Страница 46 из 69
— Боже мой! И в кого ты? — хлопнула мать себя по бедрам. — Вот за такие речи и мысли — все твои страдания и неурядицы.
— А ты, мама, в молодости тоже плохо говорила и мыслила?
— Тогда время было другое — переворот, война.
— Сейчас не лучше.
Мать тяжело вздохнула, промолчала. В преддверии концерта не стала портить отношение в семье. А будучи в зале до концерта и во время антракта, она пыталась показать дочери кузена. В массе исполнителей дочь не могла его найти по описанию матери, и тогда мать сдалась:
— Вон лысый с баками, в заднем ряду.
Дочь не сдержалась, прыснула смехом.
— Ой-ой, по крайней мере, на голову выше, чем этот доцент.
Кузен действительно оказался очень высоким, худым, даже тощим, уже не совсем молодым человеком, который как артист, едва заметно использовал макияж, подкрашивал седеющие баки и виски.
— Мама, да он какой-то не такой, — чуть ли не смеялась Анастасия после очного знакомства. — С какими-то манерами.
— В том-то и дело, что с аристократическими манерами, не какой-то мужлан… А как живут, а как играет! Какой галантный и обходительный! Настоящий зять! Готовый муж! А не плебей безродный!
На следующий вечер были приглашены к кузену. Вся семья музыканты, жили они действительно шикарно, в большой отдельной квартире на Тверской. Включив в свой ансамбль Анастасию, пытались играть семейным квартетом — с листа не пошло. Но они были в восторге, или делали вид. Так это касаемо лишь игры в квартете. А от сольного выступления Анастасии, когда она всерьез собралась, они были слегка удивлены. Да откуда они могли знать, что такая очаровательная девушка, просто прелесть, да еще так музыкальна.
— Это находка! Судьба! Мы так переживали за сына!
Родители кузена и мать Анастасии были довольны. Начали организованно форсировать события. Кузен, более активно, как мог стал ухаживать за Анастасией, почти что каждый день приходил к ним в гости, носил цветы, даже пригласил в ресторан, от чего она отказалась, сказав матери:
— Точь-в-точь как индюк.
Мать вскипела:
— Хочешь в девках остаться иль еще как позорить меня!?
— Что-что, а в девках не останусь, — беззлобно дерзила дочь.
И как в подтверждение в этот же вечер к ним явилась в гости соседка сверху, и не как обычно — вся напудренная, наряженная, в духах, пирог испекла, бутыль с настойкой. И сходу, без обидняков:
— Сын мой, Петя, милиционер, по Анастасии страдает. Сватать пришла, по-свойски. — Да что это на вас, мор нашел? — неудачно выдала дочь.
А мать дипломатично:
— Понимаешь, дорогая соседушка, Петю-то я чуть ли не с детства знаю. Парень на зависть. И мне бы в радость, дочь рядом… Да открою секрет: не давеча, как сегодня, заявление на брак подали, в воскресенье венчание. На помолвку приходи, приглашаю. Не успела соседка уйти, огорошенная дочь бросилась к матери:
— Ты пошутила, иль как?
— Какие ж тут шутки могут быть? Дело первостепенной жизненной важности.
— Знаешь что!? — взорвалась дочь.
— А ты меня спросила?
— А меня родители тоже не спрашивали. Благословили, и я была счастлива.
— Ты что, мать, то какие были времена?!
— Времена все одни, сама на днях утверждала, — и видя, как дочь одевается:
— Куда средь ночи? Ослушаешься — пеняй на себя, не благословлю, срамить свой род не позволю.
— Дура! — в который раз в сердцах крикнула Анастасия уже в подъезде.
Куда идти, она не знала. С улицы нашла освещенное окно лаборатории, подпрыгнув, стукнула. Вахтера не будили, залезла в окно. От Филатова разило застоялым перегаром, на столе обглоданная селедка, шелуха лука, рукой обломанный хлеб, гора окурков. Тут же на столе он ведет расчеты в журнале, работает, поглощен цифрами.
— Сейчас, сейчас, Настенька… Еще один показатель запишу — и все.
Здесь ей стало еще хуже. Куда бы податься? Некуда. В бессилии бросилась на раскладушку, пряча в грязной, вонючей подушке слезы неудавшейся, такой же смрадной жизни.
… Под утро она проснулась, установка все также рычит, Филатов прямо за заваленным хламом столом, так и не убрав объедки, заснул на журнале со своими расчетами.
