Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 292 из 307



– Опять наперегонки бегаете, как в детстве. Когда вырастете? Когда поймете, что наша семья теперь – это ваша дружба? И твоя с Гвен! И с Майни! Древняя владычица и та не задается. Умная …

Стражу спустя она так не говорила.

Склонила голову, не смея смотреть в глаза старшей дочери.

Кейр – лица нет, тога… Не приспособлено парадное одеяние с широкой пурпурной полосой по краю для того, чтобы в нем ходили, пошатываясь. На вопрос:

– Что стряслось?

Махнул рукой, осел в кресло у камина. Немайнино! Рванул фибулу, алый плащ в руках мнет.

– Что случилось, говори!

Тулла схватила мужа за плечи, рукой по спине провела, словно боясь, что у него в спине торчит рукоять приметного ножа… а то и просто кинжала. Убили же в сенате Цезаря.

– Тулла?

Мотнул головой, словно только узнал. Встал. Плащ под ноги полетел, словно тряпка. Зато жену обнял – осторожно, сбоку, чтобы животу не повредить.

– Прости меня, – сказал, – но так уж вышло. Я более не принцепс!

Тулла двинула локтем – отлетел в сторону, оступился… чашки на столе подпрыгнули.

– Не смей так шутить!

Кейр оперся на локти, медленно сел.

– Я не шучу. Меня сняли. Абсолютное большинство… вотум недоверия… Наверное, мне эти слова больше не пригодятся. Вот так…

На шум выбежала Гвен – из кухни, не может за поварами не присмотреть, и второй зять – от стойки. Вот бы кому по морде, но лицо держит каменное, а за взгляд бить… Можно! Тем более, у дочери такой же. И в уголках рта змеится… Получат, оба, но не кулаком. Словом.

– Не смейте горю сестры радоваться, оно и ваше. Завидовали Кейру? Что ж, передавайте стойку и кухню старшей родне, – сказала Глэдис, – Если Кейр без новой службы остался, вернется на прежнее место. Не я верну – другие люди найдутся.

Помолчала. Подняла голову. Зять играет желваками – дошло. Гвен как вдохнула, так никак не соберется выдохнуть. Для нее заезжий дом с хозяйством – жизнь. Мать – слушает, Туллу – не будет. Да и проиграет хозяйство под Туллой, а Кейр не может быть разом в двух местах… Но есть главный аргумент, его и выкладывает глава семьи:

– Дэффид Кейром за стойкой был доволен. Значит, будет так!

Все знают, это правда. Это подтвердит всякий уважаемый в Диведе человек. Толстушка Гвен уже ревет мужу в плечо. У нее есть опора. Тулла на свою зверем смотрит. Не за то даже, что вернулся – так. За то, что от одной мысли о возвращении в прежние, до внезапного величия, времена – улыбнулся.

– Ты что натворил? А ну, рассказывай. И если там торчат короткие рыжие патлы и длинные уши…

Кейр сидит на полу. Ощупал себя.

– Ребра как будто целы… Аккуратно дерешься, жена.

Всегда называл любимой. От свадьбы и до сих пор. Глэдис вспомнила рецепт сиды. Лекарство от любви: пяток лет супружеской жизни. Один прошел, эффект есть… Работает. Теперь, когда надо бы наоборот!

– Рассказывай, – повторила Глэдис вслед за дочерью, – Все. По порядку. Подробно. Закончишь – будем решать, как выбираться из неприятностей. Семьей!



Добавила про себя: «Семьей Дэффида ап Ллиувеллина». Пока есть семья – и сам хозяин заезжего дома стоит за спиной тенью, и не вдовой себе кажешься – женой. Не мужней, равноправной, которой привычно брать под руку все хозяйство и семейные неурядицы. Даже такие, как теперь. Особенно такие как теперь. Сенат создал ее муж, и Глэдис намерена оставить за семьей ее законное место и статус. Не столько ради дочерей и зятьев, сколько ради того, чтобы земной мир не покинула еще одна частичка Дэффида…

Двери. Скрещенные копья перед носом.

