколков.
И тотчас не стало ни замка, ни волшебных деревьев, лишь болотная гниль да жуткие голубые огонечки, которые кружились в полуразрушенной косой избенке. Ноги в тумане, а над головой воронье ходит кругами. Гнилой лес ломаными ветками тянется, злое зверье за корягами хоронится, слюной капает и шипит:
- Мясо, мясо.
А воронье вторит: - Кровь, кровь!
Аэрон зыркнул по сторонам да и припустил по тропке, припадая к земле, собакой вынюхивая след Вереи.
- Ну, невестушка,- бормочет,- найду я тебя, ужо поговорим! Ему б рубаху сорвать, да боится, что воронье крылья порвет, ему б с тропинки свернуть, бежать напрямую, да зверье клыкастое из кустов щерится. Гонят вампира по тропе, поганками и грязью вслед кидаются, хохочут злыдни. Аэрон бодрит себя, тоже кулаки им кажет:
- Не скушаете вы ясна сокола, подавитесь, твари!
Воронье со смеху на землю падает, кароконжалы по земле катаются да еще пуще улюлюкают. А страшный царь воронов вопит во всю глотку:
- Молодец на обед! Конь на ужин!
- Какой конь?! - удивился Аэрон, глянул вниз, а и в самом деле - скачет он на богатырском коне. Шкура гнилая на нем клочьями висит, ребра желтые выпирают, друг о друга трутся, грохочут, зеленым огнем глаза горят. Скрипит конь волчьими зубами:
- Не отпущу, пока крови своей не дашь напиться! Богатырь-рь! Тут уж Аэрон и перетрусил, крутнулся через голову, грохнулся оземь, глядь - и пропало все.
Лес как лес, деревья как деревья, луна в озере отражается, к озеру тропинка, по ней Верея спешит. Подскочил Аэрон, потирая руки, и за нареченной побежал, пока она в Студенец не окунулась. Бежит, сил не жалея, бормочет: «На одном дыханье догоню!» - а не становится Верея ближе, словно тропка проклятущая длиннее делается. Вампир уж сипит, взопрел, рубаху на груди порвал, а невестушка все так же далека, идет по тропинке, приплясывает со светляками ночными. Тут он не выдержал, распахнул крылья и быстрей стрелы к ней слетел. Ухватил за руку, только рот раскрыл с упреками, да так и задохнулся - мертвячка перед ним, и не он уже, а она его за руку держит, да так крепко, что и не вырвешься! Скалит черные зубы и скрипит:
- Вот и «женишок» мой. А запыхался-то как! - и ну к нему ластиться. Потемнело у Аэрона в глазах, попятился он:
- Попутала ты меня с кем-то, красавица.
- Как это попутала, а колечко кто мне на пальчик надевал? - и тычет ему в лицо фамильным перстнем, да не Вереиным, а его собственным, на большой палец надетым. Хоть и жарко в нем летом, а ношу,- мило так протянула покойница, а вампир зубами скрипнул да затопотал ногами:
- Где ты, подлюка рыжая?! Шутки шутить изволишь?! Мертвячка заплакала, пустив слезу из пустых глазниц:
- Не любишь ты меня, женишок. Вот скажу дядьке ворону, заклюет он тебя!
И снова - ночь, луна, воронье и зверье.
И началось. Сколько он потом ни тужился, так до конца все и не вспомнил. Только гоняла его Древняя нечисть по всему лесу, то в прятки играли, то в салки, а уж сколько раз он у Вереи прощенья вымаливал да заместо лошади по лесу возил, и не сосчитать! Лишь под утро еле-еле добрел до пасеки Михайло Потапыча и там, в холм травяной уткнувшись, уснул мертвым сном. Но и во сне ему еще рыжая злыдня являлась, укоризненно спрашивала:
- Будешь мне еще изменять прилюдно?
Пока не бухнулся он ей в ноги и не принялся умолять, чтобы оставила она его в покое и не мешала умирать.
Каково же было его удивление, когда проснулся он наутро в Вереиной летней резиденции, на широкой кровати, под парчовым балдахином. Свеженький как огурчик и без единого следа бурно Проведенной ночи. Солнце светило в витражные окна, на которых бодались единороги, и цветные зайчики скакали по кровати. А напротив стоит злыдня рыжая с блюдом серебряным, а на блюде чарка вина и коврига медовая да яблочко наливное. Ухмыляясь, кланяется и речь говорит:
- Хорошо ли тебе спалось, жених мой любый? - А эпсы с алебардами, в золотых кафтанах, с алыми кушаками клыки скалят и рычат:
- Славу лорду Урлакскому!
- Издеваются,- пожаловался «жених» неизвестно кому - Ишь, хари-то за лето наели!
- Да кто ж над тобой издеваться-то позволит?! - приподняла я бровки. Аэрон запустил в меня подушкой:
- Ну ты и стервь! Изжогу я заполучил, а не невесту! И кто на тебе жениться-то отважится!
Я взяла с подносика цветочек, понюхала его, закатила глазки: - Ох, и не знаю. Девкой, наверно, так и помру!
Аэрон фыркнул, выпил вино, мы подрались подушками, и я повела его по замку, заодно и камень сновидений показала. Аэрон боязливо потыкал его пальцем и сказал:
- И этот тоже харю наел. Я же его помню! С полкулака мне был, а теперь с целый, да какая-то перетяжка посередине появилась.
Пока мы таращились на камень, от леса послышался заливистый свист Анчутки и гнусавый голос Индрика:
- Ну сколько вас ждать?! Тут мясо стынет, вино киснет, квас выдыхается!
Я схватила за руку сопротивляющегося Аэрона и под мерзкий хохоток Карыча поволокла его знакомить с Древними по новой. Так мы и пировали. Я ластилась то к Анчутке, то к Горгонии, жалуясь, какая у нас наглая и невоспитанная вновь поступившая нечисть, на что Карыч радостно каркал:
- Пер-ревоспитаем!
- Перевоспитаем,- эхом вторил ему конь Индрик, придвигаясь ко мне поближе.
- Только не как со мной,- попросил Аэрон.- Дети все ж.
- А то мы не понимаем! - тоном знатока сказал Карыч.- Все будет гор-раздо, гор-раздо стр-рашнее!!!
На том и порешили. До границы леса я доехала на Ваське, а недовольный Индрик довез Аэрона. Карыч из поднебесья каркал:
- Будет пожива, будет пожива! - А на прощание добавил, по братски похлопывая Аэрона по плечу: - Ты уж смотр-ри, Вер-рею не обижай, а то мне до Вежи долететь - р-раз плюнуть!
- Обидишь ее, как же! Да она и без родичей-то всех в страхе держала, а теперь так вообще… - безнадежно махнул рукой Аэрон.
Березина прильнула к нему всем своим нагим телом и томно поцеловала в щечку. Вампир смутился, стрельнул в мою сторону глазками, покраснел и, рявкнув:
- Да ну вас всех! - бодро зашагал в сторону Вежа.
- Анжело! Ну Анжело! - Я вертелась юлой, пытаясь заглянуть в глаза демону.- Ты же обещал! И вообще, ты до конца жизни мой должник!
- Твоей или моей? - уточнил демон, вновь возникая за левым плечом.- Если твоей, то мы можем это устроить! - Он забубнил мне в ухо: - Никогда не посягай на личные вещи наставников твоих, уважай учителя и не огорчай своим поведением…