Страница 54 из 105
Но Софья и другие Милославские не унималась. Они видели, как любезен людям Матвеев, как входит он в силу, как растет его влияние.
— Погодите, он всех нас прижмет, а чего доброго, изведет, — убеждал Иван Милославский. — Надобно его прищучить. Какой-нибудь слух пустить.
Софья вторила ему:
— Надо торопиться, пока он, говорун, всех под себя не подмял.
Медлить уж нельзя. Эвон, и часть стрельцов за него стоит. Все могут переметнуться. Пустить по рукам список изменников…
Думали, кого поместить в этот список. Нарышкиных, вестимо. Возвысились непомерно. Братец царицы Иван Кириллович двадцати двух лет в бояре избран, статочное ли дело!
И вот был пущен слух, что Нарышкины убили царевича Ивана. Тараруй повел стрельцов ко дворцу. Ударили в барабаны, били в набатный колокол.
Начались схватки, полилась кровь. Стали затворять кремлевские ворота, но не успели. Стрельцы ворвались с криками: «Царевича Ивана задушили Нарышкины! Смерть изменникам!»
Матвей вышел на крыльцо, поднял руку.
— Верите ли вы мне, братия?
Молчание было ему ответом. Кто-то выкрикнул:
— И ты, небось, в изменниках!
— Я за вас всегда радел. И кто постарше, помнит о милостях моих. Сам я был некогда стрелецким головой, и при мне стрельцы не знали худа.
— Пошто задушили царевича Ивана?!
— Лжа. Найдите того, кто пустил злонамеренный слух.
В это время на крыльцо вышла царица, патриарх с боярами. За ними шли братья царевичи Петр и Иван.
Глава четырнадцатая
Иван-царевич и девка Варька
И раздражится южный царь и выступит, сразится с ним, с царем северным, и выставит большое войско, и предано будет войско в руки его.
Из толпы, угрюмо гудящей, выбрался рослый стрелец, забрался на царское крыльцо и приступил к царевичу Ивану:
— Ты всамделе доподлинный царевич Иван Алексеевич?
— Ну?
— Сказывай громче.
— Не могу громче.
— Царевич?
— Ну?
— Не нукай! — рассердился стрелец. — Отвечай прямо.
— Царевич Иван я.
— Перекрестись!
Иван покорно перекрестился. Двуперстием. Стрельцы одобрительно зашумели: большинство держалось старой веры.
— Сказывали нам — извести тебя хотели.
— Ну?
— Иное слово молви — пошто все нукаешь да нукаешь. Хотели?
— Ништо.
— Не мычишь, не телишься! — рассердился стрелец. — Ответствуй!
— Не было. Не хотели.
— Осени!
Иван снова перекрестился на все стороны. Голова его качалась как привязанная, рука слегка дрожала, таза были полуприкрыты тяжелыми набрякшими веками.
— Какой-то ты не такой, — пробормотал стрелец, спускаясь с крыльца. — Неправдашний царевич. Недоделанный.
— Пущай слово скажет! — прокричали из толпы. — Теснят его Нарышкины?! Скажи: волен ты?
— Угу.
— Ишь каков! Угукает. Ты молви слово царское, с понятием.
Иван долго молчал. Толпа, колыхаясь, ждала. Наконец он разверз уста и с усилием выдавил:
— Волен я. Волен. Братец Петруша милостив. В игры играем. Гы-гы! — неожиданно осклабился он.
В толпе засмеялись. Стрельцы снова загудели. Однако добродушно, без угрозы.
— В цари его метят. Милославские. Старшой он. Право имеет.
— Верно. Теперя он первенький. Опосля кончины великого государя Федора Алексеича.
— Братец законный.
— Никак хворый он?
— На голову хворый, — ухмыльнулся тот рослый стрелец, что допрашивал Ивана на крыльце.
— Заробел пред нами, — предположил другой.
— Чего ему робеть, коли он законный царевич.
На том и порешили. Толпа стала понемногу расходиться. Поредела. Осталось с десяток наиболее упорных. И хотя царское крыльцо давно опустело, царица увела братьев, патриарх с клиром тоже удалился, предварительно благословив толпу, оставшиеся продолжали разговор.
— Молод его царское величество. Малец вовсе. Слышь: в игры играют, сказывал Иван.
