Лунный нетопырь

А Горону, похоже, не менее тяжко было вспоминать.

— Освобождение. Но лишь временное: стоило мне уснуть, — продолжал он монотонно, — и я пробуждался как прежде слитым воедино с тем, кто еще до рождения стал моей противоестественной обузой, присосавшись к моей спине подобно крылатой пиявке… И еще одно странное воспоминание: я почему-то не хотел есть. Вот только мне — а вернее, нам обоим — был необходим, как воздух, лунный свет.

Сердце тревожно екнуло — надо же, у себя на благодатной Игуане к крэгам сейчас стали уже относиться едва ли не снисходительно: это зло было неистребимым, но прошлым, с ним установилось даже что-то вроде призрачного перемирия. Но вот здесь, на захолустной, прожаренной Сороком планете даже смутная ассоциация с крэговыми крыльями, впитывающими лунный свет, прозвучала, как громовой набат.

Тревога!

Уймись. Рассказ еще только начался.

— Голоса. Они становились все бесцеремоннее: «Растет? — Нет, не растет. — Растет только тогда, когда они порознь… — Но такого нам тем более не надо! — Тогда и его придется, как предыдущих… — Но он наполовину наш, а поэтому неприкосновенен!!!» Я давно научился различать голоса: последний был не человеческим.

— Неслышимый голос, возникающий внутри тебя самого? — прошептала Сэнни.

— Да. Эти голоса можно уловить только внутренним слухом, потому что крыланы переговариваются беззвучно. Но тогда, когда я был слит со своим близнецом, я их голоса улавливал.

— Кого — их? — Догадка неотвратимо зрела, но больше всего на свете Сэнни не хотела бы ей верить. — Что это за крыланы?

— Кэрриганы. Это — властелины моей земли. Люди между собой называли их просто кэрами. На здешней планете они не водятся, но я сразу узнал их, когда впервые столкнулся с теми ордынцами, что время от времени прилетают сюда за добычей… Или в поисках той, которой уготована участь стать очередной Королевой Кэррин. Правда, у вселенских ордынцев на плечах сидят боевые кэрриганы, самые мелкие и ни на что другое не способные; но вокруг моей колыбели собирались лучшие из лучших, знатнейшие из знатных, и даже сам Король Кэррин — исполинский венценосный крылан, чье слово всегда было непреложным законом… И не исключено, что именно он и был моим — то есть нашим — отцом.

Нет, чтобы ее Горон был сыном крэга — нет! У двойняшек бывают разные отцы, так что семя крылатого короля породило лишь того, второго, которого называли здесь Лунным Нетопырем…

Если тебе необходима такая иллюзия — что же, тешься ею. Из них двоих ты выбрала Горона, потому ты и не желаешь, чтобы предполагаемое отцовство роняло его в твоих глазах.

Ну, насчет избранника ты, мой неслышимый, поторопился. Я торчу в этой темнотище исключительно из любопытства. Так что еще один коротенький вопрос:

— Так ты не уверен в отце — и не знаешь матери?

— Знаю. Я помню ее лицо и брезгливую ненависть, когда она смотрела на нас, и этого мне достаточно. Вероятно, она, как и все Королевы Кэррин, была принесена с другой планеты, где люди заведомо не обладают даром мгновенного перелета из одного уголка Вселенной в другой, как это делают ордынцы — их, кстати, тоже набирают где-то вдалеке. Инфанту Кэррин похищают совсем маленькой девочкой и заботливо растят в запертом дворце, оберегая, как бесценное сокровище, чтобы, когда подойдет срок, попытаться сделать ее матерью еще одного монстра. Потому что, как я понял, наиглавнейшей своей целью кэрриганы поставили получить помесь человека и крылана.

Помесь… На нее вдруг нахлынула непрошеная жалость к стоящему перед ней необыкновенному человеку, брату-близнецу самого Повелителя Тьмы. Жалость была так безмерна, что часть ее невольно перепала и Нетопырю, загадочному существу, прекраснее которого и представить себе невозможно. И этот жестокий, но упоительный демон был всего-навсего плодом извращенного, бессмысленного эксперимента!

Все равно, что скрещивать орла с макакой…

— Зачем они это делали? От скуки, развлечения ради?

