Страница 93 из 108
Фирсов пожал плечами.
— Да как вам сказать, генерал? Я не впервые на фронте. А задание у меня довольно-таки обширное, много придется поработать.
— Вы, может, переночуете у нас? — приветливо спросил Васильев. — Будем очень рады.
Фирсов поблагодарил и согласился.
Вечером они сидели в комнате Васильева. Пришла ночь, звезды голубым сиянием переливались в небе, потом на востоке, где была Россия, посветлело, а они все сидели друг против друга, пили крепкий чай и разговаривали.
— Вот в кои веки встретились два русских человека и никак не наговорятся! — усмехаясь, заметил Фирсов. — Мне вас, Владимир Никитич, так интересно слушать, — даже не объяснишь, как интересно.
— А я, Александр Евгеньевич, слушаю вас, как посланца чуть ли не с другой планеты. Иногда обидно становится, до чего мы мало знаем, что делается в России!
— Вам в Сибири не приходилось бывать, Владимир Никитич?
— Как же, приходилось! Всю ее, матушку, проехал. Служил там. Кроме того, с японцами воевал.
— Да, благодатный край. В нем будущее наше. Редко где в мире найдутся такие богатства, да в таком изобилии, да в таком подборе.
— Неужели так велики, Александр Евгеньевич?
— Велики — не то слово! Грандиозны, неисчислимы, как в сказке! Вот только подобраться к ним не умеем, и приходится за границей втридорога покупать то, что есть у нас… Эх, открыть бы нам наши недра! Мы тогда Россию можем поднять на такую высоту, что мир ахнет!
— Так вы же ученые, геологи, — вам и карты в руки!
— Дорогой Владимир Никитич, скоро сказка сказывается!.. Все у нас втуне под землей лежит, а ведь как нужно нам эти богатства исследовать, добыть их!.. Тогда и воевать было бы легче — засыпали бы фронт всем, что нужно: снарядами, пушками, — вот что!
— Да, тяжело, Александр Евгеньевич… А знаете ли вы, что значит для нас, солдат, этот ужас голых рук, когда противник садит по тебе тысячами снарядов, а ты ему одним на сто отвечаешь?
— Знаю. Ведь нас, минералогов и геологов, еще в самом начале войны привлекли, чтобы добыть нужное для фронта сырье. Совещались мы при химическом комитете Главного артиллерийского управления. Многое мы там узнали, многого наслушались: нет ничего страшнее и позорнее.
Он провел рукой по лицу, как бы снимая с него что-то липкое.
— Мы ведь тоже в ответе. Перед солдатом, которого в бой посылаем, перед Россией, — сказал Васильев. — Думаете, легко нам?
Фирсов тяжело кивнул, доставая папиросу.
— Да, солдат расплачивается за всех, — грустно проговорил он. — Долго пришлось нам заседать, рыться в цифрах, подымать архивы. Ставка ведь хорошо знала, что в мобилизационном запасе всего четыре миллиона винтовок, а надо не менее семнадцати! И так оказалось со многим вооружением — ничего не было подготовлено! Россия вступила в эту гигантскую войну фактически безоружной. К чему это привело, вам лучше меня известно.
Он замолчал, сердито глядя на лежанку, покрытую черной мохнатой буркой.
— Представьте себе, — снова заговорил он, — что вы живете в доме, в своем имении, живете там всю жизнь и совершенно незнакомы ни с этим домом, ни с этим имением. Вы не в курсе даже расположения комнат, не знаете, какая в них мебель, а если выходите из дома, то не знаете, что вокруг — лес, поля или река. Может ли быть такое положение? Нет, не может, — ответит каждый благоразумный человек. А мы, русские, как раз и очутились в таком положении. Мы не ориентируемся в собственном доме, в котором живем уже много столетий.
— Погодите, — перебил его Васильев, — как это так? Разве не добываем мы уголь, металл, золото и прочие ископаемые?
— Все это капля в море, Владимир Никитич, ничтожная крупица того, что нам нужно и что мы могли и должны были сделать!
Фирсов с силой ткнул окурок в шрапнельный стакан, служивший пепельницей, и сейчас же достал другую папиросу, сунул ее в угол рта и так оставил ее незакуренной. Васильев, глядевший ему в глаза и вертевший в руках коробок со спичками, тоже забыл предложить огня.
