Страница 42 из 105
В кабинете она решилась выпустить Гермеса из рук, и он с громким стуком пал на столешницу.
— Ну и тяжел, — запыхавшись, вымолвила она. — Верно, кладезь знаний.
— Кладезь, — улыбаясь, подхватил князь. — Но прежде надобно что-нибудь поесть. Ты так торопишься, будто кто-нибудь вздумает его отнять.
— Я нетерпелива, — согласилась Софья и решилась прежде разделить с князем трапезу.
У князя Василия все было заведено по-иноземному. Камердинер, получив указание, ровным шагом отправился в поварню. И вскоре оттуда показалось шествие: ливрейные лакеи переменно несли в руках подносы, уставленные блюдами с закусками и флягами с питием. Вина были фряжские[30], отборные. И все у князя Василия было отборное, чаровавшее взор и даже обоняние. А вкус — само собой: стол был изыскан не по-московски, а по-европейски.
Князь был гурманом. Он не ед, а вкушал. Софья была тороплива, нетерпение ее росло.
— Доколе, князинька, ты будешь рассиживаться? — не утерпела она. И, не дожевав, вскочила с кресла. — Гермес ожидает. Он должен открыть верный способ…
— Не один, — лениво протянул князь и усмехнулся. Он всегда усмехался, когда речь заходила о заговорах, ведовстве, колдовстве и прочих проявлениях нечистой силы. Князь в нее не верил.
— Но ведь наводят же порчу, — твердила царевна. — Я сама видела порченую кликушу.
— Это болезнь такая, опытный врач может вылечить ее без труда.
— Невер ты, князинька. Когда-нибудь нечистая сила возьмет тебя в оборот.
— Или я ее. Пока что она меня обходила. Знает, шельма, что я неуязвим.
Софья погрозила ему пальцем.
— Ой ли? Больно ты сановит, князинька.
— Таков уродился, — развел руками князь. — Ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай, как говорится, не верую.
— Ожгешься, — повторила царевна. — Идем же в кабинет.
— Я предпочел бы в опочивальню, — хмыкнул князь.
Софья улыбнулась:
— Всему свое время. Любовные ласки в свой черед.
Фолиант коричневой горкой лежал на столе. Царевна торопливо раскрыла его и стала листать.
— Тут не по-нашему, — разочарованно протянула она.
— Само собою. Это классическая латынь. Пусти-ка меня, я разберусь.
Князь Василий был знаток языков. Латынь не представляла для него затруднений. Это был язык мудрости — язык науки.
— Ну, — торопила его Софья, — чего ты молчишь?
— Ищу. Экий томище, не сразу разберешься.
— А я думала, ты все знаешь. И на каком месте.
— Погоди. Един в мире, кто знает все.
— Кто же это?
— Господь Бог.
Прошло около получаса, царевна начала терять терпение. Наконец князь Василий воскликнул:
— Нашел!
— Читай же. Я вся изнемогла.
— Слушай: «Достать мочи субъекта, купить яйцо и отправиться в ночь на вторник или на субботу в глухое место, где никто не мог бы помешать. Если на небе нет луны, то запастись фонарем. На тупом конце яйца проделать дырочку и выпустить белок. Затем заполнить его место мочой, твердя имя того, кто подлежит порче. Тщательно залепить отверстие чистым пергаментом и закопать яйцо. И удалиться с этого места, не оглядываясь. Когда яйцо начнет гнить, вместе с ним и человек желтеет и загнивает. Через год он умирает».
— Это просто. Но вот с мочой. Где ее взять?
— Попроси нацедить тебе горшочек.
— Дурень, — фыркнула Софья. — Чти далее.
— Вот еще довольно простой способ. Слушай: «В субботу надо купить у мясника бычье сердце, потом отправиться в потаенное место, вырыть там глубокую яму, насыпать в нее негашеной извести, а на нее положить сердце. Колоть его спицей либо шпагой и в это время повторять имя ненавистника, воображая, что колешь в сердце именно его. Возвратиться надо в молчании и ни с кем не заговаривать. Все последующие дни надо повторять это действо, причем натощак»…
— Э, нет, князинька, все это не по мне. Найди что-нибудь попроще.
