Страница 20 из 27
Из последних событий сорокинской истории (после дерзкого хищения алмаза разнузданной птицей 220 лет тому назад) запомнилось необыкновенное явление енота, который, как написано в местной газете, «пришел из леса и набрасывается на людей». В объявлении компетентных органов, опубликованном в районке, далее сказано: «Внимание! Внимание! Внимание! Обращаемся к жителям села Сорокино и деревни Пуповичи. Всем, кто прикасался к бешеному еноту, надо обратиться к врачу для решения вопроса о проведении 40-дневного курса прививок против бешенства. Граждане! Если случилась беда и енот покусал, оцарапал или ослюнил человека — немедленно обращайтесь к врачу! Смертельная опасность!!! Санэпидемстанция советует несколько дней воздержаться от выхода на улицу и в окрестные леса». Просидев с неделю безвылазно по своим домам, испуганные и оголодавшие сорокинцы наконец вышли на улицу за вином и куревом, но никакого енота по дороге в сельмаг не встретили. Зато за время их добровольного домашнего заточения кто-то уже выкопал на дальних огородах всю их личную картошку и увез заготовленное на зиму сено и дрова, а также демонтировал и вывез электродвигатели и аппаратуру местной водонапорной башни. Следователи считают, что именно неизвестные злоумышленники дали провокационное объявление в местной газете, опорочив кроткое полосатое животное, известное как енот-полоскун. Его, к восторгу советских детей, часто показывали в Уголке Дурова как образец чистоплотности и гигиены, живой пример обязательного мытья фруктов перед едой. Другие же, самодеятельные дознаватели[44] полагают, что енот-то тут все-таки замешан, но это — особый, дрессированный по древней карфагенской методе боевой енот (возможно, енотовидная собака), обученный притворяться психом и царапаться, а также обильно обслюнявливать напуганного внезапным нападением полосатки противника. Подобных животных применял сам Ганнибал для внесения паники в тыловые подразделения союзников римлян. Якобы именно такого боевого енота эффективно и использовала (в сочетании с объявлением в газете) группа злоумышленников-гастролеров.
Глава 21. Ям
Дальше по шоссе на Великие Глюки[45] не еду, а сворачиваю направо к деревне Ям. Слева открывается огромный бочаг — глубокое лесное озеро с темной водой и крутым желто-глиняным обрывом, выходящим прямо к дороге. Раньше оно располагалось в глубине леса, среди болот, но с прокладкой новой насыпной дороги озеро обнажилось к тракту одной своей стороной. Местные жители считают, что в бездонных глубинах озера водится огромный «восьминог», который утаскивает в глубину омута купающихся. Такие истории часто рассказывают, пугая друг друга и приезжих юных дачников, деревенские дети. Впрочем, не раз в таких озерах из глубин всплывали огромные, столетние, обросшие водорослями сомы, в пасти которых вполне мог погибнуть ребенок. Об этом есть сведения в псковских летописях. Теперь, когда фактически вся рыба в псковских реках и озерах уже выловлена, вытравлена или выпужана[46], о появлении подобных подводных чудовищ говорят уже крайне редко. Но в нашем случае дело оказалось серьезнее рыбацких баек у костра с котелком.
Вот что сообщил мне сосед по Б. Кивалову — дачник Павел Иванович — человек в высшей степени порядочный, трезвый, а главное — абсолютно лишенный всяческих фантазий, — приземленный, как говорится, ниже некуда. Возвращаясь из Порхова на своем «Москвиче», он медленно ехал по песчаной дороге мимо бочага и вдруг с ужасом увидал, как из темной воды высунулась толстая синеватая щупальца (похожая, как он выразился, «на рукав насоса говновозки») с омерзительными розовыми присосками на конце. Щупальца стала медленно и слепо обшаривать маленький песчаный пляжик у самой кромки бочага. На дальнем же конце пляжика сидел деревенский парнишка с удочкой и сосредоточенно смотрел на поплавок. Павел Иванович резко затормозил, выскочил и закричал страшным голосом — парнишка вскочил, увидал щупальцу, бросил удочку и выскочил наверх, к дороге. И оба наблюдали, как тварь, будто бы в досаде, схватила оставленную на берегу удочку и злобно изломала ее на куски, а потом с чмокающим плеском исчезла в глубине… А у нас все кудахчут: «Лох-Несс! Лох-Несс!»
Кстати, разговорившись как-то с одним из старожилов близлежащей деревни Бездешь стариком Мизгирем, я вдруг узнал еще про одно, не учтенное газетой «Завтра», преступление «дерьмократов» в допутинский период. Мизгирь, голосующий, как и вся область, за Жирика («горазд озорной»), страшно возмущался[47] тем, что после тирании Ельцина стало трудно ходить в лес, потому что «демократы проклятые несметное число бобров развели, нигде из-за них не пройти. Везде плотин наделали, низины затопили!». Как же возможно такое безобразие? И это на Псковщине, «русской земле, не тронутой демократическим тлением» (депутат Госдумы от Псковской области Невзоров)!