— Царица с братьями правит, а их дело в игры играть.
— Боярин Матвеев возвращен из Сибири. Он теперя главный.
— Советы давать горазд. За то и в Сибирь угодил, — хихикнул кто-то.
— А Иван-то главою скорбен, — заметил другой. — Слова во рту застревают.
— Не во рту, небось. В голове.
— А ну их! Пошли в кабак.
Один из пяти братьев, младший Иван, чудом выживший, родился 27 августа 1666 года. Он заключал мужское колено Милославских, на нем возлежала вся их надежда теперь, после смерти Федора. Антихристово число — 666 — как видно, сказалось на Иване. Так, во всяком случае, меж собою говорили его тетки, в особенности Татьяна Михайловна, самая рассудительная из них и самая сердобольная. Она более других жалела Ивана. И думала-гадала, как оздоровить его. Сглазу не было: Иван был хил от рождения, порченый в утробе матери.
Но более всего кипятилась Софья. Власть и значение ускользали от Милославских. Этого нельзя было допустить!
Все ее попытки извести царицу Наталью с ее сыном, провозглашенным после кончины Федора царем, не удались. Уж к кому только она ни прибегала: колдуны и колдуньи, ворожеи, чернокнижники, ведуны, юроды чредою являлись в ее хоромах. Разумеется, предмет ее ненавистничества был засекречен самым тщательным образом. В него был посвящен только один человек: ее галант, ее возлюбленный князинька Василий Голицын.
Уж чего только она не перебрала, не перепробовала! Вызнала шестнадцать верных способов порчи, одиннадцать — сглазу, восемь заговоров. Все книги, где рассматривались способы черной магии, были ею изучены. Князь Василий усмехался, но покорно способствовал ей в ее усилиях.
Он, человек просвещенный, не верил во все это чернокнижие, — Оно — удел смердов, черного народа.
— А как же книжная премудрость? — допытывалась Софья. — Сочиняли, все эти книги, как ты говоришь сам, люди великого знания. Неужто они писали все это без веры?
— Скорей всего — да, — отвечал князь Василий. — Они были собирателями. Они хотели увековечить все, что им удалось узнать о суевериях, заблуждениях, предрассудках, оставить это потомкам. Авось потомки поверят и проверят. Вот ты и проверила. И волосья завязывала, и что-то там сожигала, и воду заколдовывала. Ничего не достигла. Здоровехонек Петруша, здоровехонька твоя мачеха.
— Но как же быть? Неужли они оба заговоренные?
— Выходит, так, — засмеялся князь.
Софья обиделась. И в сердцах выпалила:
— Противник ты мой! Отошел от меня! Ждала помощи твоей и не дождалася!
Князь продолжал свое с ухмылкою, как бы поддразнивая ее:
— Чего мне? Вот Петруша указал быть мне начальником Посольского приказу. Стало быть, должен я ему поклониться, яко царю-батюшке. Царь-батюшка десяти годов. — И он снова захихикал.
Софья отвернулась. Плечи ее вздрагивали. Князь Василий посерьезнел, сказал примирительно:
— Не гневайся, Софьюшка. Придумаю, как пособить. Сколь Ивану годков?
— Ша… Шешнадцать.
— Самый раз. Я уж говорил тебе: женить его надобно. Женить. На девок-то он заглядывается?
— Какое там! Глазами еле ворочает, — угрюмо отвечала Софья.
— В штанах-то у него что? — напрямик спросил князь.
— Фу, князинька, — смутилась Софья. — Да нешто я залазила ему в штаны?
— Испробуй.
— Как это? — испугалась Софья.
— Да так. Без церемоний, по-сестрински, ухвати его за уд. Ежели вскочит, значит, может.
— Бог с тобою, князинька, — замахала руками Софья. — Срам-то какой — хватать за уд. Иное что придумай.
— Ты у братьев своих командиршей была. Так? Они послушливы были? Так? Стало быть, с Иваном можешь обойтись запросто. Ведь он придурок, так?
Софья тяжело вздохнула.
— Не удались братья мои, не удались. Мор на них напал. Последний, остатний совсем плох. Скорбен на главу, сам знаешь.
— Знаю. Но, может, промеж ног не скорбен.
— Федор, царствие ему небесное, не мог. Марфа страдала, жалобилась. А Иван… Бог его знает; не пытала.