Страница 67 из 105
Память у него худая, глаза видят плохо, все в них расплывается, все на один манер. Кажется ему иной раз, что лики у всех одинаковы, как отличишь. Доктор велел развести мед водою да капать, капать. Маленько прояснилось, верно, да только все равно мутно.
Подошел патриарх Иоаким, простер над ним длань и запел:
— Благословляю чадо державное, да снидет на тя милость Господня, да пребудет над тобою дух святый. Блажен еси и добро тебе будет. Жена твоя буди яко лоза плодовита.
При последних словах хор грянул:
— Слава тебе, Боже наш, слава тебе!
— Да узриши сыны сынов твоих, да будет мир меж вами превечный.
И опять хор подхватил:
— Слава тебе, Боже наш, слава тебе!
Иван силился поднять веки и сквозь малую щель увидеть предстоящих, но патриарх приблизился к нему и всех заслонил. Жених втянул ноздрями сладкий ладанный дух и наклонил голову. Долго, ох как долго длилась служба! Казалось, она никогда не кончится. Иван был приучен к терпенью, ему всегда было благостно и покойно во храме, он мог простаивать на молитве долгое время, точно, как покойный батюшка. Но теперь он почему-то торопился уединиться в своем покое, дабы предаться мечтам о супружеском ложе.
— Пресвятую, пречистую, преблагословенную, славную, Владычицу нашу Богородицу и приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим! — закончил Патриарх.
Протопоп, а за ним дьякон возгласили свое и проаминили, и Иван понял: сейчас его подхватят под руки и поведут из храма во дверец. И он ощутил облегченье.
Но и в палатах шла суетня: расставляли столы, разносили блюда, графины, бокалы, множество услужающего народа носилось туда-сюда. Ивана сопроводили в опочивальню. Он наконец мор прилечь. Два спальника освободили его от тяжелых одежд. Он закрыл глаза и только теперь почувствовал усталость в ногах и во всем теле. Мечтанья о Прасковеюшке не приходили, и он мгновенно заснул.
Впереди была еще церемония самого венчанья. Она свершалась в Успенском соборе при многолюдном стечении народа. Снова патриарх гундосил и гремел хор, снова басил дьякон и протопоп обходил новобрачных с кадилом.
— Венчается раб Божий Иоанн Алексеевич, великий государь и великий князь и прочая рабе Божией Прасковее Феодоровне, — возгласил отец протопоп и возложил венец на голову Ивана.
То же повторилось и с Прасковьей.
— Положил еси на главах их венцы, от каменей честных: живота просиша у тебе и дал еси им! — закончил патриарх.
Иван изнемог. Скорей бы, скорей все кончилось и их препроводили бы за пиршественный стол. Впрочем, и там не будет покою, и там будет шум великий, от коего гуд в ушах, и возгласы разные с пожеланиями многолетия, и крики: «Сладко!» — еще и еще. Странно, но он с трудом переносил все это.
Видно, и Прасковье было тягостно: она прикрыла глаза, а лицо как-то сморщилось, когда патриарх приступил к ней с поученьями, как вести себя доброй жене.
— Ты паки честная невесте должна будеши мужеви твоего любити, верность ему хранити и послушание велениям мужа твоего, яко главы твоея, ибо яко же Христос есть глава церкви, тако муж жены глава есть. Покорно сноси гнев супруга, а ежели он усмотрит вину твою и проучит тя жезлом, покорись…
Иван готов был восстать: царь он или не царь, сколь долго можно томить его и супругу, третью царицу, ибо отныне она есть законная царица. Он с трудом сдерживал себя, чего с ним прежде не случалось.
Наконец свадебный кортеж тронулся из собора. Все повалили за пиршественные столы. Звон был великий, затрезвонили все колокола по всей Москве, когда послышался призыв плавной колокольни столицы — Ивана Великого.
Иван первый, а торжественно Иоанн Пятый, рухнул в кресло. В ушах стоял сплошной гул. Он уже ничего не понимал и на все зовы и восклицанья отзывался машинально, а часто невпопад.
— Скорей бы все ушли, — шепнул он невесте. — Мне уж невтерпеж.
— И мне, — прошелестела она одними губами.
Чавканье, тосты, крики, пьяные пожеланья — все слилось в сплошной гул. Иван уж перестал понимать что-либо, он пребывал в остолбенении.