– Прости, великолепная. Нельзя. Даже королям, если не вызывали. Сенат – один во всей пятине, и старше королей. А ты хоть и сида, но даже не королева. Закончат сенаторы решать закрытый вопрос – проводим, со всем почтением к ивовому посоху.

Немайн оглянулась, словно ища поддержки. Эмилий лаконичен.

– Первая из граждан.

Нион – тоже.

– Не просто сида.

Четыре глаза. Выбор, от которого не открутиться. Потому, что там, за колоннами, за высокими дверями, в полуциркульной зале, отделанной лучшими сукнами Камбрии, в неудобных – не спать, сенаторы! – курульных креслах сидят люди, занимающиеся не своим делом. Люди влиятельные, люди гордые… Если успеют сделать ошибку – у них не хватит сил ее признать. История сдвинется на прежнюю колею, в которой хрустнут и исчезнут, словно не было – жизнь человека, чьей памятью, как своей, пользуется сида и ее мечта об уютной жизни. Здесь как раз беды особой нет – пока дышишь, никогда не поздно начать сначала. Беда в том, что из–за ошибки, которую совершила родня, может перестать дышать слишком много людей. Большинство – совершенно незнакомых, поменьше – виденных мельком, Немайн и этих не забыть! Но могут погибнуть друзья. И – родные. Сами виноваты? А что это меняет?

Если бы оставалась надежда… Но могущественный Эмилий не фенек, ловит не мышей! Разведка его и Луковки стараниями работает, как хорошо смазанное водяное колесо.

Достаточно хорошо, чтобы сидящая в Кер–Сиди Нион знала то, чего не ведает Немайн в Кер–Мирддине. Достаточно, чтобы Эмилий принял идущую из дома хранительницы интригу за официальную политику – и испытание его способностей разом! Потому до последней минуты молчал, а потом похвастался успехами. Сообщил, что знает, как проголосует каждый из сенаторов! Выложил список. Того, что игра – не против Немайн, а как–то вбок – ведется за ее спиной, и в мыслях не имел. Теперь… счастлив!

Сначала – потемнел. Его невеста, оказывается, в заговоре… Немайн не приняла отставку. Сказала:

– Эмилий, здесь Дивед. Не империя! Моя родня в своем праве, Анастасия – ребенок… То, что они натворили – это не преступление, это ошибка.

К счастью, Эмилий с перлами опытного христопродавца Талейрана не знаком. Вновь рядом, вновь верен. И – ждет. Пожалуй, даже с недоумением от того, что императрица медлит.

Луковка тоже ждет, иного. Богиня обычно скромничает, но настало время показать силу! Что–нибудь, что и с церковью не поссорит, и покажет, кому людишки с пыркалками пытаются заступить дорогу. Ей интересно, что будет. Столп света, как над Бригитой при крещении? Или? В древности собрания кланов всегда обращались с просьбой о даровании мудрости к богам. Как не посмеют пустить ту, чьим именем тысячи лет освящали рощи?

Немайн сжала кулак – в пальцы врезался патрицианский перстень. Вдохнула – точно готовилась запеть.

Выбор.

Когда–то другой человек дал ей имя – Немайн.

Сущности – дали тело. Искореженное, но узнаваемое тело базилиссы Августины. От урожая до сева, и даже два месяца сверху – вот сколько ты выкручивалась, рыжая–ушастая. «Та самая, которая не та самая, а вовсе эта!» Теперь ты должна сказать точно. И тогда либо миф, либо старый римский устав распахнут тяжелые створки.

Выбор сделан.

Посох – в руки Эмилия. Кинжал наголо. Треск ткани. Повязка на лбу – впервые наложена своими руками с осознанием значения. Кровь рубина – к лицу часового. Слова, старомодные и чересчур напыщенные.

– На нас диадема!

Копья разомкнуты. Голос начальника караула догоняет уже под сводами, и чуть не сбивает с ног.

– Святая и вечная императрица Рима следует в Сенат!

В места, из которых возвращался отнюдь не всякий цезарь. Да еще набитые камбрийцами, а все камбрийцы – потомки Брута! Хорошо хоть, не того самого…