— Тут все способы порчи с закавыками, — бормотал князь, листая фолиант, который то и дело норовил захлопнуться. — Вот, пожалуй, попроще: «В пятницу добудь волос недруга и на протяжении девяти дней делай на нем по узлу. Наконец заверни его в чистый пергамент и бей по нему молотом, либо коли шпагой»…
— Опять волос, — уныло произнесла царевна. — Как я его добуду, коли к нему не подпускают. Ищи далее, князинька, сделай милость.
— Ищу, ищу. Ну вот, ежели ничего нельзя добыть: ни волоса, ни мочи, ни ногтей врага, — то наводят порчу на след.
— Как это?
— Внимай: когда Петруша или царица выйдут куда-либо, надо их подстеречь и, заметив оставленный ими след на снегу или на земле, обвести его широким ножом. Затем осторожно перенести его в потаенное место, где есть печь, и там сжечь. Либо вколачивают по сторонам четыре гвоздя, если это глинка или земля, и произносить при этом проклятия..:
— Снег же сразу растает, а земля рассыпется.
— Тут говорится, что землю надо тщательно высушить…
— Нет, князинька, все это не по мне. След — это вовсе чушь несусветная. Кто это мог проделать, хотела бы я на него поглядеть. Как он вырезает снег либо сушит землю. Как ее ни суши, а-она рассыпется. Нашел бы ты что-нибудь простое, бесхитростное.
— Ишь, чего захотела! — проворчал князь. — В этом чернокнижии ничего простого не бывает. Спозналась бы ты с колдуном — полезное, по дамским представлениям, знакомство. Он бы и занялся, по твоему наущению, наведением порчи. А ты бы глядела и училась.
— Еще чего! — В тон князю вскинулась царевна. — Колдун не иголка — сокрыть его невозможно.
— Ну с ведьмой. В твоем штате непременно есть натуральная ведьма. Но ее еще не распознали.
— С твоими советами, князинька, я ничего не управлю. Знала бы я эту латынь, сама бы доискалась. Ну порыскай еще, прошу.
Князь Василий с блуждающей улыбкой, не сходившей с его тонкого лица, принялся перелистывать фолиант.
— Вот, нашел. Этот способ должен тебя устроить. Порча на ветер. Слушай: «Надобно выйти на перекресток, когда ветер дует в нужную сторону, взять горсть пыли или снега и бросать его, твердя заклинание: «Кулла, кулла! Ослепи Наталью и Петрушу, раздуй его утробу пуще борова, иссуши его тело тоньше луговой травы, умори его гадючьим жалом»…
— Подходяще, — буркнула Софья. — Сделай милость, спиши его мне.
— Латынью?
— Все ты, князинька, надо мной насмехаешься. А дело-то преважное. Оттесняют нас, Милославских, от правления, батюшка царь в нашу сторону теперя и не глядит. Всюду эти Нарышкины выскочили. И откуда только набралися? Не было и духу их прежде. Экая напасть! Худо нам. Феодор да Иван сам знаешь каковы. А коли их не станет? Мы, девки, в монастырь угодим.
— Ну-с, сестрицам твоим ничего более не остается. Замуж не выйдут — неказисты и глупы, — бесцеремонно заметил князь Василий. — А вот ты… Ты, голубица моя, — воительница. Ты — за всех Милославских. У тебя дух царев. Тебе бы править. Не токмо мною в постеле, на пуховиках, в Думе либо в Совете.
— Без тебя, князинька, друг сердечной, не мыслю я ни правления, ни жизни.
— Суждено мне вечное быть при тебе, с тобою, — каким-то горловым звуком отвечал князь. Желание, исподволь томившее его, вспыхнуло жарко. — Ступай в опочивальню, Софьюшка.
— Не помедлю, князинька. Дозволь прежде в мыльню сходить, не чиста я.
— Поторопись. — И скорым шагом князь Василий направился в опочивальню.
Она была устроена для любовных утех. Пушистые ковры персидской работы лежали на полу и висели на стенах, глуша звуки. Шелковый балдахин отделял альков, ниспадая мягкими складками. Он был цвета светло-розового, возбудительного.
Князь торопливо стал скидывать с себя одеяние. Много на нем, по обычаю, было всего надето. Путался в кнопках, в завязках, обычно это делал постельничий. Сейчас он был ни к чему.
Прошло не менее получаса. Князь остывал. Он начал было зевать, разнеженный альковным полусветом.
Царевна явилась наконец. Она была готова к любовному бою: на ней был лишь халат, сквозь просветы которого матово блестело голое тело.
30
Фряжские — чужеземные, иностранные.