Ям прежде числился эстским поселением Ямм. Известно, что эсты бежали на Псковскую землю от свирепых «железных людей» — датчан и немцев, а характерная для скобарей некоторая инертность, а также отмеченные многими наблюдателями «леность и совершенная беспечность» благоприятствовали безопасности эстов на новом месте. Жили эсты очень плохо, гораздо беднее скобарей, всегда казались слабыми и истощенными. Если пониженная работоспособность скобарей объяснялась частым употреблением спиртного домашнего изготовления, то эсты попросту недоедали. Половину питания они отдавали трем своим прожорливым богам Вана-Томасу, Эма-Лаберите и Ванем-Таару, а также постоянно выставляли еду своим мертвым, которые, по их поверьям, далеко не уходили от деревни.
Могущественнейшим из богов считался Ванем-Таар — грозный дедушка — защитник эстов от «железных людей» и вообще от всяческого Ванапагана (черта). На капищах в лесу ему возносили молитву «Тарапита!» («Помоги, дедушка!») и медленно переступали в ристи — самом темпераментном из эстских ритуальных танцев. Но дедушка Таар был противным и жадным стариком, долго не помогал эстам, пока наконец случайно на Рижском взморье не вселился в купающегося Горбачева, и тот отпустил эстов на все четыре стороны. Как известно, они пошли прямо на запад, ну и скатертью им дорога! Дедушке Таару посвящали древние камни, так называемые «рюхи». Эстов в Ямме уже нет давно, а такой рюха возле деревни сохранился. Конечно, наш рюха не такой уж большой, как самый главный рюха всей Эстонии под Таллином, известный под именем «Рюха тещи Иру», но тоже немаленький рюха. На камне видны канавки и таинственные символы, которые разобрать уже невозможно, ибо они — против нашего желания — складываются в одно (второе по употребительности) непристойное русское слово, которое в 1930-е годы поверх древних знаков было выбито комсомольцами-хулиганами, членами местного общества «Долой леригию!».
Вообще же, как известно, наука до сих пор не обладает методами, которые могли бы точно определить возраст резьбы на камне, а также древность мраморных, каменных и глиняных изображений. Оттого можно сомневаться в подлинности многих античных скульптур и глиняных табличек. В советское время в Институт востоковедения повадился ходить инженер-нефтяник Ираклий Струнин, увлеченный дешифровкой клинописной библиотеки царя Ашшурбанипала и с пеной у рта оспаривал все прежние дешифровки со времен Жана Шампольона. Естественно, энтузиаста без особого восторга встречали консерваторы от науки. Стоило ему появиться в дверях кабинета ученого секретаря, та вставала и, заведя под лоб глаза, произносила про себя: «А чтоб тебя… Шампольон хренов!» Женщину тоже понять было можно, ведь она только что выпроводила дешифровальщицу «Фаюмского диска», а до этого — семью толкователей символики идолов острова Пасхи и группу цыган-фольклористов[48].
Отвергнутый академической наукой, Струнин решил жестоко мстить советскому востоковедению и его «дутым богам» (из его жалобы в ЦК). Как высококлассный специалист-нефтяник и коммунист, он завербовался в дружественный нам Ирак, долго там жил и работал. За несколько отпускных рейсов он навез в Петербург не шмотки (как делали все совспецы), а несколько десятков килограммов глины из долины Тигра и Евфрата. Из нее дома, в Купчино, он наделал сотни клинописных табличек с ругательствами в адрес советских востоковедов на древневавилонском языке. Летом он обжигал таблички в построенной по древней методе печи и закапывал их вдоль залива и на свободных от асфальта и гранита берегах Невы. Струнин хвастался даже, что с этой целью он тайно проник в закрытый для посторонних сад у Смольного — знаменитый заповедник для выгула членов обкома, плотно пообедавших в дешевой, но богатой блюдами столовой Смольного. Что-то случится с учеными лет через пятьсот, когда строители и дети начнут приносить им эти таблички? Ведь в принципе они ничем не отличаются по структуре глины и языку от подлинных, вавилонских… Появится немало новых Фоменок, защитятся сотни диссертаций, омытых брызгами шампанского, и наука о клинописи мощными прыжками кинется вперед.
44
См. примеч. 3. (В файле — комментарий № 6 — прим. верст.).
45
К сожалению, город этот находится на смятом изгибе карты, куда когда-то попало черничное варенье. Поэтому прочитать название города можно лишь частично: «Великие» видно отчетливо, а дальше угадывается только окончание — «…ки». Отсюда возможен разнобой в прочтении названия этого отдаленного от нас и неведомого города, за что автор приносит читателю свои извинения.
46
Вспоминается резолюция 1888 года Александра III — как известно, не самого сентиментального из российских императоров, — на отчете о хищническом лове целыми селами знаменитого псковского судака: «Печально!»
47
См. примеч. 3. (В файле — комментарий № 6 — прим. верст.).
48
А еще приходил к ней старичок, домогавшийся знакомства с известным профессором — автором заинтересовавшей его статьи «Согдийская надпись на хуе». Приходилось в тысячный раз объяснять, что это лишь досадная опечатка в сноске на статью ученого. В названии же самой статьи стояло правильное слово «хум» — среднеазиатский глиняный кувшин.