Страница 47 из 105
Доктор послал за своим помощником. Вдвоем они с трудом приподняли тучного царя, обнажили его руку по локоть, и доктор решительным движением сделал надрез. В лохань полилась вязкая струя почти черной венозной крови.
— Ох! Малость полегчало, — сказал Алексей. — Помру я, доктор, а? По правде?
Коллинз натянуто улыбнулся.
— Государь, не вижу основания для тревоги. Конечно, застой всех жил и чрезмерное накопление, как это выразиться, э-э-э жира, да жира, отягощают. Но при подобающем лечении недуг можно ослабить, а затем и вовсе устранить. — И, обратясь к царице, Коллинз вновь посоветовал: — Госпожа царица, государь весьма нуждается в свежем воздухе. Прикажите хоть ненадолго отворить окно. Он задыхается. Жара и духота способствуют обострению болезненного состояния.
— Повели, Натальюшка, — слабым голосом произнес Алексей. — Душно мне, душно.
Царица нехотя уступила. Государя укутали в меха, и постельничий отворил узенькое окошко. Алексей жадно задышал.
— Государь, не глотайте воздух, — посоветовал доктор. — Дышите осторожно.
— Полегчало, — выдавил Алексей. — Эк, натопили.
— Для здравия твоего, батюшка царь, — пробормотала царица. В ее глазах стояли слезы.
— Я пропишу вам, государь, живительный декохт. Его надо будет пить каждый час по столовой ложке. Госпожа царица проследит.
— Непременно, — всхлипывая, пообещала царица. — Сама буду давать.
— Призовите Артамона и Афанасия Ордин-Нащокина. Я хочу с ними совет держать. Не ровен час, Господь призовет меня к себе, управить государство надобно с умом. Федя слаб, ему верные мужи совета опорою будут.
— Погодить бы тебе с делами-то, батюшка мой.
— Нельзя годить. Все мы смертны, а государство велико, трудно им управлять без опоры на испытанных мужей.
— Госпожа царица верно говорит, — вмешался доктор. — Всякое волнение, государь, всякое напряжение мысленных усилий вам вредно. Я бы советовал отложить.
— Умный ты, Ричарда, человек, а того не ведаешь, что смерть за спиною стоит и меня дожидается.
Доктор смущенно кашлянул и наклонил голову. Наконец произнес:
— Все не так плохо, государь. Я не вижу того, что видите вы. — И он опять принужденно улыбнулся.
— Батюшка мой, послушай ты доктора, он дело говорит. Не надо бы тебе сердце тревожить. Вот полегчает тебе, тогда и призовем ближних бояр и ты им свое слово скажешь. Царское свое слово, — добавила царица Наталья.
— Полегчает ли? — усомнился Алексей. — А, Ричарда? Сейчас вроде бы и взапрямь отошло малость.
— Аптекарь готовит декохт. Состав его сложен, потому и замедление.
— Ты молодец, доктор, — одобрил его царь, — добро выучился по-нашему, по-русски. Яко свой человек.
— Благодарю, великий государь, — поклонился доктор. — Состоять при такой великой особе не просто, надо соответствовать.
— Ну тогда зови Федю, Ваню и Софью, я им по-отечески говорить буду, — попросил Алексей царицу.
Она нехотя двинулась к двери, замедляя шаг. Видно, просьба эта была ей неприятна, но она не смела ослушаться.
На пороге она оглянулась, словно бы ожидая, что Алексей отменит просьбу. Но он кивнул, в знак того, что ожидает детей.
Они вошли гуськом. Впереди Феодор, наследник, публично объявленный таковым перед народом на Красной площади. Он с трудом передвигал опухшие ноги, в яйце не было ни кровинки. Волновался, предвидя свое неминучее вступление на царство. Иван, младший брат, с явными признаками вырождения, криво улыбался. Глаза еле глядели из-под набрякших век.
Лишь Софья глядела ясно, с какой-то неженской молодцеватостью.
— Я призвал вас, дети мои, — с усилием начал царь, — дабы вы жили в дружбе с Нарышкиными, не забижали царицу Натальюшку и детишек ее, ваших братьев и сестер. — В горле у него что-то забулькало, он попытался откашляться и наконец попросил: — Натальюшка, подай питье, ком в горле застрял. Вы и меж собою живите в согласии. И внимайте советам мудрых: Артамона Матвеева и Афанасия Нащокина…
— Афанасий, батюшка царь, который уж год принял постриг и удалился в монастырь, — напомнила Софья.
