Сама себе враг

Здоровье Джеймса беспокоило нас все больше. К счастью, он не заболел оспой, и я искренне полагала, что он сильно потрясен историей с этой женщиной и тем, что столь опрометчиво сочетался с ней браком. Я думала, он сожалеет о случившемся и раскаивается в содеянном.

Лекари говорили, что его состояние ухудшилось после того, как сэр Чарльз Беркли ворвался в его опочивальню, упал перед ним на колени и объявил, что оболгал Анну Хайд и что у нее не было иных возлюбленных, кроме Джеймса. Он добавил также, что уговорил других мужчин признаться в своей близости с Анной, потому что думал, будто герцог Йоркский сам хочет расстаться с этой женщиной, расторгнуть брак и отыскать себе более подходящую невесту.

Анна Хайд была оправдана в глазах света, а Джеймс оправился от потрясения, вызванного признанием Беркли, и быстро пошел на поправку.

Карл был очень доволен случившимся и заявил, что Анне следует позволить вернуться ко двору и что надо устроить торжественные крестины ее ребенка. Он пришел ко мне и рассказал об этом. Я долго молчала, а потом произнесла:

– Итак, вы намерены вернуть ее ко двору и явились ко мне лишь затем, чтобы поведать об этом?

– Именно так, – ответил он, – и я счастлив, что все так обернулось. Анна – очень умная женщина, и она будет прекрасно влиять на Джеймса.

– Ваше Величество, – холодно проговорила я, – как только Анна Хайд войдет в Уайтхолл, я немедленно покину его.

Карл побледнел от ярости.

– Я всегда знал, что спокойная жизнь не для вас. Вы слишком любите заниматься делами других людей и не выносите, когда ваши взрослые дети обходятся без ваших нравоучений.

После этого он повернулся на каблуках и, не прощаясь, покинул меня.

Я тяжело вздохнула. Несносный характер, как и у всех моих детей. Они или умирают еретиками, или не слушаются меня.

Карл был со мной весьма холоден и ни в коей мере не препятствовал моим приготовлениям к отъезду во Францию. Мало того, он продолжал настаивать на возвращении ко двору Анны Хайд, а это означало, что я должна уехать. Генриетта была в отчаянии. Казалось, она забыла, что по приезде в Париж ее ожидал блестящий брак. Она была ужасно огорчена тем, что ее отрывают от Англии. Однако я чувствовала себя оскорбленной. Мой сын предпочел мне эту интриганку и готов был ради нее выгнать собственную мать из дворца!

Генриетта терпеливо объясняла мне, что Карл меня отнюдь не выгоняет и что я уезжаю исключительно по собственной воле.

– Он не оставил мне выбора, – сказала я. – Он забыл о том, что если он король, то я – королева… и его мать.

– Карл не забывает об этом, матушка, и весьма сожалеет о том, что вы расстаетесь с ним таким образом, – пыталась остановить меня Генриетта.

– А я и не заметила, что он сожалеет! – съязвила я. – Ему достаточно было не принимать эту женщину, и я отменила бы свой отъезд.

– Этого он сделать не может, ведь она – жена Джеймса, – настаивала моя дочь.

– Жена? Сколько мужчин уже называло ее этим именем?! – с презрением спросила я.

– Но ведь все они сознались, что лгали. Полагаю, все они заслуживают только презрения, – сказала Генриетта с досадой.

Я отверулась. Даже Генриетта была против меня!

За несколько дней до моего отъезда прибыл посланец из Франции. Вести о том, что у нас происходит, достигли тамошнего двора, ведь у дурных новостей всегда длинные ноги. Гонец привез мне письмо от Мазарини. Оно было написано очень осторожно и сдержанно, но я без труда поняла скрытый смысл, заключенный между строк. Кардинал давал мне понять, что в случае моей размолвки с Карлом я не буду во Франции желанной гостьей. Все дело было в том, что Карл выделил мне и Генриетте значительное содержание и обещал дать за сестрой большое приданое. Мазарини опасался, что Карл откажет мне и моей дочери в деньгах, если поссорится со мной. Да и захочет ли Филипп жениться на Генриетте, если у нее не будет хорошего приданого? Ведь именно возвращение Карла на трон Англии сделало Генриетту такой завидной невестой.

