Когда сбываются мечты

— Бедная девочка, должно быть, совсем упала духом. Она, наверное, считает, что мать не любит ее. Мать когда-нибудь беспокоило это?

— Уверена, — нахмурилась я. — По крайней мере, мне так кажется. Ее поколению порой нелегко выражать некоторые чувства.

— Ее поколение — мое поколение. И я всегда выражаю именно то, что хочу выразить.

— Ну а моя мать нет. Не умеет или не хочет.

— Так первое или второе?

— Не знаю. Но я точно знаю, что она любит меня. И могла бы не говорить мне ни слова об этом, не сжимать моей руки, не обнимать меня. Любовь написана у нее на лице.

— А Кикит и Джонни замечают любовь на вашем лице?

— Да, но это не особенно и важно. Я постоянно говорю им о своей любви, обнимаю их. Я не хочу, чтобы они сомневались в моих чувствах. Здесь я очень отличаюсь от своей матери, если вы об этом хотели спросить. Мои дети знают, что я их люблю. Спросите их самих. Они вам скажут.

— Итак, ваша мать работала по многу часов в день. Вас это обижало?

— Я понимала ее. Я знала, что у нее нет выбора.

— Но вас это обижало?

Я не хотела обижаться на нее. Конни так старалась обеспечить нам достойную жизнь, что с моей стороны было бы черной неблагодарностью критиковать ее. И все же я порой очень пугалась некоторых вещей, которые случались в моей жизни, — ссор с другими девочками, денежных проблем, менструации, — и хотела свернуться калачиком у нее на коленях, приласкаться к ней. Но матери просто не оказывалось рядом.

— Иногда. Я чувствовала себя очень одинокой.

— Вас не беспокоит, что ваши дети могут чувствовать то же самое?

— Нет. С ними все иначе. Во-первых, меня воспитывала только мать. Когда она уходила на работу, мы с сестрой оставались одни. Во-вторых, ничем не занимались после школы. В-третьих, мы не могли ей позвонить.

— Почему?

— Босс запрещал ей пользоваться телефоном в личных целях. А мои дети звонят мне в любое время. Я сама прошу их об этом. Еще они очень любили приходить ко мне на работу во время школьных каникул.

— Они не мешали вам?

— Нет.

Дин Дженовиц скептически улыбнулся.

— А вам никогда, даже в период их младенчества, не хотелось отдать их обратно?

— Отдать обратно?

Он продолжал улыбаться.

— Есть такое выражение. Вы понимаете, что я имею в виду. Когда вы понимаете, что сыты по горло всеми спорами и ссорами…

— Да, конечно, мне знакомы такие моменты…

— Терпение. Сколько баллов вы себе дадите?

— По отношению к детям? Девять с половиной.

— Удивительно, что вы никогда не мечтали о карьере преподавателя, с таким-то терпением.

Я вызывающе улыбнулась ему в ответ.

— То, что я терпелива по отношению к своим собственным детям, вовсе не значит, что я буду так же терпелива и к чужим.

— Вы всегда хотели именно двоих детей?

— Да.

— Почему?

— Идеальное количество. Каждому можно уделить достаточно внимания и любви. К тому же на детей тратится много денег. Мы даже и не представляли раньше, что начнем столько зарабатывать.

— Именно поэтому вы и тянули время? — Когда я нахмурилась, он пояснил: — Вы ведь были уже далеко не юной, когда родился первый ребенок.

— Мне исполнилось тридцать один. Это еще не старость.

— Да, но вы поженились в двадцать пять. Вы сказали, что ради этого уволились с работы и стали внештатным сотрудником. Столько свободного времени! Почему бы не родить ребенка?

Я не понимала, к чему он клонит, но разговор мне не нравился. Я осторожно ответила:

— Я хотела, чтобы мы с Дэнисом какое-то время пожили друг для друга.

— Он согласился?

— Конечно. Он тогда старался построить свой бизнес.

— Но Дэнис был постоянно занят, и вы не могли часто видеться.

— Нам хватало. Но какое это имеет отношение ко мне, как к матери моих детей, доктор Дженовиц?

— Это очень тесно связано с вашим отношением к материнству.