Наконец гости стали вылезать из-за столов на нетвердых ногах. Софья, Федор Салтыков — отец царицы, и другие Салтыковы подхватили новобрачных и повели их в опочивальню.
— О, Господи, наконец-то, — пробормотал Иван.
Ему пришлось разоблачаться без помощи постельничего, и он долго путался в одеждах. Прасковья же разделась быстро, как учили ее подружки и сестрица Настя, и нырнула под покров. Иван наконец забрался в постель и привычно вопросил:
— Ну?
Супруга стыдливо молчала. Он полагал, что она должна немедля откликнуться на зов, как делала это девка Варька, но Прасковья не знала, как себя вести. У нее не было опыта. Она сохранила девство, как подобало боярской дочери.
Иван понял, что ему самому следует действовать. Он взгромоздился на супругу, полный того напряженного желанья, которое сопровождало его все предшествующие ночи. Но неожиданно его ожидало сопротивление, некая преграда.
— Ох! — застонала Прасковья. — Ох, государь мой, больно.
— Ну! — вскричал Иван. — Пусти! — Еще усилие, и он вошел.
— Больно, — снова застонала Прасковья, но уже тише и тише.
Иван, тяжело дыша, делал свое супружеское дело. Наконец он разрядился и блаженно откинулся на бок.
— Сладко тебе было? — отдышавшись, спросил он.
— Прости, государь мой, непривычная я, — простодушно отвечала третья царица. — Впервой со мной такое. Больно было. Небось, по-первости.
— Вестимо, — подтвердил Иван. — Вот у меня прежде было уж так сладко. Мы с тобою еще поляжем, когда войду в силу.
— Я буду стараться, государь мой, — покорно отвечала Прасковья. — Угождать тебе буду, как патриарх велел.
— Я тебя научу, как стараться, Параша, — отвечал Иван, довольный тем, что его царица обещала стараться.
Но в дверь уже стучали. Войти в силу Ивану не дали: прежде надо было удостоверить участников свадебного пира, дружек и подруг, что доброе свершилось и ложе не скверно.
Пришлось, наскоро прикрыв наготу, отпирать. Дружки выхватили простынь и, потрясая ею, умчались в палаты. Ор стоял неимоверный:
— Свершилося, свершилося!
Ах ты, господи, срам-то какой! Но избегнуть никак нельзя было. Освящено веками.
Слава Богу, не потребовали их к пиршественному столу, под которым уже лежали замертво, а кои еще мыча, упившиеся гости, меж которых попадались, правда редко, и жонки. Дали продлить доброе. Иван, набравшийся опыта у Варьки, поучал молодую жену, какова любовь истинная, сладостная. Он осмелел, ворочал ее и так и сяк. Поначалу она стыдилась и с неохотою осваивала науку любви.
— Государь мой батюшка, погодь, Христа ради, дай попривыкнуть. Не вошла я еще в эдакую-то сладость, — взмолилась Прасковья.
А царь Иван дорвался наконец. В нем много силы накопилось после долгого пощенья. Но и он подустал и размяк, чему третья царица была рада.
Наутро молодые проснулись поздно. К этому времени для них уж были истоплены мыльни. Дружки повели Ивана в свою, а подружки — Прасковью в свою мыльню. Допрашивали с любопытством, а кто еще и с завистью, хоть царь-то был увечный:
— Каково тебе было, Параша? — не привыкли еще к обращенью «государыня царица», всё по-старому.
Царица Прасковья отвечала уклончиво:
— Государь мой — муж добрый.
— А много ль раз тебя требовал?
— Да что вы, девки, — замялась Прасковья. — Сказано — муж добрый. — И не утерпела, призналась: — Трое раз приходил.
Облачили невесту, а теперь жену, после мыльни во все новое. И на царя Ивана, как сказано было в оглашении, «возлагали… сорочку и порты, и платье иное, а прежнюю сорочку велено было сохранять постельничему. А как царица пошла в мыльню и с нею ближняя жоны, и осматривали ея сорочку, а осмотря сорочку, показали сродственным жонам немногим для того, что ея девство в целости совершилось, и те сорочку, царскую и царицыну, и простыни, собрав вместе, сохраняли в тайное место».