Кембрия. Трилогия

– Что это?

– Кер‑Мирддин.

– Я не про то. Город, предместье… Рядом что? Большое, круглое, трехэтажное…

До Кейра дошло. Сиду поразил старый римский амфитеатр. Да, некогда в римской крепости Маридунум стоял большой гарнизон. А огромное сооружение служило для тренировок и зрелищ. Собственно, с тех пор ничего не изменилось – Кер‑Мирддин самый большой город на юге Камбрии, и гарнизон у него немаленький. Да и король с гвардией постоянно наезжает. Вот только воин теперь означает – всадник, а зрелище – колесничные гонки или турнир. А потому сооружение незаметно переименовалось в ипподром. И перестроилось немного – беговые дорожки внутрь не вошли, пришлось проложить отчасти снаружи. Но так, чтобы хоть с верхнего ряда, ворочаясь, можно было смотреть всю гонку. Хотя бы судьям.

Сида громко восторгалась обветшалым сооружением. С Колизеем сравнивала. Что такое Колизей, Кейр знал. Что он разрушен – нет. Впрочем, Рим варвары жгли несколько раз – почему бы местному ипподрому не пострадать?

А перед самым предместьем соскочила с колесницы. Поблагодарила за беседу, даже поклонилась чуть. И наказала, если что, искать сиду Немайн. От такого имени Кейр омертвел. Одно дело – сида, чародейка из холмов. Даже мелкая богиня чего‑нибудь. Но великая воительница, пугающая насмерть за раз сотни воинов, покровительница речных вод и плодовых деревьев? Сида заметила, поспешила уточнить.

– Не ТА САМАЯ.

А толку! Так он и поверил! Вот теперь все сходилось. Цвет лица – как у озерной девы, красные волосы… Кто ж это еще может быть? Конечно, то, что она не ТА САМАЯ – правда. Сиды вообще не в состоянии говорить неправду. Но такие слова могут означать как другую сиду с тем же именем, так и эту же – здорово переменившуюся характером. Или принявшую святое крещение. Про святую Бригиту тоже часто говорят – не та самая. А толку?

Сида между тем ушами недовольно дернула, вскинула мешок на плечо. И направилась по своим непостижимым делам. Кейр вздохнул – и занялся своими. В любом случае, у него теперь есть история! Да не такая, которую не грех разок рассказать у огонька, а которую внуки да правнуки выклянчивать будут, да по три раза на вечер. Зная наизусть. Всегда есть разница – говорит рассказчик "один мой знакомый видал сиду из старших" или "везу это я саму Немайн в Кер‑Мирддин".

Город встретил сиду настороженно. Тем более, что и вела она себя странно – сперва спрашивала кузницу, а потом туда не шла, всякий раз проходя мимо или сворачивая в другую сторону. И совсем не замечала скапливающегося позади хвоста из любопытствующих. Что ей нужна кузница, никого не удивляло – кузнецы всегда были близки делам потусторонним. Да и вообще, изо всех ремесленников самые важные, и самые загадочные. Кое‑кто поспешил за лучшим мастером. Чтоб знал.

Лучшим же был Лорн ап Данхэм. Нашелся, по дневному времени, в кузне. Сперва не желал отрываться от работы.

– Ей нужно – пусть сама и приходит, – сказал обеспокоенным соседям. – Ну фэйри. Ну кузнец нужен. Эка невидаль. Может, в холме железо закончилось. Может, заказать чего решила. У меня, поди, работа получше холмовой.

Загнул слегка, с кем не бывает.

– Она на банши похожа, – сообщили ему, – так что как бы чего не вышло…

Тут он не выдержал. Сделал вид, что на уговоры поддался, не торопясь, доделал садовый нож, погасил горн, вышел на улицу. Вразвалку двинулся на площадь. Что между церковью и домом короля. К ней сходились главные улицы, и миновать ее в своих метаниях фэйри никак не могла. И что же? Даже ждать не пришлось.

С первого взгляда Лорну показалось – верно, банши. Из‑за темно‑красной шевелюры и дурного цвета лица. А еще потому, что напротив этой пигалицы возвышалась тучная фигура брата Марка. Заезжий бенедиктинец, уговаривавший короля принять католическую миссию, и вполне в этом преуспевший, двоих собратьев своих отослал с радостной вестью в Рим. А теперь скучал, и лечил скуку пивом вместе с королевскими рыцарями да за королевский счет. Благо в трактире с него потребовали бы плату.