Слегка растормошив ученого, еще полусонного, она его осторожно, средь приборов, провела до раскладушки, уложила и долго осматривалась, не зная с чего начать уборку в этом заваленном бедламе.
Вспугнул ее звонок: Максим завел будильник.
— Настя, Настенька, — ходил он за ней, — как я что-где теперь найду? Это ведь организованный хаос — как в природе.
— В природе строгий порядок, незыблемый физический закон, и случайностей, как кто-то считает, не бывает… Все предписано Всевышним!
— Ты верующая? — изумленно спросил он.
Вспомнив мать и надвигающееся воскресенье, она не ответила, лишь оценивающе уставилась на Филатова и, видимо, ничего не поняв, вновь со рвением, приступила к наведению порядка, и это заняло весь день.
К вечеру пошли в студенческую столовую, потом гуляли по Москве, и Анастасия вкратце намекнула о своих делах. И если бы он хоть слово, хоть полслова надежды дал. Не может же она не то, что в любви, а в жены навязываться. Нет… А он погрузился в себя, был угрюм и задумчив.
«Значит, судьба, закон, все предписано», — думала она при расставании.
— Ты выйдешь замуж? — словно прочитал он ее мысль.
Она лишь кивнула.
— А я еще в браке. Нас ведь еще не развели… Но, Настя, — а она уже убежала.
Дома мать ее обнимала, плача, просила прощения, целовала голову и руки. На следующий день, во вторник, подали заявление на регистрацию брака. Вечером ходила на его концерт, после которого он пригласил ее в ресторан, и она нашла, что он не глуп, напротив, очень эрудирован; не пьет, не курит, а манеры, да к ним надо просто присмотреться — весьма галантен. Словом, благопристоен, и учитывая прочее, прочее, прочее, мать, как всегда, права!
Да сработала закономерность, ей в жизни не везет. Кузен с кем-то посоветовался, и еще до воскресенья объявил, что к попам кланяться не пойдет:
— Я коммунист, и как меня пустят за границу? Да меня и из оркестра попрут. Да и вообще, что это за дикость и мещанство?!
— Он прав, зачем нам поп, вся эта конспирация с венчанием, — уже спелась с женихом и Анастасия.
— Чего? — вскипела мать. — Да мне плевать на вас, безбожных большевиков, идолопоклонников. Но как вы, без Божьего благословения и Его милости, собираетесь детей зачать, родить и воспитывать? Иль ублюдков прикажете мне ласкать!?
Родители кузена еще пытались найти какой-либо компромиссный вариант, но для матери этот вопрос был незыблемым:
— Первородный грех! Вот от чего страдает, деградирует человечество. Я на это не пойду, и не позволю. В воскресенье, в церкви, вы получите Божье и мое, родительское, благословление. Так меня воспитали, и я не позволю своей дочери от этого отступать. Еще на что-то надеясь, как ранее договаривались, в воскресенье потащила мать Анастасию в захиревшую церковь. Весь день молилась, свечки ставила, бесполезно — ни сватов, ни тем более жениха.
Дома Анастасия истерично смеялась:
— Где же хоть Петя и его мать? Иль я точно в «девках» останусь?
В эту ночь у нее поднялась температура, был озноб, вызвали «скорую». Еще дней десять она не выходила из дома, болела. И после этого, хотя отпуск уже закончился, она с помощью матери сделала «больничный» и еще месяц пребывала в Москве, надеясь получить прописку по своему запросу. Так и не дождавшись никакого результата, обидевшись на всю Москву, где она родилась и выросла, и всех москвичей, она уехала в Грозный, где был свой угол, а жить с матерью в одной комнате коммуналки она уже не могла.
К своему удивлению, в Грозном Анастасия обнаружила три письма из Москвы, все от Филатова. Максим, как всегда, был краток и откровенен.
«Дорогая Настя! Ты права, все закономерно. С первого курса я очарован и пленен тобой. И тогда не посмел ни ухаживать, ни тем более объясниться в любви. Вот и страдаю с тех пор, любовь еще сильней и мучительней. Если бы тогда посмел, то, быть может, все было бы иначе. А сейчас какой я муж? Ни кола, ни двора, и не то, чтобы для новой семьи, даже для самого себя угла не имею. Правда, обещают с нового учебного года в общежитии пристроить.