За опасной чертой

Вот почему все летчики-испытатели изучают конструкцию нового самолета задолго до того, как он впервые поднимется в воздух.

Мосолов стал испытателем, но у него еще не было «своего» самолета, того самого, на котором он первым бы подогнал по росту сиденье и педали, первым запросил бы разрешения на взлет. Такие машины называются опытными, появляются они не так уж часто, и доверяют их судьбу далеко не каждому, даже если он и носит гордое имя летчика-испытателя.

Современный самолет состоит из многих десятков тысяч деталей: маленьких и больших, металлических и пластмассовых, полупроводниковых и вакуумных, резиновых и полимерных. Десятки чувствительных приборов, чутких предохранителей, сигнальных ламп контролируют работу множества агрегатов и систем, обеспечивают точность, надежность и безопасность полета. И все это испытывается в лабораториях на сжатие и растяжение, на износоустойчивость и долговечность, в различных условиях, в широком диапазоне температур. Только после тщательной проверки, «обкатки» на земле детали или их близнецы занимают предназначенные для них места и проходят «проверку боем» в воздухе.

…Рано утром приезжал Георгий на аэродром, уточнял задание, брал шлемофон, иногда гермошлем и направлялся на стоянку. Там на одном из хорошо знакомых ему типов самолетов инженеры устанавливали какой-нибудь новый прибор, узел или агрегат, давали последние указания, за чем нужно особенно следить, и желали успеха.

Иногда, изучив лишь инструкции по эксплуатации и технике пилотирования, без каких-либо провозных с инструктором, Мосолов пересаживался на самолет, тоже серийный, но на котором раньше летать не доводилось. Это мог быть истребитель, бомбардировщик, транспортный; сверхзвуковой или тихоходный; с одним или с несколькими двигателями. А задания оставались прежними: проверить в воздухе работу тех или иных устройств, приборов, систем… Конечно, это еще не самый передовой рубеж, не испытание опытного образца. Но в таких вылетах по крупицам накапливался опыт, умение наблюдать, анализировать, сравнивать, глубже вникать в те явления, которые в обычных условиях проходят мимо внимания летчиков.

Да, это еще не самый передовой рубеж. Но Георгия сразу захватила, увлекла практика испытательной работы, напряженный график полетов, каждый из которых так не похож на предыдущий. Волновало доверие руководителей и всех сотрудников конструкторского бюро к летчикам-испытателям, требовала ответных движений души постоянная готовность товарищей помочь, подсказать, показать, если встречалось затруднение.

Прошло совсем немного времени, и вдруг Георгий открыл, что в коллективе его уже называют Жорой. Просто Жорой, без упоминания отчества и фамилии. О нем уже судили не по первому впечатлению («славный парень, крепыш и здоровяк»), а по твердому летному почерку, по манере держаться в кабине, по четким докладам на землю о ходе полета.

Когда Мосолову исполнилось двадцать шесть, в его пилотском удостоверении появилась лаконичная, но полная особого смысла и значения запись: «Разрешается летать на всех типах самолетов». Значит, и на таких, на которых еще не летал никто! Может быть, на том, который рождался сейчас в тиши конструкторского бюро.

Так и оказалось! Однажды Мосолову сообщили, что он утвержден ведущим испытателем нового образца самолета. Георгий уже видел его контуры на чертежах и схемах, любовался стройными линиями маленькой модели. Теперь, когда этот истребитель стал для него «своим», пора восхищения кончилась. Началась черновая работа, кропотливое изучение конструкции машины, ее возможностей, вероятных особенностей в технике пилотирования.

…Новый самолет стоял на чистой и сверкающей, как натертый паркетный пол, бетонной площадке, а вокруг него собрались, кажется, все сотрудники конструкторского бюро. Издали могло показаться, что здесь происходит какая-то торжественная церемония. Не было только трибуны и речей. Да и нужны ли они этим людям, каждый из которых не просто ожидал этого дня, а делал все для того, чтобы он пришел скорее, чтобы этот сверкающий полированным металлом крылатый красавец стал властелином неба. И наверное, все сейчас, от Генерального конструктора до молодого стажера-механика, думали об одном: «Как полетит?»