Я оказалась перед трудным выбором. Что мне оставалось делать? Конечно, я могла пренебречь всеми этими соображениями и вернуться во Францию… почти нищей. И Генриетта в этом случае окажется без приданого, ибо я знала: мой сын будет только рад, если его обожаемая сестра станет жить с ним в Англии и не выйдет замуж за не любимого ею Филиппа Орлеанского. Генриетте же, разумеется, Лондон тоже был по душе куда больше, чем Париж. Нет, я не могла долее зависеть от щедрости и милосердия других, например королевы Анны. Я слишком долго жила так, и это было неимоверно тяжело для моего самолюбия. Что ж, значит, мне придется поступиться гордостью, помириться с Карлом и принять у себя ненавистную Анну Хайд.

Я никогда не забуду унижения, через которое мне пришлось пройти. Карл решил ни в чем не облегчать мои страдания и обставить нашу встречу со всей возможной пышностью.

Мне пришлось призвать Джеймса и официально пригласить его с женой в мои покои. Конечно же, весть об этом молниеносно разнеслась по дворцу, и в мои комнаты набилось множество народу, охочего до подобных развлечений.

Я была в ярости, но все время напоминала себе, что если прежде мне приходилось унижаться ради мужа, то теперь я делаю это ради счастья любимой дочери.

К счастью, Анна Хайд держалась со мной почтительно и скромно и ни разу не воспользовалась своим положением победительницы. Генриетту я отослала прочь – я не хотела, чтобы она видела все это. Оправданием мне послужило то обстоятельство, что в английской столице продолжала свирепствовать оспа, и моя дочь могла бы заразиться.

Анна Хайд преклонила передо мною колени, и я подняла и поцеловала ее. Она оказалась привлекательной женщиной с высоким лбом и ясными глазами, и если бы не ее происхождение, я бы, пожалуй, с радостью назвала ее своей невесткой.

Я даже прониклась к Анне некоторой симпатией, и мы, пройдя через комнату, полную придворных, немного побеседовали в моем будуаре.

Я спросила о малыше, которого они собирались наречь Карлом, и Джеймс предложил мне стать его крестной матерью. Немного помедлив, я согласилась.

После этого визита я было решила, что уже сделала все, что от меня зависело, однако Карл настоял еще и на том, чтобы я приняла отца Анны Хайд герцога Кларендона. Я никогда не любила этого человека, но вынуждена была повиноваться. Герцог держался со мной очень почтительно, чтобы не сказать – подобострастно. Я коротко сказала ему, что рада буду стать для его дочери второй матерью, и не упустила случая намекнуть на кое-какие обстоятельства. Кларендон, от природы весьма догадливый, понял меня с полуслова. Этот человек пользовался в стране большим влиянием, Карл же уважал канцлера и доверял ему, а я хотела, чтобы он убедил короля ни в коем случае не менять своего прежнего решения относительно приданого Генриетты и нашего с нею денежного содержания.

Беседа очень утомила меня, однако я была довольна: герцог, я была в этом совершенно убеждена, выполнит все свои обещания.

На следующий день после состоявшегося примирения мы с Генриеттой отправились во Францию, но на борту судна моя дочь внезапно почувствовала себя очень плохо. Я пережила ужасные часы, так как была почти уверена, что это – оспа, которая унесла уже жизни ее сестры и брата. Я велела капитану вернуться в порт и оттуда написала Карлу отчаянное письмо, моля немедленно прислать лучших лекарей. Карл пришел в не меньшее отчаяние, однако оказалось, что судьба милостива к нам: Генриетта заболела не оспой, а корью, так что спустя четырнадцать тревожных дней мы с ней были вновь готовы отплыть во Францию.

Путешествие прошло благополучно, и вскоре мы высадились в Гавре.

Нас ожидала торжественная встреча, но в Париже мы оказались еще нескоро, так как я отказалась ехать через Руан, где, как мне сказали, тоже было отмечено несколько случаев оспы. Я по-прежнему оберегала свою дочь и очень опасалась за ее здоровье.

Я рада была вновь увидеть королеву Анну и выслушать ее теплые приветственные слова. Филипп казался влюбленным в свою красавицу-невесту и очень ревновал ее к герцогу Бэкингему, который настолько привязался к Генриетте, что провожал нас до самого Парижа. Впрочем, нам быстро удалось утишить ревность герцога Орлеанского. Людовик отнесся к нам обеим весьма милостиво и всячески давал понять Генриетте, что неравнодушен к ней. Он был большой дамский угодник и, конечно же, не мог не оценить красоты той, которую когда-то оттолкнул.