Лорн успел отметить, расстановка сил для поединка добра со злом как в былине. Вот только расстановку сторон можно толковать всяко. Фэйри приближается с севера, в песнях – со стороны зла. Но при этом за спиной у нее каменная церковь, и из‑за плеча искрится яркими красками полыхающего в закатном солнце витража решительный лик архангела Михаила. Монах стоит на юге, стороне добра, перед рыцарским залом королевского дома, откуда только вышел. Одна рука оглаживает четки, другая задумчиво похлопывает по наполненному чреву. Фэйри, которая неторопливо шагает прямо к нему, пока не видит. Или не понимает, кто это?

А сразу и не поймешь. Лицо банши, ряса монашки, из‑под которой на каждом шаге выныривают кавалерийские сапоги. Без шпор. На плече – запыленный в дальней дороге мешок. Идет тяжело, устало – и в то же время привычно и размеренно. Остановилась. Начала было что‑то говорить. Монах переменился в лице, превратившись в вытащенную на берег рыбу. Уши заметил! Расплывшаяся физиономия стремительно приобрела свекольный оттенок, рот тяжело хватает воздух.

Когда воздух начал покидать могучие легкие, мир накрыл мощный глас:

– Изыди! Дщерь Сатаны, блудница вавилонская…

Говорил он на грязной латыни, хуже вульгарной, которую именовали лингва‑франка. И которую понимали в любом торговом городе, тем более приморском да столичном. Вокруг стремительно собиралась толпа, но люди опасливо теснились по сторонам – на линии противостояния оказаться никто не хотел. А что фэйри, в первые секунды аж пригнувшаяся, нанесет ответный удар – никто не сомневался. Лорн внутренне сжался, ожидая заклинания. Вот она выпрямилась. Прижала уши – точно сердитая речная собака. Сощурилась на закатное алое Солнце.

И сквозь медвежий, неостановимый и незаглушаемый рев примитивной формулы изгнания нечисти, наверняка сочиняемой на ходу, вдруг прорезался, как рогатина сквозь звериную шкуру, тоненький и острый голосок сиды. Слова были величественны и непонятны. Классической латыни Лорн не знал, но уловил чекан старинных окончаний.

– Ego sum Ens Omnipotens, Omnisapiens, In Spiritu Intellictronico Navigans, luce cybernetica in saecula saeculorum litteris opera omnia cognoscens, et caetera, et caetera, et caetera!!! note 2

Брат Марк замолчал. Стихла и фэйри. Не банши, точно. Не одинокая пророчица да плакальщица, умеющая только помогать при родах да похоронах, да и сама почти мертвая, мудрая возрастом и даром, но не соображением. Эта – умненькая, из этой хлещет обилие свежей жизни… Дочь Риса, с западных островов? Кудесница тилвит тег? Закатное солнышко скребет крышу королевской резиденции. Тень накрывает монаха, а вот ушастая пока на свету. Глаза совсем превратились в щелки, их и невидно из‑за ресниц. А рука медленно, не по пяди – по толщине волоса тянется к мешку. Другая теребит узел завязки. Что у нее там?

Мешок падает наземь. В руках у фэйри остается книга. Нет, не книга – Книга. На обложке серебрится распятие. Точно – и на груди у фэйри крестик болтается… Грамотная, богатая, с бессмертной душой… Неужели сида?

Монах, напротив, совсем превратился в тень, и даже как будто уменьшился. Да и голос… Голос бенедиктинца нарушил тишину, но каким же он стал другим. Тихим, скорбным.

– Ты знаешь латынь, у тебя есть книги и серебро в кошеле. У тебя голос иерихонской трубы, слог Иоанна Златоуста и стан царицы Савской. А я нищий монах, едва помнящий главные молитвы. Но помни – блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное! Не с фарисеями Бог, но с малыми людьми!

А фэйри вдруг улыбается. И снова звон, не как колокол, а как меч – но на этот раз говорит на камбрийском.

– Святой отец, посмотри на себя и на меня! Кто из нас меньше?

Разводит руки в стороны. В толпе раздаются смешки. А пока люди смеются, сида – точно сида – продолжает: