Страница 23 из 27
Адорье знаменито особой породой прославленных беговых кур — «Сосо Adorius bellus», внесенных в Красную книгу по разделу пернатых. Эти куры славились своим перфекционизмом и необыкновенным темпераментом. Стоит въехать в деревню, как откуда ни возьмись перед самым капотом автомобиля появляется очередной отважный коко, который начинает нарезать во все лопатки прямо перед машиной, демонстрируя быстроту, упрямство и отточенную технику бега. Уклониться от состязания не удается ни одному из водителей, что тоже служит к славе беговых коко. Эти бега, сопровождаемые отчаянным кудахтаньем и азартными криками болельщиков[59] по обочинам, напоминают знаменитые пробеги быков перед корридой по улицам городов Страны Басков. Характеристики породы коко адорский изумительные: телосложение у них компактное, оперенье плотное, белого цвета, гребень листовой, небольшой, нрав веселый и дружелюбный, ума нет совсем, яйца с прочной скорлупой, мясо нежное и ароматное. Попытки некоторых австралийских предпринимателей из числа ушлых российских эмигрантов устроить здесь ферму «Аделаида — Русский мини-страус» на базе генерации коко адорских (с целью строительства 10-тысячного бегового стадиона и организации тотализатора) встретили дружный отпор трезвых и пьяных скобарей Адорья, всегда любящих искусство ради искусства, как японцы свои снежные парфеноны, ангкорваты и тадж-махалы.
Лично для меня Адорье — самое дальнее в округе место, где знают, что я непьющий из-за «подшитости» — легенда, пущенная в народ в первый год нашего поселения в Большом Кивалово в начале 1990-х годов с благой целью отвращения от нашего дома толп потенциальных собутыльников. Впрочем, местные узнали, что я доктор наук, и стали приходить ко мне и просить, чтобы я достал им спирта — ведь доктор же!
А еще в Адорье есть знаменитая «Лесопилка чертей», стоящая у околицы на отшибе. Она уже давно не работает. Только кучи потемневших, гнилых опилок говорят о ее некогда бурной социалистической деятельности. Уже давно уворованы, сданы во вторсырье и увезены в Эстонию (ставшую, как известно, в начале 1990-х годов лидером в мире по экспорту цветных металлов) электропровода, подводящие ток к лесопилке, заросла дорога к старому сараю, который, собственно, и называется лесопилкой. Но местные жители говорят, что иногда поздней осенью на одну ночь лесопилка оживает сама по себе и в полной тьме всю ночь слышен свист ремня, визг пилы, стук молотков, гулкий грохот неких изделий (судя по звуку — больших ящиков), бросаемых в кузов неведомо как туда проехавшей машины. Никто из местных не рисковал подойти к лесопилке и узнать, кто же так упорно трудится на ней. Даже самых отчаянных смущало то, что пила (судя по звуку) работала на полную мощность при отсутствии электропроводов на столбах, что сама трудовая деятельность неведомой бригады проходила в полной тьме, но мгновенно прекращалась с первым криком деревенского петуха[60]. Утром возле лесопилки не нашлось ни горстки свежих опилок, не виднелось следов и от подъезжавшей машины, сам же диск пилы оставался по-прежнему ржавым и опутанным паутиной. Кроме того, очевидцы упоминали проявление хрестоматийных атрибутов нечистого места: уханье совы, густой туман над близлежащей низиной, мертвенный свет луны, которая иногда выглядывала из-за туч, стоны мальчика, утонувшего лет сто назад в соседнем болоте, сырость и пронизывающий холод подземелья. Склонные к мистике дачники (которые узнавали об всем от местных только весной) утверждали, что на лесопилке по ночам нечистая сила изготавливает из какого-то особого чертова дерева аэродинамические гробы для полетов в стратосфере, а также гробы для упырей, которые не берет осиновый кол… Но спорить с ними никто не хочет… В общем, место все равно неприятное. Где-то тут есть еще и старый колодец, в который кинулись один за другим и свели счеты с жизнью (или как здесь говорят — закупались) трое братьев Григорьевых, впавших разом, после нескольких месяцев совместного беспробудного пьянства в белую горячку. Перед смертью несчастные нарезали по всей деревне в темпе, достойном коко, спасаясь таким образом от преследовавших их зеленых чертей, скакавших за ними большими прыжками. Теперь на страстной неделе пить воду из этого опоганенного самоубийцами колодца приходит разная нечисть. Но где расположен колодец, я даже не узнавал. Ну его к черту!
