Страница 74 из 77
Это было ошибкой, дорого нам обошедшейся. Еще многие тысячи бесстрашных и яростных воинов продолжали сражаться по всей стране под началом таких вождей, как Бота, Сматс, Девет, Деларей и Герцог, уже не за победу, а защищая свою честь. В, казалось бы, совершенно усмиренных районах вновь и вновь вспыхивало пламя партизанской войны. Даже в Капской колонии Сматсу удалось разжечь из искр настоящий костер, то полыхавший, то тлевший в течение двух трудных лет и потушенный лишь официальными переговорами. Это долго длившееся противостояние принесло неисчислимые беды. Одетые не по-военному враги мешались с местным населением, укрывались и питались на фермах, чьи хозяева поклялись соблюдать нейтралитет, и, неожиданно появляясь то там, то здесь, учиняли кровавые расправы, нападали на зазевавшийся патруль или одинокий караульный пост. Чтобы как-то справиться с ситуацией, британское военное командование придумало полностью очищать целые районы, сгоняя местное население в концентрационные лагеря. Так как железнодорожное сообщение то и дело прерывалось, продовольствие и другие средства жизнеобеспечения поступали туда нерегулярно. Начались эпидемии, унесшие жизни нескольких тысяч женщин и детей. Практика поджога ферм, чьи владельцы нарушили клятву соблюдать нейтралитет, не только не утихомиривала мятежных буров, но, наоборот, ожесточала их. Британцы же, в свою очередь, питали лютую ненависть к мятежникам, клятвопреступникам и тем бурам, которые носили снятую с британских пленников военную форму (обычно это объяснялось отсутствием у них другой одежды, но иногда и военной хитростью). Тем не менее в распыл их пускали не часто. Китченер с холодной суровостью расстрелял одного британского офицера и нескольких солдат, обвиненных в убийстве нескольких бурских пленных, а буры до самого конца войны не боялись отправлять своих раненых бойцов в британские полевые госпитали. Таким образом, гуманность и цивилизованность не полностью были преданы забвению, и обе стороны, вопреки взаимным обидам и нанесенному друг другу страшному урону, сохраняли в эти два года хаоса и опустошения некое уважение к противнику. Но все это, однако, касалось уже будущего.
Дома меня ожидал триумф. Обитатели Олдхема, независимо от партийной принадлежности, устроили мне торжественную встречу. Я въехал в город в сопровождении процессии из десятка экипажей. По пути нашего следования на тротуарах толпились, приветствуя меня, взволнованные избиратели — рабочие и работницы. Я описал мой побег из плена собравшейся в Королевском театре огромной аудитории. Так как угольный бассейн Уитбэнк был уже к тому времени занят нашей армией и помогавшие мне в побеге люди находились под защитой британцев, я впервые мог рассказать всю правду без утайки. Когда я упомянул имя мистера Дьюснэпа, олдхемского инженера, провожавшего меня в забой, в публике раздались крики: «Здесь его жена, она на галерке!» — и весь зал разразился аплодисментами.
Но такое единение, естественно, было недолгим. Лидеры консервативной партии решили воззвать к народу, пока его энтузиазм еще не угас. Они находились у власти уже пять лет, всеобщие выборы должны были состояться через полтора года, и сложившаяся ситуация представлялась слишком благоприятной, чтобы ею не воспользоваться. По правде говоря, им не удалось бы проводить политику усмирения бурских республик, не набрав большинства в новом парламенте. Поэтому в начале сентября парламент был распущен и начались выборы, подобные тем, которые в декабре 1918 года, после Мировой войны, еще в более ожесточенной форме сотрясали Империю. Все либералы, даже одобрявшие военные действия, включая тех, что потеряли на войне сыновей, подверглись огульному осуждению как «пособники буров». Мистер Чемберлен выдвинул лозунг «Каждое место в парламенте, потерянное правительственной партией, станет очком в пользу буров», и консерваторы приняли этот лозунг на вооружение. Однако либерально и радикально настроенные массы, убежденные, что война прекратилась, упрямо сплачивались вокруг своих партийных вождей. По всей стране развернулась нешуточная борьба. За консерваторами тогда шло большинство английского электората. Общественное мнение склонялось в их сторону, и лорд Солсбери с коллегами удержали свои места, победив противников со слегка уменьшившимся перевесом в 143 места над всеми оппонентами, в том числе восьмьюдесятью ирландскими националистами. В целом поддержка его по всему острову была безусловной.
