Дни нашей жизни

Аркадий не мог подчиниться приказанию Валя и продолжал издали провожать ее и маяться вечерами возле ее дома, но он был далек от надежд, которые она ему приписывала. Он уже ни на что не рассчитывал и ничего не хотел для себя, он терзался страхом, что Ва­ля с отчаяния заболеет или что-нибудь сделает с собою. И еще его душил гнев против людей, стоявших ближе к ней, чем он, и теперь равнодушно отошедших в сто­ронку. Неужели Никитин, Пакулин и другие комсомоль­цы не видят, что их товарищ в беде? Неужели Валерий Владимирович, всегда хваливший Валю, так легко при­мирился с ее уходом из студии?

В воскресное утро, промаявшись несколько часов возле ее дома, он вдруг сообразил, что ни вчера после работы, ни сегодня она не выходила даже в булочную.

Нужно что-то делать, делать немедленно! Но что именно? Он был бессилен придумать что-либо и решил поговорить напрямик с Николаем, — в конце концов, Ни­колай ее друг, они оба в комсомольском бюро.

Он помчался к Пакулиным.

Всю дорогу он повторял упреки, которые обрушит на Николая. Всех учит, как жить и что делать, а самому наплевать на чужое горе! Эгоист, зазнайка, только о своей славе думает!

Он позвонил у двери, как будто дом горел, — неот­рывно, изо всех сил нажимая кнопку звонка. Он начал бы колотить в дверь, если бы она не открылась быстро.

Виктор открыл ее, держа в руке столярную пилу.

— А, Ступин! — удивленно, но равнодушно привет­ствовал он товарища по бригаде. — Ты к Николаю?

Николая не оказалось дома, он вышел за покупка­ми. Маленькая кухня, в которую Аркадий вошел, была так аккуратно прибрана, что Аркадий, растеряв запал гнева, принялся тщательно вытирать ноги о влажный половичок.

Худенькая пожилая женщина в пенсне вошла в кух­ню и, увидав незнакомого, вежливо пригласила в ком­нату. Комната была еще чище и уютнее кухни, а книга в руках хозяйки совсем смутила Аркадия. Он сел у са­мой двери, вытянувшись и покашливая.

Узнав, что гость — член пакулинской бригады, мать сняла пенсне и ласково оглядела незнакомого юношу:

— Заниматься пришли?

— Нет, я по делу, по срочному.

На столе поверх клеенки была постлана газета, на ней лежали учебники и тетрадки с надписями на оберт­ках: «В. Пакулин, I курс». А через полуоткрытую дверь Аркадий видел часть соседней маленькой комнатки — книжную полку, столик, заваленный книжками и тетра­дями, подоконник с рулонами чертежей.

— А вы где учитесь?

— Я готовлюсь поступать с осени.

Он записал в свой «план жизни» обязательство учиться, но еще не начинал готовиться и в душе не был уверен в том, что поступит. Для техникума у него не хватало знаний, а идти в вечернюю школу, в седьмой класс, казалось обидно — садиться за одну парту с мальчишками и два года быть школяром, прежде чем сравняешься с Витькой Пакулиным! А Витька к тому времени небось и до вуза доберется! Но сейчас он отве­тил так потому, что это было понятнее матери, у которой оба сына учатся.

— А что ж вы раньше не собрались? — поинтересо­валась мать. — Лет-то вам, наверно, побольше, чем Ко­ле. Или имеете образование?

— Николай в семье живет, ему легче, — неохотно ответил Аркадий и отвернулся, не желая продолжать разговор. Но мать добродушно спросила, почему он раньше никогда не бывал у Николая, — если в общежи­тии неуютно, приходил бы к товарищу, в семью, она всегда рада друзьям сына.

— К нам многие ходят, — сказала она и после дол­гого, но какого-то необременительного молчания задум­чиво сказала: — Да, так вот и двигается жизнь.

И Аркадий вдруг с болью подумал, что не ему и не Николаю, а вот этой матери надо бы поговорить с Ва­лей.

Пришел Николай. Мать взяла у него покупки и ушла в кухню, прикрыв за собою дверь. Николай вопроситель­но смотрел на Аркадия — приход товарища был не­кстати.

— Можно с тобой в открытую говорить? — удручен­но спросил Аркадий. — Мне очень нужно.

— Можно, конечно, — подавляя недовольство, сказал Николай. — Здесь... или пойдем походим?

— Давай походим.

