Особый счет

Побеседовав сначала с танкистами, он собрал вокруг себя их командиров. Вот с планшетом в руке приготовился к вопросам командующего командир танкового корпуса Борисенко, Винницкого пехотного — Гермониус, Житомирского кавалерийского — Криворучко, командир танковой бригады Шмидт. Уточнив с командирами задачу каждого, Якир, оглянув плотную массу бойцов и начальства, резюмировал:

— Так что я вам скажу, дорогие товарищи? Сегодня мы, конечно, не услышим ни свиста пуль, ни разрывов снарядов, не прольется кровь. Не будет ни убитых, ни раненых. Пленные, может, будут... Но те, кто учился в академиях, знают — любая война, каждое сражение преследует политическую цель. Наши враги шипят за кордоном, что нам грош цена. Покажем же, чего мы стоим. Хотя они же пророчили, что Красная Армия не просуществует и восемнадцати дней, она существует уже восемнадцать лет. Политическая цель больших Киевских маневров — продлить мир. Изо дня в день мы укрепляем нашу мощь, нашу страну. Вот почему партия, страна, нарком и я, ваш командующий, требуем, чтоб каждый боец действовал сегодня отлично. На нас смотрит вся Европа, смотрит весь мир. Сегодня  за вашей работой будут следить французы, чехословаки, итальянцы...

Маневры возвещали друзьям и недругам: пока что Красная Армия надежный щит Советского Союза, но в любую минуту она готова стать его разящим мечом.

— Хай им бис, басурманам, — отплевывался командир конного корпуса Криворучко. — Поздоровкались, а я им кажу — погоняйте на Иванцы. Там штаб Якира. На шашках побалакать с ними — це наше дило. А по-культурному — шала-бала, бонжун-монжур — душа не лежит...

— А вот твой шеф, покойный Гриша Котовский, тот одинаково хорошо балакал и шашкой, и языком. Нам нужна не война, а мир. Понимаешь, Николай Николаевич, мир...

И тут, в этих проникновенных словах Якира, уже звучал голос не сухаря-вояки, а мудрого партийца, члена Центрального Комитета партии.

Якир подошел ко мне:

— Вы не только посредник. Записывайте все интересное. Помните — у нас пока нет ни одного путного наставления по танкам прорыва. Это и вам пригодится.

К нам, на поляну, донеслись звуки трубы. Красные готовились покинуть исходные позиции. Я направился к опушке, где стоял батальон Богдана Петрицы.

За Ирпенем много чешских, украинских, немецких хуторов. В каждом хуторе большой дом под черепицей, огромная клуня, сараи, конюшни, гигантские скирды соломы. Шикарные осокори вперемешку с пирамидальными тополями окружают эти одинокие поселения.

И вокруг этих поселений на гибких мачтах рвущиеся к небу заросли хмеля. Хмель, хмель, всюду хмель.

У хутора Паулиновка, на небольшом песчаном бугре стояло высокое сооружение, сколоченное из пахнувших смолой мачтовых сосен. Это была вышка наркома. С нее просматривались и дальний лес на горизонте, и вся местность, изрезанная плоскими лощинами, песчаными буграми, мелким кустарником.

Здесь, в этом районе, по расчетам штабных жрецов, которые на маневрах реже ошибаются, чем на войне, намечался завершающий акт большой оперативной постановки.

Глубоко вспаханная плугом первой мировой войны почва дала богатый всход «пророков». Их было много, и каждый род войск имел своего. Если одни мрачно пророчили  своему оружию неминуемую гибель, то другие, наоборот, всячески превозносили будущую роль своего.

Итальянцы, помня позор Капоретто и Изонцо, послевоенные бунты вооруженных плебеев, стремились свести на нет роль пехоты. Они полагали, что силами одной авиации, укомплектованной аристократами, удастся решить наисложнейшие стратегические задачи и достичь любые политические цели. Апостолом этого нового учения был генерал Дуэ. Но война в Абиссинии показала, что и безоружных эфиопов не легко было сломить одной авиацией.