Я шел в первых рядах к этой победе. В то время наш мудрый и осмотрительный закон отводил на всеобщие выборы шесть недель. Избиратели, вместо того чтобы голосовать вслепую в течение одного дня, а на следующее утро узнавать, что они сотворили, присутствовали при реальном сражении за результаты. По всей стране кипели ожесточенные, но серьезные дебаты, в которых принимали участие вожди обеих противоборствующих сторон. На электорат можно было воздействовать. Кандидат имел возможность выступить перед любым количеством своих сторонников, если те не прочь были выслушать его. Мастерское выступление того или иного выдающегося персонажа нередко меняло преобладающее настроение в округе или даже городе. Речи известных и многоопытных государственных мужей полностью печатались во всех газетах и изучались широкими кругами политически просвещенных читателей. Таким образом, в острых спорах шаг за шагом выковывалось единое общенациональное решение.
В эти дни, когда осуществлялась политика молота и наковальни, результатов выборов ждали с особым нетерпением. Выборы в Олдхеме проводились одними из первых. Моя политическая платформа состояла в следующем: война была справедлива и необходима; либералы были неправы, выступая против войны, и только сбивали с толку командование; войну нужно продолжать до полной победы, после чего проявить великодушие. Со мной в паре выступал мистер Крисп, купец из лондонского Сити. Мистер Модели из кампании выбыл. Он как-то погрузил свое могучее тело в фарфоровую ванну, и та кракнула под ним, поранив его осколками. В результате бедняга слег. Мои оппоненты, мистер Эммот и мистер Рансимен, разделяли взгляды лорда Розбери на войну, то есть оба они, поддерживая Британию в этом конфликте, заявляли, что консервативная партия тем не менее допустила в ее ходе кучу промахов. Либералы, разумеется, тоже допустили бы кучу промахов, но размерами поменьше. Вдобавок они утверждали, что либералы так тонко смогли бы повести дипломатическую игру, что войны можно было бы и вовсе избежать и достичь ее целей — например, заставить Крюгера пойти на уступки — без пролития крови. Разумеется, все их доводы были совершенно голословными. Я возражал им, говоря, что, как бы ни велись переговоры, буры их прервали, вторгшись на британскую территорию, и какие бы ошибки в ходе войны ни были совершены, мы отразили вторжение и заняли обе вражеские столицы. Консервативная партия к тому же кричала по всей стране, что это особые выборы, в центре которых единственная национальная проблема — признание справедливости войны, ведомой ради достижения полной победы, следовательно, обычные классовые, партийные, сектантские и прочие разногласия сейчас должны быть забыты всеми, кто считает себя истинным патриотом. Тогда я искренне в это верил.
Поддержать меня вызвался сам мистер Чемберлен. В то время им восхищались больше, чем после Мировой войны мистером Ллойдом Джорджем и сэром Дугласом Хейгом, вместе взятыми. Существовала и огромная оппозиция ему, но и она, казалось, понимала, что фигура эта достойна преклонения. На главный наш митинг мы ехали с ним вместе в открытом экипаже. Наши сторонники заполнили театральный зал, противники же толпились на подступах к театру. Уже возле самых дверей проезд нам перекрыла орава враждебно настроенных избирателей. Они истошно вопили и улюлюкали, радостно скалясь при виде своего знаменитого соотечественника, противостоять которому почитали своим долгом и правом. Я пристально следил за реакцией почетного гостя. Ему явно нравился этот многоголосый рев, и казалось, что он, как и мой отец, может сказать: «Никогда я не испытывал страха перед английской демократией». Щеки его разгорелись, и, встретившись со мной взглядом, он лишь весело сверкнул глазами. Да, в те дни это был истинный демос, возглавляемый рядом выдающихся государственных деятелей, а не какая-то аморфная масса, которой манипулируют газетчики! И государственные деятели, и избиратели, и пресса играли в существовавшей структуре свою роль. На митинге мистер Чемберлен поразил всех своей сдержанностью. Его мягкая журчащая речь, его острые продуманные выпады, к которым он подводил аккуратно и постепенно, произвели неизгладимое впечатление. Он говорил больше часа. Особенно оратор покорил слушателей тем, что, приведя факт или цифру, которые вызывали возмущение оппонентов, он поправлялся и извинялся, замечая, что не желает быть необъективным. С тех пор британская политическая система выдвигает фигуры пожиже.