— Каким образом? — спросила я.

— Некоторые женщины хотят детей, но потом, забеременев, начинают жалеть об этом.

— Я не принадлежу к этой категории.

— Тогда как вы объясните мне свой аборт?

«Аборт!» — про себя повторила я. «Какой аборт?» — хотела я спросить.

Но я знала, о чем идет речь. Можно глубоко похоронить это воспоминание под толстыми пластами дальнейшего семейного счастья, но ни одна женщина, пережившая аборт, не сможет вычеркнуть его из своей памяти навсегда. Она может делать вид, что ничего не произошло, может хранить эту тайну от матери, сестры, от ближайших подруг, но никогда не выкинет ее из своей души.

Я понимала это. Единственное, чего я не понимала, зачем мой муж, после стольких лет молчания, снова поднял эту тему.

Глава двенадцатая

Мое молчание не имело ничего общего с нежеланием что-либо объяснять. В самом начале заявление Дженовица слишком поразило меня, а потом, когда мои мысли перестали метаться в голове со страшной скоростью, я смутилась.

В конце концов Дин Дженовиц спросил:

— Я затронул больной вопрос?

— Больной вопрос? Уфф. Я знала, что вы так это назовете. Кто вам рассказал?

— Об аборте? — Он специально сделал ударение на этом слове, чтобы я как можно лучше поняла его смысл. — Не важно. Я хочу, чтобы вы все мне рассказали.

— Откуда вы о нем узнали? — снова спросила я.

— Не имеет значения, — повторил Дженовиц и откинулся, ожидая моих объяснений.

Но я желала получить объяснения от него самого, потому что, помимо смущения, испытывала злобу и подозрение.

— Это произошло много лет назад. Дэнис знал, насколько болезненно я пережила аборт. И мы не вспоминали больше о нем, вообще не заговаривали на эту тему. Никогда. То, что он заговорил об этом столько лет спустя… Я ошеломлена!

— А он и не заговорил. Упоминание об аборте находилось в общей папке вместе со всеми документами, которые я получил по вашему делу.

— Так что, и судья знал об этом?

— Понятия не имею. Это не мое дело. Могу только сказать, что медицинские записи лежали в общей папке.

— Медицинские записи?

— Они же существуют, вы должны это знать, — подтвердил Дженовиц.

— Если честно, я понятия не имела. Я, конечно, предполагала, что какие-то записи должны храниться в старых архивах, но разве законы о конфиденциальности не запрещают их разглашение? Мне даже и в голову не приходило, что кто-то найдет их, более того — сделает копии и передаст судье.

— Вы что, предпочли бы, чтобы я об этом ничего не знал?

Я даже рассмеялась над абсурдностью его вопроса.

— Естественно, я бы предпочла, чтобы никто ничего не знал. Я не в восторге от аборта, ни в физическом плане, ни в психологическом. Я никогда не желала ничего подобного…

— Простите меня, миссис Рафаэль, но именно вы решились на аборт. — Дженовиц положил руку на папку с бумагами. — Исходя из этих документов, с медицинской точки зрения, необходимости в аборте не было. Вы просто решили прервать беременность.

— Просто? — Я повысила голос. — В данном случае слово «просто» неуместно. Я в муках выстрадала это решение.

— Но вы его все-таки приняли.

— Его приняли мы с мужем.

— Ваш муж утверждает обратное.

— Простите?

— Он заявляет, что хотел ребенка, а вы выступали за то, чтобы отложить его рождение.

Я была потрясена, уязвлена и разгневана, услышав это сообщение. Выпрямившись, я произнесла:

— Позвольте мне вас поправить. Дело не в том, что я не хотела ребенка. Аборт в жизни женщины достаточно редкое явление. Она хочет ребенка, но обстоятельства в ее жизни складываются таким образом, что его рождение может вызвать непреодолимые трудности.

— Какие же трудности оно вызывало в вашем случае? Ваш муж зарабатывал достаточно, чтобы содержать вас.

— Дело не в деньгах, а в личных проблемах, существовавших между нами. Я боялась, что наш брак развалится. И предвидела, что мне придется растить ребенка одной.

— В этом и заключалась вся трудность?