— Спохватились мы, да поздно, — продолжал Фирсов. — Создали комиссию по разведке естественных производительных сил, специальные комитеты — военно-технический, военно-химический и прочие. Собрали ученых, начали обсуждать, как и что делать. Одним словом, вздумали креститься, когда за окном давно гром гремел. Нас спрашивают: есть ли у нас никель, сурьма, молибден, фтор, бром, фосфор, мышьяк?.. Где достать соли бария и стронция для ракет? Существуют ли у нас месторождения бариевых солей? Есть ли алюминиевые руды, есть ли сера и так далее, и так далее, без конца. Сыплются на нас со всех сторон вопросы, а ответить на них трудно. Ох, как трудно, и… стыдно!.. Да, стыдно, — повторил он, машинально взял из рук Васильева коробок, чиркнул спичкой, поглядел на узенький, заостренный кверху огонек и держал спичку в пальцах, пока она не сгорела. — Что тут таиться: не знаем мы своей страны, богатств и недр ее на малую долю не исследовали! И это честно признал наш крупнейший ученый, академик Вернадский. Слыхали о нем? Он работает в этих комиссиях. Вот он и подал мысль, что надо немедленно, не теряя времени, подытожить наши знания, осветить, если можно так сказать, запасы и месторождения всех видов природного сырья в стране. Идея эта была принята, знаете, как откровение, честное слово! Война подстегнула нас, и вот за два года, что прошли с тех пор, удалось кое-что сделать. Мало, конечно, но все же… Открыли тихвинские бокситы, начали вырабатывать свой алюминий, добываем немного сурьмы, вольфрама, молибдена…
Издали послышался грохот, похожий на взрыв, и в избушку вбежал молодой прапорщик. Он что-то торопливо сказал Васильеву, и тот, извинившись перед Фирсовым, быстро, вместе с прапорщиком, вышел.
Фирсов пошел за ними. В темноте не было видно ни окопов, ни артиллерийских позиций, ни уродливых зарослей колючей проволоки — всего грозного пейзажа войны. Справа сонно шелестела роща, высокое небо с чистыми звездами раскинулось над землей, и Фирсов недоуменно оглянулся: не у себя ли он на даче под Петроградом? И вдруг далеко на западе вспыхнули багровые зарницы и оттуда донесся глухой удар. Фирсов пошел наугад, вперед — к тем далеким зарницам, пошел, сам не зная почему. Внезапно перед ним возникла черная фигура.
— Стой! Кто идет?
Фирсов остановился и назвал себя. Штатский человек, полностью преданный науке и преклонявшийся перед ее мудростью, он до мучительности остро сознавал над собой грозную, чужую власть, в которой было нечто стихийное, — власть войны. Он покорно ждал, пока солдат, остановивший его, проделает все, что в таких случаях полагается. Солдат подошел близко и, сверкнув фонариком, осветил лицо Фирсова.
— Вы у генерала Васильева были, — сказал он. — Я видел вас там. Пожалуйте. Только туда, — он показал рукой в направлении, куда шел Фирсов, — не советую идти.
Тон его голоса удивил Фирсова. Солдат говорил с ним мягко и свободно, как говорят между собою люди равного развития.
— Можно узнать — кто вы?
— Старший унтер-офицер Мазурин.
— А, очень рад! — Фирсов поздоровался, ощутив твердое пожатие сильной руки. — Так мне, говорите, опасно идти туда?
— Да, да. Можете наткнуться на проволоку, свалиться в окопы. Приятного мало.
— Это верно, — согласился Фирсов. — А вы давно на фронте?
— С начала войны. Но два раза уже был в тылу, лечился от ран.
— Угу… Так вы, значит, у генерала Васильева меня видели?
— Даже, извините, слышал ваш разговор. Дежурным был.
— И что же, как отнеслись вы к тому, что я говорил? — В голосе Фирсова прозвучал неподдельный интерес.
— Говорили вы правильно. Но скажите: уверены ли вы, что все эти комитеты, комиссии и само правительство так сумеют наладить дело, что обеспечат фронт всем, чем нужно? Тут ведь нужна прямо-таки революция в геологическом деле! Разве при теперешних порядках это возможно?
Фирсов был ошеломлен. Странный у него собеседник, странная обстановка, странный разговор!
— Думаю ли я так? — переспросил он. — Если честно признаться — нет, не думаю. Слишком мы отстали. Но следует ли из этого, что надо опускать руки?