Они вышли из дому и переулком между корпусами заводского жилого городка направились к раскинувше­муся за ним пустырю.

Кое-где среди старых фундаментов уже вымахнули и потянулись к солнышку молодые березки с нежными бе­лыми стволами-прутиками и первыми веточками, на ко­торых распускались почки.

Подбрасывая ногами попадающиеся на пути щепки и обломки кирпича, молодые люди прошли до середины пустыря и, не сговариваясь, сели на кирпичную кладку.

— Ты, наверно, удивишься, — предупредил Аркадий.

Николай качнул головой и отвел глаза, чтобы не смущать товарища.

— Я не комсомолец. — сказал Аркадий. — Это вы должны заботиться, если человек один. И вообще... А вот видишь, случилось такое дело… и черт его знает, почему я вижу, а вы не видите. Или, если уж совсем в открытую говорить... я люблю ее. Ты не смейся, Нико­лай.

— Чего ж тут смеяться, — сказал Николай и покрас­нел. — Это со всеми случается. Я не смеюсь.

Затем они помолчали. Наконец Николай напомнил:

— Ну, ну...

— Это о Вале. Она же ваш член бюро, и вообще.

Николай встрепенулся:

— А что ты знаешь?

— А ты?

Николай задумчиво смотрел в сторону, затем тихо спросил:

— Значит, ты ее очень любишь?

И тогда Аркадий заговорил — так, как он говорил сам с собою однажды ночью, задыхаясь от переполняв­шего его чувства и не умея ни скрывать, ни умалчивать ни о чем. Да, любит, любит до потери себя, хотя она попросту не замечает его, не подпускает его к себе, чтобы он помог ей или отомстил за нее.

— Ну как же ты отомстишь? — чуть улыбнулся Ни­колай. — В морду дашь, что ли, или вызовешь на ду­эль, как в девятнадцатом веке?

— Дам в морду хотя бы!

— Этим не поможешь. Тут есть только одно средст­во, как я понимаю. Это и в литературе... Левин и Кит­ти... И вообще я знаю такие случаи. Помочь — это за­ставить ее забыть, стать для нее лучше, нужнее, чем тот. Я и сам...

Он осекся, затем решительно докончил:

— Я и сам влюблен в одну девушку. А она не обра­щает внимания. Так ведь один путь — не надоедать же ей! — один путь: заслужить внимание, стать достойным. Разве неверно?

Аркадий с отчаянием вскричал:

— Валя-то несчастна! Ее обидели... может быть, очень жестоко обидели! Я все время боюсь, как бы она чего с собой не сделала!

— Она тебе ничего не говорила... что у них про­изошло?

— Мне!!

Снова помолчали.

— Ну и... они совсем не встречаются? Не говорят? Он и не подходит к ней?

— Кто?!

— Ну, Гаршин.

— Гаршин?!

Николай пожалел, что назвал это имя. Но кто мог думать, что Аркадий не знает!

Аркадий заметался, как в горячке. Лицо его и шея налились кровью.

— Гаршин! — прохрипел  он. — Так  это   Гаршин... Гаршин!

— Я думал, ты знаешь.

— И еще инженер! Начальник! Ну, погоди...

— Ты, Аркадий, того... не безумствуй, — предостерег Николай,  испуганный  этим  приступом   гнева. — Есть другие средства.

— Какие?

Большой, с крутыми плечами, обтянутыми курткой, со сжатыми в кулаки огромными ручищами — Аркадий стоял перед Николаем и коротко, сильно дышал.

— Ты смотри, Аркаша, — повторил Николай. — Это тебе не пушкинские времена. И не в старой деревне — на кулаках решать.

Аркадий упрямо пригнул голову:

— А как? Ты скажи.

Николай сам не знал как. Все, что подсказывала память, в данном случае не годилось. Поговорить с Гаршиным напрямик? Но Гаршин ему не ровня, он просто пошлет его к черту. Поднять на партбюро вопрос о не­этичном поступке коммуниста Гаршина? Но что ска­жешь? Что Валя Зимина была давно влюблена в инже­нера Гаршина, а он не обращал на нее внимания, а по­том соблаговолил заметить ее, и несколько дней Валя ходила сама не своя от счастья?.. А потом что-то вдруг надломилось, и на вечеринке турбинщиков Гаршин да­же не подошел к Вале? Как тут судить со стороны, что у них произошло?

— Мы же ничего толком не знаем, — сказал Николай с досадой. — Бить — тоже надо знать, за что.