Глава 24. Карузы
И вот мы наконец достигли развилки трех дорог — на Новоржев, на Подвигалово и на Заречье. Указателей на перекрестке нет никаких. Для неопытного путешественника порой возникают (как у богатыря на известной картине Васнецова) острые проблемы с выбором пути.
Как-то раз, в начале освоения этих мест, на таком же перекрестке я, прождав час хоть одну живую душу, полез в канаву и вытащил оттуда путевой столб с варварски измятым указателем. При этом я понимал, что усилия мои заведомо бессмысленны — где стоял этот столб, а главное — куда показывала измятая табличка и что на ней было написано, знал только Господь… В другой раз, после мучительных раздумий я выехал на одну из неизвестных мне дорог, нагнал местную жительницу и в отчаянии, не останавливая машины, из окна спросил ее: «Куда я еду?», на что она отвечала, что еду я прямиком в Заречье, куда я в тот день вовсе не стремился попасть.
Вспоминается также, что во время путешествия по Литве в 1980-е годы мы въехали в город Шауляй и и долго не могли выбраться из него на Каунасское шоссе. Я подъехал к пожилому толстенькому человеку, лениво курившему на тротуаре, и громко спросил, как мне найти Каунасское шоссе. Он неспешно оглядел меня, мой автомобиль, мою жену, мою дочь и с характерным еврейским акцентом спросил: «А вы с откуда будете?» Я ответил, что я «с Ленинграда», и вновь убедительно попросил его направить нас к вожделенному Каунасскому шоссе. На это человек, помедлив и оглянувшись вокруг, снова спросил меня: «А что вам другие советовали?» Я в последний раз громко спросил: «Так где же Каунасское шоссе?» Тогда человек презрительно осмотрел меня и хладнокровно ответил: «Что вы так кричите, вы на нем стоите!» — и повернулся ко мне спиной…
История названия деревни Карузы скрыта во мгле веков. Сразу же нужно сказать, что о происхождении названия деревни Карузы мало что известно. Бытует мнение, что Карузы — родина знаменитого тенора Энрике Карузо, который играл здесь на пастушьей свирели и был услышан проезжавшим мимо меценатом графом Гейденом, основавшим в псковской глубинке первый телеграф[61]. Он-то якобы и увез босоногого мальчика на благословенную родину прошутто и кьянти, дав ему имя друга Мадзини, борца за свободу Италии Энрике Батискафо, а фамилию — по названию отчего дома, что во всем мире, как известно, весьма принято и распространено. Некоторые горячие головы идут дальше: они утверждают, что будущий гений итальянской сцены не просто играл на свирели, а часто пел на гулянках в соседней деревне Клескалово, которую местные жители называют Ляскалово (а меня — Явгений Максимович, а местную районку — кладезь информации про удои, привесы и заготовку грубых, но сочных кормов — «Зямля Новоржевская»). Это редкое созвучие: Карузы — Ляскалово, по слухам, так сильно поразило упомянутого выше меломана, что он, не зная, куда еще потратить свои доходы с новоржевских имений, побился об заклад с соседом — местным помещиком Львовым[62], что не пройдет и десяти лет, как мальчик из Каруз будет петь на знаменитой сцене «Ла Скала», что и решило судьбу ребенка. Однако никаких следов эта итальянская история в судьбе деревни Карузы не оставила. Между тем она, пожалуй, одна из старейших из местных поселений. Сведения о деревне как о владении Федора Левонтьева, а потом Игнатия Назимова и его матери Марьи Никифоровны сохранились в переписной книге 1678 года[63].
59
См. примеч. 3. (В файле — комментарий № 6 — прим. верст.).
60
С этими ранними, разгоняющими полуночных панночек криками петуха случаются курьезы. Как-то среди ночи я проснулся от сдавленных криков «Убиваю-ют! Убиваю-ют!», несшихся с дороги перед домом. Вглядываясь в кромешную тьму, я нарисовал в своем сонном воображение леденящую кровь картину: соседка напротив, по прозвищу Светка Кошка Драная (ее зверским боем и регулярно бьет муж по прозвищу Толя Тюремщик), зарубленная топором, ползет по дороге и жалобно взывает к моему милосердию. Выходить мне, однако, не хотелось (против топора, как и против лома, нет приема), но нужно было что-то предпринять. Я было уже надел штаны — главный признак мужчины и бессмысленно шарил по стене в поисках несуществующей шпаги, как вдруг понял, что сдавленный крик исходит не с дороги, а из сарая другой моей соседки. Там возгласом «Ку-ку-реку!!!» (преображенным расстоянием, стенами запертого сарая и моим воображением в отчаянный предсмертный кошкин стон «Убива-ют!») радостно объявлял о приходе нового дня рыжий красавец-петух, ныне, увы, покойный.
61
Это встретило массовое сопротивление крестьянства, снимавшего телеграфную проволоку на рыболовные крючки и силки для зайцев.
62
См. примеч. 3. (В файле — комментарий № 6 — прим. верст.).
63
Федор Левонтьев входил в число редкостных дураков на русской дипломатической службе XVII века. Из-за него, направленного послом в Персию, чуть было не началась русско-персидская война. Дьяки Посольского приказа констатировали в отписке государю Алексею Михайловичу: Левонтьев «ввел шаха в кручину, дуростью и спесью к шаху не ходил, а коли и придет, и шах его пожалует ис своих рук каким питьем, то он, Федор, чарку, прикушав, отдаст, да тут же охнет и будто сплюнет и тое стало шаху за кручину». Левонтьев продал поместье Фоме Назимову, отцу Игнатия. В переписной книге 1678 года сказано: «За Игнатьем Фоминым сыном Назимова вопче с матерью ево Марьею деревня Коруза (две доли ему, Игнатью, а матери ево треть в той деревне Корузе): а в ней 1 двор крестьянской Мишка Антонов, у него два брата: Ивашко, да Фетька 8 лет; у Мишки 3 сына. Да Марье Микифо-ровой дочери на той трети деревни Корузы двор бобыля Мартишки Савельева и 1 двор крестьянина Ивашки Иванова» (РГАДА. Ф. 1209. Оп. 1. Д. 8176. Л. 180). Видно, что мать Назимова имела вдовью часть поместья, доходами с которой сын пользовался. Сейчас примерно то же: пьющий сын-«помещик» не работает, а ждет, когда старуха-мать получит пенсию, чтобы пропить ее с дружками-собутыльниками. Изъятие старухиного «прибавочного продукта» проходит подчас в драматической обстановке. Это похоже на действие отряда зеленых в годы Гражданской войны или на взыскание недоимок при Бироне. В развернувшемся сражении старуха пытается сохранить хотя бы ничтожную часть своих «оброков», чтобы заплатить за сына по исполнительному листу на содержание его же детей, своих внуков. Дело в том, что нашего «помещика» давно лишили отцовства (как и его бывшую жену материнства) и троих его детей отвезли в детский дом. Согласно приговору суда он обязан под страхом наказания переводить на детей какие-то деньги, что он, в силу своего образа жизни и философии, сделать не может. За «философа» это делает его мать.