Генерал Фуллер — начальник штаба британского танкового корпуса, громившего немцев под Камбре и Суасоном в 1918 году, много написал о роли танков. Но превзошел его австрийский генерал Эймансбергер, сочинивший по заказу германского генерального штаба сильно нашумевшую «Танковую войну».

Эймансбергер утрировал значение нового рода войск, но, что ни говорили знатоки или скептики, а на улицах, в театрах, на станциях и особенно на гарнизонных собраниях больше всего бросались в глаза черные бархатные петлицы.

Снова, как полтысячи лет назад, появился на полях сражений закованный в броню отважный рыцарь, но его носит по полю боя не резвый, прикрытый латами конь, а двенадцатицилиндровый пятисотсильный авиационный мотор. История повторяется, но на высшем уровне.

Французы много работали над новым оружием. На пуговицах французских танкистов красуется тисненый рыцарский шлем. Но их танки и пехота — это сиамские близнецы: один без другого ни на шаг. Их танк толстостен, неуклюж, неповоротлив.

Писали о каких-то таинственных лучах, которые способны глушить моторы на расстоянии. Этот загадочный антимотор пугал обывателей, но не практических деятелей. Численность моторизованных войск росла не по дням, а по часам.

Американцы создали свой быстроходный оперативный танк. Много писали о его боевом применении и они, и британцы. Но впереди всех оказались советская военная мысль и советская индустрия. Советский народ получил свою броню.

И вот здесь, на больших Киевских маневрах, впервые в огромных масштабах проводилось ее испытание.

В этот день, как и во все предыдущие, солнце грело вовсю и осенний ветер гнал по шляхам густые отары пыли.

Заревели моторы. Зазвенели гусеницы. Затрещали кусты.  Стальные громадины поползли вперед. Уходили одни, а за ними ползли другие. Из неиссякаемого чрева кустарника ежесекундно выплывали все новые и новые вереницы машин. Безлюдное и смирное до того поле заполнилось грозными силуэтами мчащихся вперед танков. Страшный рев, нескончаемый грохот и лязг потрясали всю округу.

На песчаных складках местности появилась первая волна боевых машин. Ровная вначале линия танков стала изгибаться. Отдельные единицы вырывались вперед, а другие, лавируя по неровному полю, немного отставали. Изогнутый, кривой вал катился все время вперед мощно, величественно, неотвратимо, волоча за собой длинные хвосты кипящей пыли.

Крупный кулак — танковый корпус впервые решал самостоятельную задачу. Двигаясь за огневым валом, он взламывал оборону, развертывал фланги прорыва и развивал его, кидаясь на глубокие тылы «противника».

Передовой батальон, прикрывавший подступы к боевому охранению, отошел. Первая волна танков перехлестнула через выдвинутые вперед огневые точки охранения, и черный вал пыли, катившийся за танками, встал стеной между первым и вторым валом атаки.

Быстроходки, выставив вперед длинные хоботы пушек, с гулом и грохотом ринулись вперед. Синий язык пламени, как жало дракона, рвался наружу из докрасна накаленных глушителей.

Танки стремительно неслись вперед. Рытвины, канавы, валы для них нипочем...

Спустя два дня разыгралось конное сражение.

Давно уже убрали хлеба. За каждым селом высились огромные, как фабричные корпуса, скирды соломы. В каждой колхозной хате хлеба было вдоволь. Не то, что в прошлом году! По большакам и дорогам, вдоль которых в прошлую осень валялись, как на фронте, трупы лошадей, побитых голодом, с песнями и музыкой шли грозные полки кавалерии.

День выдался хмурый. Сеял мелкий дождь. На березах листья сверкали, как лакированные.

Два кавалерийских корпуса приближались для схватки именно здесь, на этой безмолвной плоскости, пересеченной кое-где пологими холмами.

Крепкие кони, грызя удила, играли под всадниками. Кавалеристы отпускали шуточки по адресу девчат из колхозного обоза, отвозившего хлеб на железнодорожную станцию. Девушки улыбались, показывая белые зубы, и, чтобы  скрыть смущение, нахлестывали кнутами ни в чем не повинных лошадей.

Шли полки. Сильные, отважные, смелые. Шли за своими полковыми знаменами, помня о подвигах, которые родили их славу, и храня славу, которая родит новые подвиги.