Думал об этом и Георгий. Он внимательно, словно впервые, разглядывал сигарообразный фюзеляж, круто откинутые назад маленькие острые плоскости, скошенное хвостовое оперение…

Да, это был совершенно новый самолет, новый не только по времени выпуска, но и по конструкции, по заложенным в него возможностям. На таком никто еще не летал. Право поднять его в воздух принадлежало ему — Георгию Мосолову.

Когда он это сделает? Не сейчас и не завтра. Нигде так не опасна поспешность, как в авиации. Машина еще не дала ответов на многие земные вопросы.

Сейчас самолет готовили к одному из важных этапов в его жизни — первому запуску двигателей. Около газовочной площадки, словно в почетном карауле, застыли в строю пожарные, санитарные машины, пусковые агрегаты. В кабине, на стремянке и на крыльях заняли места инженеры. Все они работают деловито и внимательно. Один из механиков встает у хвоста самолета, чтобы подать сигнал, когда в черной гортани выходного сопла появятся первые язычки пламени.

И вот команда:

— Запуск!

Глухой нарастающий гул возвещает о том, что начал вращаться вал турбины. Потом раздается пронзительный свист. Механик, словно в салюте, вскидывает вверх руку — есть пламя! А секунды спустя неистовый рев обрушивается на все окрест, потом смолкает, словно захлебнувшись, и тогда наступает особая, звенящая тишина, в которой Георгий слышит частые удары своего сердца. Потом снова грохот, бушующий напор раскаленных газов.

Опробываются различные режимы работы двигателей. Замеряются расход топлива, температура газов в реактивном сопле, давление в камерах сгорания. Специалисты отмечают малейшие отклонения стрелок приборов, чутко слушают одним им понятные оттенки голоса турбины и по едва уловимым тонам решают, все ли нормально.

— Работает как часы, только немного погромче, — говорит Георгию старший инженер, когда двигатель выключают и торжественную тишину нарушает лишь легкое потрескивание остывающего металла. — С таким «движком» можно хоть куда! Не подведет.

Шли дни. Мосолов входил в роль хозяина нового самолета. Приезжая чуть свет на аэродром, он торопливо шел на стоянку, забирался в кабину и сидел в ней часами, запоминая расположение приборов, секторов, кнопок, тренируя память в определении расстояния до земли, имитируя работу с арматурой кабины в полете.

Потом начались пробы самолета на рулежке. Георгий сначала медленно «прогуливал» его по взлетно-посадочной полосе, потом гонял по прямой, постепенно увеличивая скорость. Вот уже машина оторвалась от бетонной полосы, чтобы тут же снова коснуться ее колесами. За те несколько секунд, которые она находилась в воздухе, нужно было узнать очень многое, а главное — убедиться, что взлет и посадка не таят в себе каких-либо неожиданностей.

Самолет раскрывал свой характер не сразу. Одну и ту же пробу приходилось проводить много раз. А потом летчик допоздна распутывал сложные сплетения познанного и непознанного. Все, что вызывало хоть малейшие сомнения, вновь проверялось. Отрыв — посадка, отрыв — посадка… Просто? Совсем нет!

Георгий все увеличивал продолжительность подлетов. Теперь машина находилась в воздухе 5, 8, 10 секунд. А потом скрипели тормоза, метался за килем тормозной парашют, и самолет нехотя останавливал бег у самого конца взлетно-посадочной полосы. На стоянке вокруг него собиралась группа людей, которые осматривали шасси, замеряли температуру покрышек, тормозных дисков. Георгий спокойно ждал окончания «консилиума», получал «добро» и спустя несколько минут снова заставлял машину, рожденную для стремительного полета, делать короткие подлеты над землей.