Страница 18 из 307
Хозяйка заметалась, не зная, кому поднести "долю героя" – в данном случае, молочного поросенка. Анна улучила момент и капнула на поросенка из склянки. Епископу состав повредить был не должен. В самом худшем случае очистил бы кишечник. Жена Перта, так ничего и не придумав, поставила блюдо перед обоими гостями – пускай сами разбираются! Среди воинов в таких случаях обычно начиналось смертоубийство, и Анна внутренне замерла, ожидая битвы богов.
Но преосвященный Теодор галантно подвинул блюдо сиде. Та отхватила ножом полоску мяса и вернула поросенка епископу. Который с ним и покончил. Возможно, сиде не досталось ни капли из того, чем ведьма сбрызнула мясо. Больше ушастая ничего не ела – говорила, не влезает.
Зато болтала за четверых. Вызнавала о белой и красной глине, спрашивала, где в древности жили разные племена. Когда поинтересовалась, нет ли в округе камней с вот такими маслянистыми прожилками – Анна припомнила, где последний раз видела масло эллилов, и рассказала. Сида перевела на ведьму глаза и уши – и та опорожнила в почти выпитое пиво сиды пузырек со средством от фэйри.
Сида, не глядя, отхлебнула из кружки. В которой вместо пива оказался травяной чай… Причем знакомый. В детстве Клирику доводилось этим полоскать горло. Зверобой! Припомнилась известная история с попыткой отравления Джорджа Вашингтона помидорами. Или это вместо пургена? Немайн встала. Прихватила посох посередине древка.
– Интересная шутка, – ледяной тон, уши прижаты к голове, глаза щелками, – умысел был, понимаю, на смертоубийство? То, что у меня в кружке – противовоспалительное, вяжущее, ну еще запах изо рта убирает… Ничего смешного. Значит эффект ожидался не забавный…
Епископ понюхал кружку, окунул в нее палец, облизнул…
– Зелье причиняет тяжелые мучения всем существам, не обладающим бессмертной душой, – сообщил результат экспертизы. – Эй, ведьма, почему на меня так смотришь? Я ирландец, и я бывший король, а всякий ирландский король немножко друид. И я епископ, а значит, кое‑что понимаю в душах. Твоя ведь вина? Покайся…
Сида была настроена менее благодушно.
– Значит так, – сообщила она, – я выпила зелье. Яд – пусть и не смертельный. Первая вина – на хозяине. Перт, вот он, твой случай. Забирай. Ведьма! Кто б не шутил, а зелье я выпила твое. Будет справедливо, если ты выпьешь мое. Любезный хозяин! Мне нужна жаровня, котел, ручные жернова, ведро воды и мешок ячменя. Жаль, мешок с травами на сохранение в городе оставила, у мэтра Амвросия, и цикория нет. Ну да и так обойдемся.
Анна поняла, что до вечера не доживет. А если доживет, то весьма об этом пожалеет. Сида помянула цикорий – вернейшее средство для порчи девиц. Ведунья давно девицей не была, но что может женщина из народа холмов – даже не представляла. Семейные предания на этот счет были страшны и расплывчаты.
Епископ Теодор пытался отговорить сиду от совершения волшбы, то куда там!
– Знахарка – моя, – объявила она. – Или в Камбрии умысел наказывать не принято? Что говорит римский закон о покушении на членовредительство? Вот‑вот. И это не колдовство. Просто готовка.
Заморачиваться с просеиванием и промыванием зерна Клирик не стал. Не в этот раз. Результат был нужен быстро. Так что зерно полетело на жаровню, по‑старинному воздвигнутую посередине стола. Перемешивать посохом было неудобно. Зато когда преосвященный Теодор расслышал, что Немайн бурчит под нос, широченно разулыбался.
Клирик нарочно читал молитвы о здравии – латынь звучит солидно и страшно. Для всех, кроме епископа. Который уже оценил шутку. А ведьма вместо латыни знает ирландский…
Прожарив зерна, сида взялась за жернова. Тяжеленькая кофемолочка! Мука выходила почти черной. Анна оглянулась на мужа. Может, спасет? Взрослых мужчин под крышей четверо, да сида стоит одного. Но и Анна – не меньше, чем половины. А и надо всего – вырваться за двери, к лошадям. Но – муж стоял белее мела, глаза навыкат… Неужели пропадать?
Клирик догадывался, что епископ сообщает на ушко пастве. Имя. Если хватило барду, почему фермеры должны оказаться крепче?