О, нет. Ты не знаешь кэров — безудержная власть у них в крови, им грезится покорение всего мироздания… Да что-то у них со вселенским владычеством не получилось, поперек дороги стали слабые, вздорные, но никак не желающие подчиняться существа — люди. Тогда кэры решили породить новую, высшую расу всемогущих созданий, свою следующую ступень, так сказать. Для этого им необходимо было обогатить себя теми качествами, которые делали людей непобедимыми.

Бред, не лишенный, однако, логики. Хотя нет, одно они упустили.

— Минуточку! Для всемогущества этим гибридам все-таки не хватило бы одного: способности к мгновенным перелетам, чем обладает далеко не каждый человек — и ты ведь этого не можешь, не так ли? Что же они выбирали инфант из… э-э-э… неполноценных народов?

— Летучесть. Да. Это было бы пределом совершенства. Но такое потомство могло бы тут же выскользнуть из их рук — или, точнее, когтей. Попросту сбежать. И труды столетий пропали бы даром. Нет, они методично и последовательно добивались своего, и то, о чем ты говоришь — еще одно скрещивание, уже с женщиной из племени вселенских ордынцев, было бы заключительной ступенью в создании новой расы. Это планировалось в дальнейшем, когда первые выжившие полукровки были бы приручены.

Леденящей омерзительностью веяло от этой программы. Ей стало еще жальче его — она вспомнила, как в питомнике Иссабаста сервы выбрасывали из клеток слепышей-соболят, чья нежная шкурка была недостаточно серебристой. Ей тогда и в голову не приходило поинтересоваться, что с ними будет.

— Как же вы выжили, Горон, ведь вы были совсем маленькими? — В женской жалости всегда присутствует нежность — от микроскопической до бесконечной; но за трагизмом гороновых воспоминаний ее не заметили ни он, ни она.

С трудом. Но выжили. Так распорядится Король Кэррин. У его подданных не должно было и мысли возникнуть, что можно поднять руку на того, кто имел хоть какое-то отношение к племени кэрриганов. — Ну да, ведь и на Джаспере жизнь крэга была святее и неприкосновеннее, чем человеческая! — Поэтому он призвал своих ордынцев и повелел им найти необитаемую планету, над которой светит самая яркая луна. Так я очутился здесь. Первое время я был неразлучен со своим двойником, потому что так я не нуждался ни в воде, ни в пище. Но когда я добрался до этих гор и обнаружил в подлесьях плоды, а в глубинах пещер — подземные озера, я стал все чаще и чаще прогонять его. И заметил, что как только я оставался один, я начинал расти… наверное, как обыкновенный человек.

Он запнулся, поднеся руку ко лбу, словно одно предположение, что он может стать обыкновенным человеком, было тем единственным, что способно его испугать.

— Да, я испугался, — подтвердил он. — Сейчас я признаюсь тебе, Эссени, в том, чего не произносил вслух ни разу в жизни: я испугался старости и беспомощности. Ведь пока мы были вдвоем, я был почти бессмертен. К тому же я случайно открыл, что по моему мысленному приказу и легкому шевелению крыла возникает нечто загадочное и непроницаемое, что здешними обитателями именуется «лунной поволокой».

А вот в этом ему лучше было бы не признаваться…

По его мысленному приказу… Оказывается, недостаточно было взмаха Нетонырева крыла, требовалось еще и Гороново слово! Так значит, это по его повелению полуденное солнце сжигало людей, восставших против полночного владыки? Братское единение, надо же. Но тогда… Тогда его собственный мифический предок, передавший всем своим потомкам боль обожженной спины — это всего лишь сказка для доверчивых туземцев?

Но ведь она своими глазами видела чудовищные незаживающие пятна…

— Значит, не было никакого племени номадов? — Стремительный водоворот разочарования захлестнул ее, причиняя почти физическую боль: она не просто обманулась в Гороне — она непоправимо теряла свою сказку. — И не существовало никакого легендарного предка, несгибаемого борца с Нетопырем, этим исчадием тьмы?

Как же ты ждешь, чтобы он опроверг твои сомнения! А этого не надо, просто дослушай его историю, повинись в содеянном — и останься с ним. Останься — здесь, на земле, где перестали рождаться сильные и решительные, такие как ты. Останься навсегда. Подумай, ведь ему теперь всю жизнь будет требоваться утешение…