— Да, вспомнил. — И Алексей потер лоб. — Великий грех на мне, шептунам внял, отпустил его. Большого ума человек. Вернуть его надобно. Тебе, Федя, он нужен для совету.
— Буду стараться, батюшка царь, — вяло ответил наследник, и по тону его можно было заключить, что у него уже свое на уме.
— Нарышкиных привлекай. Меж них есть верные люди.
— Знамо дело, батюшка, буду стараться.
Алексей пристально глянул на него и, казалось, что-то открылось ему, потому что он неожиданно приподнял руку, что далось ему с усилием, и прохрипел:
— Ладноть, ступайте все. Полегчает — призову.
Голова упала на подушку. Царь закрыл глаза и забылся. Разговор обессилил его.
Царица поместилась у изголовья. Вошел аптекарь с бутылкой, наполненной мутной жидкостью, с поклоном подал ее царице и, пятясь, удалился. Его сопровождал доктор Коллинз.
Царица прижала палец к губам, и доктор, открывший было рот для вопроса, прихлопнул его ладонью. И, глянув на Алексея профессиональным взглядом, на цыпочках удалился.
Так прошло около получаса. Царь дышал прерывисто, с присвистом, рот его быв широко открыт. Казалось, ему не хватает воздуха. Порою из груди его вырывался слабый стон.
Царица сидела возле, и слезы неудержимо катились из глаз. Она понимала, что приходит конец ее власти и ее влиянию, равно и короткой нарышкинской эре. Феодор был враждебен, и с последним вздохом отца начнет преследовать всех, кто был приближен к нему в эти последние годы. Молодой царь не призовет в советники ни Артамона Матвеева, ни, тем паче, Афанасия-чернеца.
Более всего она опасалась за своего воспитателя. Наследник откровенно не жаловал его. Он сблизился с князем Василием Голицыным, который, в свою очередь, ревновал влиянию Матвеева на царя и тщетно пытался как-нибудь умалить его…
— Пи-ить, — неожиданно выдавил царь запекшимися губами.
— Батюшка ты мой любимый, испей варева докторского, — плота, произнесла Наталья и поднесла к губам Алексея малый серебряный кубок с декохтом.
Царь жадно глотнул и, морщась, закашлялся.
— Экая скверна. Дай кваску запить.
— Лекарство, батюшка, надо. Может, после него полегчает.
— Запью, Натальюшка. Задремал я и вроде стало полегче. Мне бы поспать.
— Поспи, поспи, любый мой. А я твой сон постерегу.
Алексей закрыл глаза, но сон не шел.
— Поговори со мной, Натальюшка. Как наш Петруша?
Наталья обрадовалась вопросу.
— Такой неугомонный, такой живчик. Все хотит знать. И откудова реки текут, и отчего солнце на землю не падает, и зачем не пускают его к папе-царю?
Алексей слабо улыбнулся. Младший сын был его любимцем и утешением.
— Береги его, Натальюшка. И как мне полегчает, приведи. А малая Наталья как?
— Петруша все с нею возиться. Он ее ровно куклу нянчит.
— Славные дети у нас с тобою, Натальюшка. Кабы не моя одышливость да тучность, ты бы продолжила мой род.
— Что ты, что ты, батюшка мой любимый! Ты еще в силе будешь, а я, раба твоя, нарожаю тебе детишек. Молюсь денно и нощно, молю Богоматерь нашу заступницу — да продлит она твою мужескую стать, да сохранит тебя для нашей любови. И Господа нашего Спаса, и Николая Угодника…
— Извелась ты вся. Эвон, как с лица спала. Плачешь все.
— Все плачу, батюшка, все плачу. Да как мне не плакать, глядя на тебя, болезного. Убиваюсь, а не знаю, как облегчить муки твои.
— Побереги себя, Натальюшка, ради Петруши нашего побереги. Ты ему ныне более нужна, чем я. Опасаюсь я за вас. Старшие мои, чую, тебя не любят и, коль меня не станет, извести могут. Ты будь осторожна, с Петруши глаз не своди, не подпускай к нему людей незнаемых, чужих.
— Что ты, батюшка мой ненаглядный, Петруша у меня под надежною охраной. Верные люди служат. Да и дядюшка Артамон блюдет его неусыпно, зная, как дорог он тебе.
— Утешила ты меня, Натальюшка, разговор твой, ровно колыбельная, усыпляет. И спать хочу, и сна боюсь. Прибредет ко мне во сне смертушка да и уведет меня в даль незнаемую.