Сочтя, что намолото достаточно, Немайн засыпала порченую муку в котелок, осторожно залила водой. Поставила на огонь. Понемногу на поверхности начала собираться бурая, ядовитая пена… Поплыл дурманящий запах…
– Я же имею право на суд Божий? – спросила Анна у епископа. – Я неплохо управляюсь с копьем. Согласна даже одну руку сзади привязать… Если сочтешь, что сида меньше ростом.
Надежда… Вдруг на исчадии холмов грехов столько, что высшие силы простят ложь и злоумышление, лишь бы покарать мерзавку? Но епископ безразлично бросает, как про погоду:
– Не советую. Будет очень некрасиво. И – против всякой пристойности. Суди сама. Вот ты на земле валяешься – с дыркой в брюхе, воешь, кишки выпали, воняют, юбка задралась. Сида тебе ворот разорвала, сиськи на трофей отрезает. При мужчинах… Потом голову. Или наоборот? Давно не судил женских поединков насмерть, Бог миловал. Ты ж понимаешь, что будет именно так. Права‑то Немайн.
– Стервятник всегда прав… А при чем тут Немайн?
– А вон, при котле за варевом следит. Немайн верх Ллуд. Знакомься.
– Боженьки…
– Вспомнила? Так и помолись, авось услышит.
Пена над варевом начала стремительно подниматься. Сида сдернула котел с огня, тяжесть качнулась в руках, черной жижей плеснуло на пол. И ничего, солома не задымилась.
– Готово. Пить лучше горячим. Анне – тебя так зовут? – первой.
– А кому еще? – осторожно поинтересовался хозяин.
– А всем. Это ж не яд и не зелье. Просто напиток из холмов. Только готовить я его толком не умею. Так что, если вышло невкусно – пусть отдуваются ведьма и стряпунья. И еще: не понравится – приготовьте сами. Может, у вас рука полегче.
Анна отхлебнула. Было слишком горячо, немного горько – но вполне терпимо. Конечно, чтобы пить такое для удовольствия, нужно быть очень странным существом. Например, сидой.
– Гордишься, что добренькой стала? – спросила знахарка. – Вместо отравы подсунула просто гадость.
– Я не добренькая. Я добрая. Кто будет вместо тебя лечить людей? Но больше на снисхождение не рассчитывай. И, кстати о гадости. Что‑то ты не плюешься.
Перт гаденько хихикнул. Немайн между тем плеснула варева себе в кружку. Сделала глоток. И мечтательно закатила глаза, показав краешком синеватые белки. Анна была права. Получилась сущая гадость. Если сравнивать с любимой его робустой. Лично жаренной, лично молотой, варенной в нормальной джезве… И все‑таки это была гадость, похожая на кофе! Которое здесь и сейчас не купить ни за какие деньги. Потому, что арабы еще не пристрастились к напитку. А возможно, и вообще не придумали… Так что придется довольствоваться суррогатом. Но в следующий раз добавить цикорий.
Камлин вел коня в поводу. Навьюченного походным скарбом Немайн.
– Люди… – бурчала под нос сида, лаская ладонью древко посоха, – бритые обезьяны. Чем больше их узнаю, тем больше люблю простые вещи.
– А народ холмов лучше? – ехидно поинтересовался Камлин. Про то, почему сравнение произошло именно с экзотическими африканскими тварями, которых он и не видел никогда, не задумался. Так обзываться даже менее обидно получается. Вот, например, "отродье крокодилов" – отнюдь ведь не "собачьи дети"?
– Хотелось бы думать, что да. Хотя бы в среднем.
Чувствовал Клирик себя удивительно хорошо. Без груза на горбу шагать куда как легче. Что же касается окружающего мира – да и мира в общественно‑церковном понятии, то решение принято. А обсуждение монастырского строительства с опытным человеком приносило хорошие идеи и совершенствовало планы.
Епископа смущало другое. Во всех построениях Немайн была какая‑то трещинка. Сформулировать не мог. Неувязка раздражала, как соринка в глазу, и так же была невидима. Пока Теодор вдруг не понял: она невидима потому, что он принял главную идею – о том, что Немайн, как и Бригите, нужно строить монастырь. Но – сида много говорила о ремеслах, торговле, иной мирской суете. Многое – об учебе и распространении знаний, о войне, об устройстве государства и церкви. И совсем ни слова – о молитве. Камлин остановился.